Бертрану понадобилось полтора дня, чтобы убедить своих рекрутов в том, что они должны пить и брать воду выше по течению, а мыться и облегчаться ниже.
Некоторые из них до сих пор не беспокоились об этом. Хотя это и были основы воинского искусства.
Список того, что Бертран не мог сделать, был длиннее, чем список его возможностей.
Он не мог построить осадные машины. Не только из-за того, что здесь не было места для их постройки, как не было места и для маневра, но главное — здесь не было дерева и невозможно было купить его за сирийские динары. В этой стране вооруженные христианские воины на конях были дороги, но простые доски и брусья были еще дороже.
Он не мог начать общий штурм. Дорога, ведущая к крепости, извивалась: сначала на север, потом на юг, затем снова на север… И за каждым поворотом ожидали сарацины. Перед поворотом склон холма под дорогой они превращали в крутой обрыв, а склон над дорогой защищали стеной камней. Так что оставался очень узкий проход, достаточный лишь для того, чтобы рядом могли проехать два вооруженных всадника. В ста шагах от каждого такого прохода располагался отряд сарацинских стрелков. Они пили охлажденные соки, ели фрукты и сладости и посылали стрелы в прорези шлемов тех христиан, которые пытались проехать.
Он не мог пройти через страну, где каждый поворот перегорожен. За сотни лет войны сарацины так поработали над скалами, что даже швейцарский пастух дважды подумает о восхождении. Воины Бертрана хорошо дрались верхом, хотя могли бы, ради славы, карабкаться на стены с помощью лестниц или передвижных башен. Но они никогда не согласились бы на медленную, методичную осаду с кирками и лопатами, с канатами и механизмами против неприятеля, который швыряет камни и осыпает штурмующих стрелами. Бертран рассчитал, что из каждых десяти, кто пойдет на штурм, лишь двое смогут достичь ворот цитадели. То же мог просчитать и каждый его воин и отказаться от платы.
Он не мог вести осаду по всем правилам, так как не было возможности контролировать все пути в крепость. Невозможно было узнать, страдает ли неприятель от голода и столкнется ли он с этой проблемой в течение года или будет смеяться над ним с высоты стен.
Он не мог найти другой путь в крепость. Если туда и ведет какой-нибудь тайный ход, то узнать это можно было, лишь расспросив местных жителей, которые все были сарацинами. За золото они могли бы ему кое-что рассказать, а затем вывести его прямо под стрелы защитников, особенно ночью.
Он не мог знать состояние умов в стане неприятеля — ключевой момент для всякой осады. Можно было лишь предполагать, что шейх Синан и его гашишиины не слишком-то озабочены присутствием христиан в долине.
Так думал Бертран дю Шамбор на третье утро осады, сидя в своем шатре и считая деньги и дни. Его люди были вполне довольны, кормя лошадей, точа клинки, смазывая маслом кольчуги и поедая свой рацион. Они будут делать это, пока не выйдут все продовольствие и динары, а потом уйдут.
И что тогда?
Первый человек умер ночью. Бертран и его хирург поспорили относительно времени его смерти. Врач отмечал черноту крови вокруг раны на шее Торвальда де Харфлера, окостенелость его конечностей, пурпурную темноту ляжек и ягодиц, которую врач объяснял просачиванием крови.
Бертран возражал ему, говоря, что Торвальд не мог умереть около полуночи, на чем настаивал врач, ибо в это время все в лагере спят, все, кроме воинов, стоящих на страже вдоль дороги и у коновязи. Если бы какой-нибудь сарацин проник в лагерь и нанес сэру Торвальду несколько ножевых ран, тот разбудил бы всю долину шумом драки и своими пронзительными криками. Все могло произойти раньше, говорил Бертран, когда люди были заняты игрой и выпивкой. Или позднее, когда они просыпались, лязгая своими доспехами и горшками.
— Нет, — настаивал хирург. — Обратите внимание на расположение этих разрезов. Посмотрите на ткани вокруг раны. Удар вертикально прошел между сухожилиями и кровеносными сосудами шеи. И когда лезвие уперлось в позвоночник, кровь растеклась между позвонками.
— И что же это, по-вашему, означает? — хмуро спросил Бертран.
— Это не норманнский нож с тупыми краями. Им можно бриться. Оно было в руках человека, способного вытащить желчный пузырь у вас из живота, а вы ничего не почувствуете.
— Итак?
— Вы же военный человек, сэр Бертран. Вам понятно искусство боя, когда вы сбрасываете с седла вооруженного и одетого в доспехи воина. Ассасин, убийца, который держал этот нож, знал о костях, мускулах и кровеносных сосудах не меньше хирурга. Он знал, как пронзить кинжалом — очень острым кинжалом — спящего человека, чтобы тот не проснулся.
— Но как же он проник в эту палатку?
— Он крался в тени. Он следил, чтобы не наступить на оружие, которое ваши люди раскидывают между палатками. Человек может двигаться, не поднимая шума.
— Домыслы, — фыркнул Бертран. — Никаких сарацин здесь не было. Этот убийца из лагеря. Может быть, он мстил сэру Торвальду из-за каких-то прошлых дел.
— Вы лучше знаете ваших людей.
— Конечно. И мы лучше проведем осаду, если вы не будете рассказывать сказки о крадущихся ассасинах.
— Конечно, — хирург склонил голову. — Вы лучше меня осведомлены об этих вещах.
И врач покинул Бертрана дю Шамбора, чтобы приказать оруженосцам рыть могилу.
Хасан ас-Сабах полз по камням. Те, что шевелились, он вбивал в сухую почву своими голыми ногами. Пальцы ног были длинные и крючковатые. Кожа вокруг кривых и ороговелых ногтей была собрана белыми полукружиями. Сто двадцать девять лет исполнилось этим пальцам. Они видели дорог, в башмаках и без них, больше, чем ноги самого старого верблюда на Дороге Пряностей. Несмотря на это ноги Хасана были ногами молодого человека, с сильной стопой, хорошо оформленными мускулами и правильно расположенными костями.
Его лицо с пышными усами и глубоко сидящими глазами было бы лицом молодого человека, если бы не многочисленные морщины. Густые черные волосы вились, как у юного пастуха, Мускулы играли, когда он спускался по скалистому склону, перебирался через медленный поток по камням, пробираясь в лагерь христиан.
Это была седьмая ночь осады Аламута. Хотя шейх Синан приказал ему самому следить за пришельцами, Хасан перепоручил эту работу подчиненным гашишиинам — до сегодняшнего дня, когда он сам решил увидеть этих людей.
И не покидая Орлиного гнезда, он знал, что скоро наступит время устрашения. Запертые в долине из-за своего собственного упрямства и ложного понятия доблести, христианские рыцари победят себя сами. Жара, жажда, соленый пот и подавленное желание действовать любой ценой несомненно сделают свое дело. Оставленные на три недели в этой узкой долине, они могут съесть себя живьем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
