"симпатичный, только очень лысый".
Сергей Юрьевич был потрясен. Еще до того как заглянуть внутрь, он узнал наволочку. Точно такие же, голубоватые, с двухцветной бледной полоской, запасливая Ирина, перебираясь к нему жить, захватила с собой.
Он спрятал деньги в сейф и уехал домой, сказавшись больным. Все последнее время он и вправду чувствовал себя скверно. Бизнес выглядел почти погибшим, Ирина – охладевшей. Но страшней всего угнетал неподъемный долг с пристегнутой к нему угрозой Шимкевича. Сергей Юрьевич ощущал себя удавленником, который уже засунул голову в петлю и теперь ждет, когда Шимкевич вышибет из-под ног табуретку. Деньги, чудом приплывшие неизвестно откуда, могли стать спасением. Если бы за этим не стоял какой-то дьявольский умысел – ловушка, недоступная уму.
Дома, незаметно от Ирины, он снова разглядел наволочку и обнаружил пришитую в углу, с изнанки, метку с линялым номерком из прачечной. Подушка, на которую Немченко прилег поболеть, была одета в те же цвета. Когда совпали и номера меток, он решительно приуныл. Доказанная непонятность как бы усиливала угрозу.
Возвышенной любовью Сережи Немченко со школьных лет была легкая атлетика, точнее, прыжки в высоту. Хотелось, чтобы жизнь походила на спорт, с понятным и справедливым законом: где усилие – там результат. Новое усилие – новый результат. Но, по некоторым признакам, жизнь была намного хуже спорта. Она выкидывала какие-то подлые случайности, капризничала, нарушала прямизну углов, оказывалась нелетной, как погода. Противопоставить ей Сережа мог лишь свою атлетическую фигуру, которой чистосердечно гордился, и спортивные навыки. Однако в самые темные, невнятные моменты, когда жизнь, попросту говоря, плевать хотела на его фигуру и навыки, требуя чего-то другого, он уходил в домашнее подполье, ежился, пережидал.
Следы указывали на бывшего Ирининого мужа. Но если даже поверить на минуту, что этот нелепый, ничтожный субъект смог раздобыть такое количество денег, то с какой стати он будет их дарить сопернику, более сильному и счастливому? От размышлений делалось еще хуже. Ясно было одно: жизнь продолжает оставаться мучительно, издевательски непонятной, и он опять в ней что-то упустил.
Сергей Юрьевич решил хотя бы неделю отсидеться.
Днем позже Коля Шимкевич закатил в своем офисе небывалую, неслыханную истерику – разбил и растоптал два телефонных аппарата, одну напольную вазу, скульптурные портреты богини Дианы и архангела Гавриила работы неизвестного мастера. Шимкевич визжал так, что в соседнем доме завыл от страха стаффордширский терьер.
За пять минут до этого Коля позвонил Холодянину и попросил аудиенции у Стилкина. Помощник ответил сквозь зубы, что губернатор занят. И еще очень-очень долго будет занят. Побелев от бешенства, Коля перезвонил, но женский голос любезно известил, что теперь занят Холодянин. Тогда Шимкевич вызвал Холодянина по мобильному и спросил почти напрямую, получил ли тот валюту. Он назвал ее "зеленью". Нет, помощник и слыхом не слыхивал ни о какой зелени. Просьба на будущее – не беспокоить.
Богиня Диана первой приняла на себя Колин удар.
Вечерние городские "Ведомости" опубликовали фотографию Виталика Сурина, в ностальгической позе припавшего к рулю. Сообщение кончалось такими словами: "Пока власть заботится только о власти, рядовые граждане продолжают гибнуть". Массажистка Антонида, прочитав траурную новость и немного потужив, подумала, что Виталику сейчас было бы приятно. Он ей признавался, расслабившись, что мечтает быть напечатанным в газете.
Уже после истерики до Шимкевича наконец дошло: Сурин деньги не отвез. Но и рядом с трупом их не обнаружили. Коля самолично побеспокоил дружественные следственные органы вопросом: "Что было в машине?" Ему добросовестно перечислили: банные шлепанцы, пятьсот долларов, порнографический журнал, средство от насморка. И вот тут настал смертный час для начинающего уборщика Жени. Его вывезли в наручниках, по уши заклеенного скотчем за Широкореченское кладбище, где подвергли собеседованию в тяжелой форме. Коля пожелал руководить процессом и задавать наводящие вопросы. Женя плакал, как маленькая девочка, отрекаясь абсолютно от всего, а затем абсолютно со всем соглашаясь. В конце процедуры Шимкевич почти поверил, что Женя сумку не брал (Сурин мог ее просто спрятать), но к тому часу подозреваемый уже не имел ни одного целого сустава и не походил на живое существо. Поэтому проще было его закопать.
…Холодянин предполагал, и не без оснований, что его разговоры прослушиваются. Обтекаемый и невидимый, как субмарина, он умел информировать, ничего не сообщая, но в данном случае вполне отчетливо заявил, что обещанные деньги от Коли не поступили и продолжение контактов нежелательно. Шимкевич, со своим стойким депутатским иммунитетом, в этом смысле был менее щепетилен. Если в телефонных разговорах он еще хоть как-то держал себя за язык, то на даче и дома спускал свое красноречие с цепи, давая стефановскому ведомству калорийную пищу для размышлений.
Шимкевич дошел до белого каления. Он вопил нечеловеческим голосом:
"Кто?! Кто выкормил-вырастил этого урода с нуля?! Кто заплатил за все его сраные выборы?! Подумаешь, один раз деньги не дошли! Так позвони – есть телефон или нету? Попроси: Коля, браток, тут такая херня. Денежку бы… Урод!" – Он снова срывался в крик, чувствуя в себе готовность к ядерной войне против Стилкина… Коля Шимкевич не прощал и меньших обид.
По пути домой Безукладникова опять случайно занесло в магазин видеотехники. Голенастая фотомодель, вынужденно занятая в роли продавщицы, узнала его и посмотрела с откровенным раздражением. В ее вялотекущей жизни, сопряженной с риском не сегодня-завтра достичь ослепительного гламурного успеха, на каждом шагу встречались такие вот неказистые типы. Само их существование, вроде бы нужное для контраста, содержало неприятный намек на то, что ослепительный успех может и не случиться. В прошлом году на городском конкурсе красоты она даже не пробилась во второй тур. К подруге, которая ниже на три сантиметра, хотя бы лез под юбку администратор, называл пусечкой и что-то пообещал, а ей не перепало даже этого… Желая утешить и порадовать продавщицу, Безукладников не нашел ничего лучше, чем купить телевизор – один из самых больших. Это привело ко всяким неловкостям: Александра Платоновича усадили в кресло посреди магазина, словно важного гостя, накачали горьким кофе (просить добавить сахар он постеснялся), а фотомодель, как девочку на побегушках, послали менять безукладниковскую валюту.
Глава седьмая
ВУЛКАНИЧЕСКИЙ ОСТРОВ
Если куплен телевизор, его полагается смотреть. Безукладников целыми днями валялся на диване, вылавливая что ни попадя по всему эфиру, и чувствовал себя обитателем потаенного островка вулканического происхождения. Здесь надо было полеживать тихо-тихо, чтобы не возбудить неуклюжим шевелением подспудное сейсмическое злобство.
Это были странные и счастливые дни. Он никуда не торопился и ничего не ждал, а на кухню и в туалет ходил на цыпочках, будто опасаясь кого-то спугнуть. И меньше всего ему хотелось в эти дни задавать вопросы, но все же время от времени он их задавал -малозначительные, невпопад – и тут же получал уверенные ответы, в которых чудилась какая-то нечеловеческая отстраненность.
В телевизоре самым любопытным зрелищем для него стали так называемые "говорящие головы". Он не столько слушал их, сколько наблюдал за процессом выбора слов. Знаменитые телевизионные персоны, как величественные животные на выпасе, зорко и вдумчиво озирали просторы словесного пастбища, но всегда щипали близлежащий, подножный корм. Правда, как-то вечером в новостях одно высокое духовное лицо изрекло оригинальную формулу: "Наше правительство испытывает на себе цейтнот времени!", и Безукладников сразу проникся неизбежной симпатией и к духовному лицу, и к рисковому правительству.
Вообще же, целиком полагаясь на телевидение, можно было сразу выявить три мировые угрозы – кариес, перхоть и наплывающие, как потоп, выборы. Местные телеканалы уже вышли из берегов, распинаясь в политической любви до гроба, согласно обновленным прайс-листам, включая налог на добавленную стоимость и глубоко приватные сношения с претендентами.
Массивный, как сенбернар, приятный джентльмен лет шестидесяти по фамилии Стилкин украшал собой лучшие мгновения эфирного времени в просветах между крылатыми прокладками и жевательной резинкой. Стилкин опасливо потрагивал узел тесноватого галстука, но храбро швырял идеологически острые, продолговатые фразы, которые вызывали у телезрителя Безукладникова острый безыдейный аппетит.
"Хороший кандидат, – думал Александр Платонович, уминая хрустящий хлебец, политый кетчупом. – Благодаря ему хочется есть, а значит, и жить". Хлебцев, кетчупа и рыбных консервов он накупил столько, что мог теперь с месяц не вылезать из дома, вдохновляясь предвыборными речами.
