Я покидаю его кабинет, как ученик, выходящий от директора школы. Направляюсь в туалет, чтобы нос к носу встретиться с тетушкой Порошочек. Слава херу, что есть наркотики.
Энди, Клер и я шли по Стратспелду — от дома по лужайке, по улочке, через кустарниковый сад и лесок, вниз в долину, а потом опять вверх по лесистому склону и далее в заросшую впадину, где находилась старая труба вентиляционной шахты.
Всего таких труб на горе было две, а внизу под ней проходила старая железнодорожная ветка. Ветка была закрыта уже тридцать лет, а входы в тоннель были сначала забиты досками, а потом завалены камнями. Виадук через Спелд в полумиле отсюда был разрушен, и теперь в бурлящей воде виднелись только опоры. Железнодорожное полотно было снято, осталось длинное плоское ущелье, извивавшееся под деревьями.
Две трубы вентиляционных шахт (приземистые темные цилиндры из необлицованного камня, метра два в диаметре и чуть больше метра в высоту, на каждой металлическая решетка) когда-то отводили пар и дым от паровозов в тоннеле. На эти трубы можно было забраться и, усевшись на ржавых металлических решетках, — боясь провалиться, но и боясь признаться, что ты этого боишься, — посмотреть вниз в эту кромешную темноту, а иногда ощутить холодный, мертвый запах заброшенного тоннеля, поднимающийся к тебе леденящим безжалостным дуновением. А еще можно было бросать в темноту камни и слушать далекий слабый звук удара о пол тоннеля тридцатью или сорока метрами ниже. Однажды мы с Энди принесли сюда старые газеты и коробок спичек, бросали скрученные подожженные газеты в эту дыру и смотрели, как они медленно падают, горя и описывая в темноте нисходящие бесшумные спирали, и догорают на полу тоннеля.
Энди было одиннадцать, Клер — десять, а мне — девять. Мы пришли туда на посвящение. Энди в то время был толстенький, а Клер вполне нормальная. Все считали, что я худоват, но со временем я мог и набрать вес, как мой отец.
— Класс! — сказала Клер. — Ну тут и темнотища, да?
Здесь и в самом деле было темно. В разгар лета вокруг трубы буйно разрастались кусты — зеленые, непроходимые, они поглощали свет. Чтобы попасть на небольшой незаросший спокойный островок вокруг заброшенной трубы, нам приходилось продираться сквозь окружающие ее заросли. Теперь, когда мы оказались здесь, в небольшой зеленой пещере, свет казался тусклым и туманным.
Клер затряслась и ухватилась за Энди, сморщив лицо в притворном ужасе.
— Спасите!
Энди ухмыльнулся и обнял ее за плечи.
— Не дрейфь, сестренка.
— Делайте свою гадость! — воскликнула она, скорчив мне рожу.
— Ты первый, — сказал Энди и протянул мне пачку.
Я взял ее, вытащил оттуда сигарету и сунул в рот. Энди повозился со спичками, зажег одну и поднес к сигарете. Я зажмурился и что есть силы вдохнул.
Я втянул в себя запах серы, тут же закашлялся, позеленел, и меня чуть не вырвало.
Пока я кашлял, Энди с сестрой, переглядываясь, смеялись до упаду.
Они оба тоже попробовали курить и объявили, что это полная глупость, совершенно отвратительно, и что только люди в этом находят? Взрослые просто сумасшедшие.
Но Энди сказал, что вообще-то смотрится это здорово; мы что, не видели «Касабланку» с Хамфри Богартом? Вот это фильм. И кто бы мог представить себе Рика без сигареты в пальцах или во рту? (Мы с Клер могли, что и засвидетельствовали, поглядев друг на дружку. Черт, кажется, я видел этот фильм года два назад под Рождество. Укатайка с братьями Маркс,[30] но никого по имени Хамфри Богарт там не было, это я точно помню.)
Мы попробовали еще одну сигарету, но на этот раз я, может быть просто инстинктивно, сообразил, что с ней делать.
Я получал от этого кайф! Я затягивался по-настоящему. Энди и Клер просто прикладывались к сигарете, брали ее в рот, но не втягивали дым в легкие, не проникались курением до самой своей последней клеточки, не принимали его в свою собственную экосферу, просто дурачились, по-детски, не по-настоящему.
Но я — не так. Я втягивал в себя этот дым и делал его частью моего «я», каким-то мистическим образом в этот момент я соединялся со Вселенной. Я сказал навсегда «да» наркотикам, потому что получил необыкновенный кайф от пачки сигарет, украденной Энди у отца. Это было откровение, прозрение; я вдруг понял, что существуют вещи — их можно увидеть, потрогать, положить в карман, втянуть в легкие, — которые разберут твои мозги на части, а потом соберут вновь, но так, как ты и представить себе не можешь.
Это было лучше религии, а может, люди, говоря о религии, всегда имели в виду именно это. Главное было в том, что оно действовало! Люди говорят, Верь в Бога, или Будь добродетельным, или Учись хорошо в школе, или Покупай вот это, или Голосуй за меня, или еще что-нибудь в этом роде, но результат всех этих увещеваний — ничто рядом с действием наркоты, никакая другая срань так не просветляет, как она. Она есть истина. Все остальное обман.
В тот день, в тот полдень, в тот час, в ту секунду, когда я затянулся второй сигаретой, я почти что и стал наркоманом. Теряя невинность с этим потоком токсинов, устремившихся в мой мозг, я, видимо, и начал становиться тем, кто я есть теперь; мой внутренний глаз наконец-то увидел мое истинное «я». Истина и откровение. Что творится в мире на самом деле? Каков буквальный смысл происходящего? Кто дергает за ниточки?
Вот вам катехизис журналиста, суть россказней правдоискателя, записанных в любой рукописи или сракописи, — можешь сам выбрать, как это обозначить, обозвать или поименовать: ЧТО ЗА ХЕР ДЕРГАЕТ ЗА НИТОЧКИ?!
Возвращаюсь к моему повествованию.
Посвящение закончилось, мы выбросили окурки во мрак трубы. Мы направились обратно к дому, а Энди, который шел впереди, вдруг объявил, что мы бежим наперегонки, и припустил вперед; мы закричали, что это нечестно, но бросились за ним и последнюю сотню метров до крыльца по лужайке и усыпанной гравием дорожке пронеслись стрелой.
Переводя дыхание уже в прихожей, мы признали проведенный эксперимент неудачным… но сердцем я знал другое.
Глава третья
Деспот
«Деспот» — это компьютерная игра-стратегия, выпущенная фирмой «Хедкрэш бразерс» — той же командой, что создала «Бритов», «Раджу» и «Рейх». Это их самая последняя, самая большая и лучшая игрушка. В ней есть византийская изощренность, барочная красота, она поразительно безнравственна и бесконечно, бесконечно прилипчива. Она вышла всего лишь два месяца назад, и я играю в нее практически каждый день с того самого сырого утра понедельника в конце августа, когда я впервые вышел из магазина «Верджин геймс» на Кастл-стрит, сжимая в руке диск в целлофановой упаковке, и понесся в офис, читая на ходу текст на коробке; так в шестидесятые годы какой-нибудь третьеклашка спешил домой с покупкой — новейшей сборной моделью какого-нибудь самолета.
Я устроился в квартире на Чейн-стрит и, вместо того чтобы работать над статьей, играю в «Деспота». Вся беда в том, что игра идеально подходит к моему компьютеру. Команда из «Хедкрэш» поработала на славу, «Деспот» совмещается с системой практически любой конфигурации, а минимальные требования к компьютеру — 386SX с тактовой частотой 25 МГц, 2 Мб оперативной памяти, не менее 8 Мб свободного места на жестком диске и с графической видеокартой S3. Играть можно и на менее мощных компьютерах — вплоть до «Атари-5205Т» (но это уже совсем не то — и скоростишка никудышная, и примочки интерактивные потеряны). Нет никаких сомнений, что на компьютерах, у которых возможности побольше, «Деспот» будет работать ничуть не хуже, но так уж получилось, что их минимальные требования точно соответствуют моему компьютеру.
Это, конечно, случайное совпадение; не судьба, не карма, а всего лишь счастливая случайность, но, черт побери, так точно совпало! Никаких потерь! Ничего лишнего! То, что надо: элегантная эконом-оптимальная система (максимальная приближенность к той реальности, какую я мог себе позволить почти год назад, и мне все еще хватает ресурсов на обновленную версию), как раз под эту поразительно макьявеллиевскую супер-игру, мгновенно ставшую классикой, почти на год опередившую свое время и, может быть, даже более привлекательную, чем секс.
Я играю в «Деспота», но думаю о сексе. Завтра я определенно увижусь с И., а потому не могу прекратить думать о сексе. У меня эрекция, и я сижу в темноте напротив компьютера в маленькой комнатке с выключенным светом и включенным радио, а экран компьютера, светящийся соблазнительной, мягко переливающейся графикой «Деспота» — голубое, желтоватое, красное, зеленое, — отбрасывает тень моего члена мне на живот, и эта зараза все время мне мешает, я запихиваю ее под стол, где она трется о металлическую стойку — холодную и противную, так что мне приходится отодвинуться назад, и тогда налитая, пульсирующая дубинка ложится на кромку столешницы; ее крупная алая головка и щелочка то ли глаза, то ли рта вопросительно, безмолвно смотрит на меня, как немой теплый щенок; она меня отвлекает, я гоню от себя желание подрочить, потому что хочу сохранить все это для И., не то чтобы И. это было нужно или это ухудшит мою потенцию, а потому, что мне это представляется важным — часть ортодоксального предсовокупительного ритуала.
