Возможно, следует зайти со стороны сюжета пролетарского движения, следуя советской традиции? Но о каком пролетарском движении может идти речь, когда, в сущности, никакого пролетариата, достаточно мощного, чтобы стать основным движителем революционных событий, на тот момент не существует. На тот момент это чуть более 3 % населения, компактно проживающего в крупных городских центрах.
Возможно, оставаясь в этом же мейнстриме, следует обратиться к сюжету крестьянства? Действительно, со стороны этот вариант может показаться достаточно жизнеспособным – крестьянство составляло около 80 % населения страны, да и уже не вызывает споров, что крестьянское движение крепло и нарастало. Однако крестьянская «акция» не имела политических лозунгов. Преимущественно, крестьянское движение представляло собой порубку леса (например, помещичьего).
И.Е. Репин.
Портрет В.К. Плеве.
Тогда что же нам остается? Чтобы понять, в чем было дело, обратимся непосредственно к назревающим революционным событиям. В 1904 году эсеры убили нелюбимого многими министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве.
Пришедший ему на смену кн. Петр Дмитриевич Святополк-Мирский объявляет о «конце эпохи» и наступлении новой «эры доверия к обществу». Новый министр санкционирует созыв Земского съезда, ослабляет цензуру. Как следствие, уже созревшее на тот момент общество начинает дышать радикальными изменениями, начинает ожидать от властей все большего, большего, чем власть способна была дать. Но такое открытие шлюзов, чтобы «выпустить пар» вовсе не способствовало спаду напряжения. Напротив, общество еще сильнее радикализируется, исчезает понимание четких правил политической игры «никто не видит краев». Как следствие, происходят революционные события 1905 года, встреченные полной неопределенностью.
Курьезный случай, рассказанный историком Кириллом Соловьевым: «В сентябре 1905 года в здании Московской консерватории проходит конференция, посвященная вопросу наиболее подходящего оружия для совершения террористических актов. Перед зданием консерватории собирают деньги на помощь жертвам террора. Государственного, само собой».
Не будем останавливаться на тех событиях подробно, фактология известна всем достаточно хорошо: стихийные волнения января 1905 года, рескрипт Булыгину и создание Думы в феврале, работа Особого совещания во главе с графом Дмитрием Сольским, Земский съезд, манифест 6 августа 1905 года, фактическая потеря управляемости в Москве, октябрьская стачка, манифест 17 октября, выборы в Думу, декабрьские события в Москве и пр. Весь неспокойный год под знаменем неопределенности.
Таким образом, как ни парадоксально, основным актором революционных событий тогда являлась сама власть.
Отсюда феномен революции необходимо понимать не как проблему движущих сил, но как комплексное явление, кризис, вызванный неспособностью одной из частей единого политического «общественного организма» – власти – принять и ответить на вызов времени, определив актуальную политическую повестку дня через формирование общественного мнения.
Строго говоря, к окончательному слому государства зимой 1917 года, Россия уже не была монархическим самодержавным государством. Монархические институты существовали формально – в массовом сознании император уже не воспринимался «вторым после Бога» во многом благодаря активным усилиям научной элиты и творческой интеллигенции (виднейшие представители которой были позже высланы из России в 1922 году на так называемом «философском пароходе»). В массовом сознании, многолетними усилиями национальной элиты, монархическая власть была десакрализирована. Российский парламентаризм так и не стал инструментом государственного управления, как например, в свое время в Великобритании, а стал инструментом институализации технологии разрушения государства. Сам режим Николая Второго, опираясь на тысячелетнюю традицию государственности, не считал важным и нужным самостоятельно формировать политическую повестку. Политическая мысль в России в начале ХХ века развивалась без участия государства и под сильнейшим влиянием извне, носила характер революционного радикализма.
Наивно полагать, что после событий 1905 года никто не предпринимал попыток такую государственную политическую повестку сформировать. Тем не менее, маховик революционных событий был уже запущен, а, значит, делать это приходилось методами, затребованными революционным временем – через анализ и формирование общественного мнения. Сегодня такие практики анализа и воздействия на политический процесс называются прикладной политологией. Государство игнорировало прикладную политологию, считая себя выше «новомодных западных увлечений интеллигенции».
В своем письме сестре известного меньшевика Льва Мартова Лидии Осиповне Дан одиозная социал-демократка Екатерина Дмитриевна Кускова позже напишет:
«…Вы забываете, что 9/10 русских людей были не только беспартийны, но они ненавидели партии и партийность. Эту голую в смысле политическом среду надо было прежде всего вычистить. Этой работой мы и занимались. Она была очень трудна…»
Власть была в стороне от «игр с общественным мнением». После 1905 года не существовало никакой условной «партии власти». Конечно, власть не могла совсем оставаться в стороне от этого процесса и участвовала в нем опосредованно – с одной стороны, через полицейскую агентурно-подрывную работу, и, с другой, через неофициальную поддержку праворадикальных сил так называемой «Черной сотни». Этого было критически недостаточно.
Первые организации охранительного толка возникают еще на рубеже 1900 и 1901 годов, но к политической деятельности они переходят лишь после потрясений 1905 года, действуя до этого, скорее, как клубы по интересам, где обсуждались вопросы ультраправой идеологии. (Показательно, что правые силы противопоставляли себя не только левым и либералам, но и созидательным консервативным силам).
Не будем пересказывать содержание учебника отечественной истории, углубляясь в сюжеты истории развития функционирования объединений и их идеологии, рассмотрим основные политические технологии революционного/ реакционного радикализма «справа».
Так выглядело официальное заявление ранней черносотенной организации в 1905 году. Выдержка из «Постановления Народной добровольной тайной охраны царя и благоденствия Отечества», направленного Московскому университету:
«Народная добровольная охрана царя и благоденствия России постановила истребить весь ученый мир по всем городам ее, если он не одумается вовремя, – изменнический, предательский мир, мир, влекущий за собой гибель Отечества».
Не вызывает удивления и одно из трех организационных начал движения – «Тайный террор с тайным преданием смерти. Мы угрожаем смертью каждому врагу-крамольнику, как и они нам».
Проявлялся массовый террор через печально известные погромы. Так выглядела переписка членов старейшей праворадикальной организации «Русское собрание» (позже партии, «дожившей» вплоть до 1917 года) юриста Бориса Владимировича Никольского и епископа Антония Волынского. Никольским пишет:
«Самоуправство и самосуд: вот единственное, что остается сторонникам порядка и закона… Быть консерватором нынче, значит быть по крайней мере радикалом, а вернее – революционером».
На что следует ответ христианского епископа: «С Вашей точкой зрения на народную месть я вполне согласен и отстаиваю ее перед другими».
Позже епископ Антоний напишет: «Частная инициатива должна начинаться с запаса оружием и с линчевания первоклассных артистов революции!».
То есть, по сути, декларируя охранные функции и несмотря на опосредованную поддержку госструктур, черносотенцы стали мотором разгоняющим маховик разрушения государства.
В начале 1906 года черная сотня переходит от тактики массового террора к террору индивидуальному. Так, с одной стороны, уничтожалось не «пушечное мясо» революции, но «главари подпольной крамолы» (таковыми ими представлялись все депутаты I Государственной Думы от Петербурга и Москвы, виновник Манифеста 17 октября Витте и пр.)
Кроме того, тактика индивидуальных покушений требовала большей конспиративности, побуждая к лучшей организации (рыхлость и аморфность черносотенных организаций отмечает тот же Никольский в переписке с епископом Антонием).
Позже, несмотря на смену вектора, праворадикалы не отказываются от погромного метода. Продолжается пропаганда и прославление погромов в правых газетах, при этом в официальных заявлениях придерживаясь позиции принципиального непринятия политических убийств. Более того, там же утверждалось, что черная сотня оказывает сдерживающее влияние на погромщиков.
