Рахманин дико вскрикнул, заметался по комнате. Потом вскочил на подоконник и сиганул вниз.
– Не возьмете!
Он недолго путался в кустах под окном… бежал. Во время бега жить не так страшно. Ему казалось, что этот страшный человек в костюме бросится и поплывет по воздуху за ним, схватит его своими страшными малоподвижными белыми руками, и тогда… что будет тогда, Рахманин не знал, но и не очень стремился узнать.
Он пробежал мимо хозяйственных построек во дворе и выскочил на главную аллею.
Как раз появилась милицейская машина с любимым Лютым и спокойным Матвеенко. Они остановились около Виктора.
– Ну что? Как дела? – спросил Матвеенко.Все в порядке?
– Более чем,ответил запыхавшийся Рахманин.
– Ты провел опрос свидетелей?
– Да, да,отвечал Рахманин.Конечно. Самого покойника чуть не допросил, да нервы сдали. Поехали отсюда.
Матвеенко очень хотелось узнать подробности. Но при Лютом он не стал.
Машина двигалась в сторону Москвы по чудесным российским пейзажам, мимо дубовых рощ, грибных перелесков, широких рек и заросших речушек, порою над огромным песчаным карьером, порою чистым придорожным лесом, а позади поднималось облако на полнеба. Оно чернело, наливалось грозой, и облако это было Александром Павловичем Молоко.
– Анатолий Петрович,спросил Рахманин,на кого это облако похоже?
Матвеенко обернулся и посмотрел:
– На колотушку для картошки.
Больше почти до самой Москвы они не разговаривали.
Где-то, когда уже ехали по Москве, Лютый «порадовал» их еще одной историей.
– Чего только не бывает на свете. Вот у нас под Термезом одна змея влюбилась в военного.
– Где это у вас под Термезом? – перебил Матвеенко.Ты же у нас из Винницы.
– Под Термезом, где я служил. Хотите расскажу?
– Давай рассказывай,велел Матвеенко.
– Был у нас один новичок из Кемерова. Все время в карауле стоял, больше всех.
– Что, любил стоять? – спросил капитан.
– Бог его знает. То ли любил стоять, то ли неспорил, когда его в караул ставили. А может, то и другое. Только, как ни проедешь мимо, он на посту с карабином столбом стоит. И вот в него змея влюбилась, маленькая такая гюрза. Она все время на него смотрела. А однажды скользнула ему на плечи и шею обвила. Он испугался, стал ее сдергивать. Она его ужалила. Пошли на пост его менять, а он уже мертвый.
– Ну и что? – сказал полудохлый Рахманин.Может, солнечный удар был у него.
– Да?!возразил Лютый.Полгода не ударяло в самую жару, а тут осенью ударило!
– А может, его скорпион укусил?
– А то наши врачи не знают, кто его укусил,возражал упрямый Лютый.Змея его укусила… змея.
– Ладно,вмешался Матвеенко.А может, он на нее наступил? Откуда вы взяли, что она влюбилась?
– Да оттуда и взяли, что мы эту змею сто раз видели.
– Ничего себе! Это где?
– Она у него на могиле поселилась. Все время лежала. Мы своими глазами видели. Как ни придешь, она там! И раз – сразу в камни!
Нельзя сказать, чтобы эта лав-стори обрадовала Рахманина. У него все время перед глазами стояла такая картина: маленькое солдатское кладбище, все в камнях и скалах, рядовая солдатская бетонная могила, и на ней маленькая мультипликационная змейка с холодными бриллиантиками вместо глаз.
КРУГ СУЖАЕТСЯ, ВЕРНЕЕ, КРУГ РАСШИРЯЕТСЯ
Как только Рахманин приехал в Москву и вошел в квартиру, раздался телефонный звонок. Какой-то дохленький, но междугородный.
Звонили из Торжка. Виктор долго выяснял, кто звонит, действительно ли дядя Мирон Бирюков или какие-нибудь Синие Уши.
Звонил в самом деле дядя Мирон. Он сказал, что Александра Серафимовна померла. Ее похоронили. И что для Рахманина есть «старинушка». И приглашал приехать.
– Спасибо, дядя Мирон. Может быть, я у вас появлюсь.
Уже много лет подряд Рахманин с одним приятелем дружили с Александрой Серафимовной. Они приезжали в Торжок на машине раза два в год, привозили консервы, гречку, стиральный порошок, всякие там ведра-обои, все, что просила их тетя Серафимовна. А она взамен собирала для них у старух по улице старые вещи: фотоальбомы, пластинки, старые шкатулки. Конечно, за плату. Постепенно у рахманинского товарища, тоже Виктора, собралась целая коллекция.
Рахманин решил ехать. Надо было удрать из этой сужающейся Москвы с ее черными трамваями и «прокисающим молоком». Он позвонил автоприятелю, но тот был неготов к скорому старту.
Тогда Рахманин, предупредив Матвеенко, выехал один.
В Торжок он приехал рано утром, весь жеваный и мятый. Рахманин не стал ждать автобуса и пошел пешком через весь город в старую купеческую его часть.
Начиналась осень, и в воздухе висела влага. Молчаливые, плохо одетые люди проходили мимо него торопливыми шагами. На каждой остановке стояла маленькая толпа.
Как ни странно, в Москве люди больше любят ходить пешком. Для москвича пробежать пару-тройку остановок не труд, а удовольствие. В маленьких городах, наоборот, человек полчаса упорно будет стоять на остановке, чтобы потом в крайне упакованном виде ехать две с половиной минуты до какого-нибудь Шестого микрорайона или Газового комбината волокнистой пленки.
Потянулись навстречу старые купеческие дома.
Один высокий дом в конце улицы был огорожен новым забором из старых досок. И как-то странно он колебался в воздухе.
Подойдя ближе, Рахманин заметил, что дома уже нет. Он в развалинах, а колеблется слабый призрак этого дома, тень его.
– Ничего себе новости!
Он остановил прохожего, который в отличие от других не бежал с большой скоростью, а вел куда-то собаку:
– Скажите, что с этим домом?
– С этим домом? А ничего… взорвали, дураки. Кино будут строить.
– Почему же дураки? Кино ведь хорошо.
– Потому дураки, что через два квартала уже есть кино. А дому-то еще стоять бы и стоять.
– А что это над домом такое? – спросил Виктор.
Прохожий с удивлением посмотрел на него.
– Колышется,объяснил Рахманин.
– Сам ты колышешься,буркнул про себя прохожий и перешел на другую сторону улицы со своей собакой.
«Что-то со мной неладно»,подумал Рахманин.
Дядя Мирон, оказывается, давно не спал. Он обрадовался Рахманину, поставил чайник, достал три сорта варенья, хлеб, масло.
– Александра Серафимовна тебя не дождалась. Она много чего насобирала у старушек. Вот смотри, тебе отложено.
– Дядя Мирон,сказал Рахманин,я же ведь ничего не привез, что вы заказывали.
– А нам ничего и не нужно,сказал дядя Мирон.У нас все есть. Ты приехал, уже и хорошо.
Виктор с удовольствием стал рассматривать «улов». В этот раз Александра Серафимовна постаралась. Целый угол был завален старинными вещами. Одна вещь была лучше другой. Чего стоил один роскошный кожаный альбом с желто-коричневыми фотографиями. Вся история купеческой семьи была изложена в нем, как в учебнике.
Крепкий, жесткий старик с булавочными глазами в тройке и пожилая властная женщина с поджатыми губами в платье до земли – основатели династии. И фамилия, и имена у них были очень купеческие – Марья Васильевна и Петр Тимофеевич Расторгуевы.
Потом шли их взрослые дети, опирающиеся на тумбочки разных конфигураций. Потом уже их дети со своими женами и детьми, уже снятые на улице. А потом уже их дети в гимназических фуражках или в дорогих тройках с некоторой интеллигентностью и высокомерием на лицах.
Очень понравилась Рахманину шкатулка из толстого граненого стекла, обрамленного металлом. Ее почистить – цены ей нет. Были еще две лампады синего цвета очень тонкой работы, в безумной грязи и сале.
Но больше всего поразил Рахманина какой-то старинный то ли знак, то ли вензель, то ли орден очень и очень аккуратной работы. Никогда раньше он не видел ничего похожего. Это изделие напоминало или старинный герб иностранного дворянского рода, или герб страховой компании, или товарный знак компании, торгующей научными приборами. Потому что основу его составляла лента Мебиуса.
Эта вещь так понравилась Рахманину, что он решил, что все остальное: и альбом, и шкатулку, и лампады – отдаст автодругу, только бы знак остался у него. В знаке совершенно четко проступал какой-то смысл, были заложены определенные пропорции и связи.
– Что это, дядя Мирон?спросил Рахманин.
– Должно, знак какой-то. Тетя Саша его принесла от одной бабушки. Как раз прежде, чем помереть.
– А что за бабушка? Откуда? Как фамилия?
– Я и не помню уже. Ее дом позади школы. Который с заколоченными окнами.
– Окна сейчас заколотили, потому что бабушка умерла?
– Нет, они всегда заколочены были. А бабка вроде и не умирала вовсе.
– А чего же она такую красивую вещь отдала?
– Может, и не отдала, может, тетя Саша сменяла ее на что полезное. Потом в нашем возрасте вещи уже и не очень нужны. Чай, к примеру, полезнее. А чая лекарственного в городе нет.
Он помолчал. Потом продолжил, как всегда, медленно:
