Я отталкиваюсь руками от кровати. Приподнимаюсь. Оборачиваюсь. Смотрю на него.
— У меня к тебе только одно замечание: хочу, чтоб ни у дракона, ни у Кирина не было глаз.
Секунду Шиба-сан, похоже, так поражен, что рта раскрыть не может.
— В смысле, ты не хочешь, чтобы я зрачки прорисовывал?
— Да. И хрусталики — тоже.
— Но… почему?
— Ты когда-нибудь легенду о гарю-тенсей слышал? Ну, знаешь, ту, где живописец Чоюсу на стенах храма белого дракона рисовал? Ну вот, а когда он глаза нарисовал, дракон ожил и улетел на небо.
Шиба-сан медленно кивает. Смотрит в пространство, потом — опять на меня.
— Ладно, я понял. Глаза делать не буду. Но чтоб у морд незаконченного вида не было, наверно, глазницы придется посильнее зеленым оттенить — хоть какая замена. Так тебе нормально будет?
— Так будет классно. Спасибо, Шиба-сан!
— Эгоистичная ты девица, — смеется он, садится на табурет у края кровати и треплет меня по щеке. Потом сбривает пушок у меня на спине — от левого плеча до бедра, протирает лоскутом марли, смоченным в дезинфицирующем растворе, и через кальку намечает на теле контуры рисунка. Потом подносит мне зеркало и спрашивает — как, нормально? Я говорю — все отлично. Он принимается рыться среди своих инструментов, пока не находит что-то, похожее на толстую шариковую ручку на длинной рукояти. Я так понимаю, что именно этой штукой он мне тату набивать и будет. Оборачиваюсь. Демонстрирую Шибе-сан свой язык. Говорю:
— Смотри, я уже до десятиграммовой растянула!
Он ослепительно улыбается. Говорит:
— Все путем. Только все-таки не надо лошадей гнать. Это тебе не уши. Вот внесешь в язык инфекцию — сразу узнаешь, что такое НАСТОЯЩАЯ боль.
— Я аккуратненько, — обещаю.
— Больно, да? — Он проводит пальцем по моим губам.
— Да уж.
Он взъерошивает мне волосы.
— Ладно. Поехали.
Он касается прохладной от резиновой перчатки рукой моей спины. Я торопливо киваю и почти сразу же чувствую резкую боль в спине. Не настолько, правда, больно, как я ожидала, но все равно — тело невольно напрягается каждый раз, когда игла протыкает кожу.
— Ты постарайся выдыхать, когда я иголку втыкаю и когда вытаскиваю.
Делаю, как велено. Становится малость полегче. Шиба-сан работает своими иглами спокойно, ритмично, так что часа через два набивать мне на спину контур он уже закончил. И за все это время ни слова не сказал — я время от времени на него посматривала, но он полностью на работе сосредоточился, даже пот со лба вытереть — и то не прервался. Убрал наконец иглу, спину мне полотенцем вытер, потянулся и шеей затекшей покрутил.
— А ты и впрямь потрясающе боль терпишь, это точно. Кто в первый раз приходит — те обычно не переставая скулят.
— Правда? Я, наверно, просто нечувствительная. Может, это признак фригидности?
— Да уж Недавно, помню, фригидностью и не пахло.
Он прикуривает. Жадно, глубоко затягивается. Потом сует сигарету мне в рот. Достает еще одну — уже для себя.
— Очень мило с твоей стороны.
— Не очень, — говорит. — Первая затяжка — всегда самая сильная.
— А я вот считаю — не первая, а вторая.
Он тихонько хмыкает, но ничего не возражает.
— А желание меня убить — оно у тебя возникало или как?
— Возникало. Пришлось полностью на тату сконцентрироваться, лишь бы только об этом не думать.
Я, по-прежнему лежа на животе, протягиваю руку. Стряхиваю пепел с кончика сигареты в пепельницу. Смотрю, как он падает кучкой, потом слежу взглядом за крошечными случайными хлопьями, разлетающимися по кровати.
— Если когда-нибудь захочешь умереть — давай я тебя убью. — Шиба-сан касается ладонью моего затылка.
Я улыбаюсь. Киваю. Он улыбается в ответ.
— А можно будет оттрахать твое мертвое тело? — спрашивает он.
— Вот уж что случится с моим телом после смерти, на это мне точно плевать, — пожимаю плечами.
Не зря же говорится — молчит, как мертвый! А в этом случае нет ничего нелепей и бессмысленней, чем невозможность высказать свое мнение. Я поэтому всегда удивлялась — ну, на кой дьявол людям тратить уйму денег на надгробия? Для меня, например, абсолютно без разницы, что там будет происходить с моим телом, если в нем уже не будет жить разум. Да пусть хоть собакам на съедение кинут — и то плевать!
— Только боюсь, если я не буду видеть твоих страданий, то у меня, наверно, и не встанет.
Шиба-сан хватает меня за волосы. Тянет голову вверх Шейные мышцы сводит от внезапного давления. Он берет меня за подбородок, заставляет взглянуть вверх.
— Отсосать хочешь?
Я неожиданно киваю — так, словно понимаю: говорить «нет» Шибе-сан у меня нет ни права, ни желания. Он так сильно меня душит, как будто и впрямь собирается убить. А потом трахает — но на этот раз только сзади, видно, спину мою старается поберечь. Мы уже закончили — а он все еще на спину мою смотрел. Лифчик я, по понятным причинам, надевать не стала, просто платье натянула. Шиба-сан, по пояс голый, сидел, глядел на меня неотрывно. Я оглядывалась, искала мусорную корзину, чтоб салфетку, спермой перемазанную, выбросить, — и вдруг слышу слабый такой звук. Шиба-сан, похоже, тоже услышал — обернулся в ту сторону, откуда звук доносился, и нахмурился.
— Может, это покупатель? Ты дверь-то запер? — спрашиваю.
— Забыл запереть. Но знак «закрыто» точно повесил.
Только-только Шиба-сан успел договорить, — дверь открывается.
— Луи? — врывается Ама.
— Привет. Мы как раз закончил и. А тебе вроде сейчас на работе надо быть? — сказал Шиба-сан с хорошо разыгранной невинностью. А я секунду как громом пораженная стояла, думала, что бы тут за хрень началась, зайди Ама хоть на пару минут раньше!
— Я пораньше отпросился. Сказал, у меня жуткий запор.
— У тебя на работе сотрудникам из-за запора раньше уходить разрешают? — спрашиваю с сомнением.
— Нет, шеф мой, конечно, в восторг не пришел, но все-таки отпустил, — отвечает Ама, не улавливая сарказма в моем тоне.
Я успеваю засунуть салфетку под простыни на кровати. Тут Ама замечает мою тату. Обалдевает от восторга. Говорит:
— Bay. Офигеть… Спасибо, Шиба-сан! Да, кстати, — он оборачивается к Шибе-сан, — ты тут случайно подкатываться к Луи моей, надеюсь, не пробовал?
— И не думал. На мой вкус, слишком уж она тощенькая.
Ама, похоже, успокоился.
— Эй, а почему?.. — начинает он неожиданно. Не договаривает, но смотрит изумленно.
Гляжу на него. Надеюсь, он не заметил, какая у меня сейчас виноватая физиономия. Украдкой кошусь на Шибу-сан — он тоже слегка напрягся.
— Почему ни у Кирина, ни у дракона глаз нет?!
Вздыхаю с облегчением. Говорю — это я сама попросила, объясняю так же, как Шибе-сан недавно.
— Понял, — говорит, — только у моего дракона глаза на месте, и никуда он не улетел.
Шлепаю его легонько по затылку за идиотские комментарии. Натягиваю назад на плечо бретельку от платья.
— Ванну пока не принимай. Под душ полезешь — прямо на спину струю воды не направляй. Мочалкой не три. Полотенцем будешь вытирать — только слегка похлопывай. Не забудь — два раза в день спиртом протирать надо. Спиртом протрешь — какой-нибудь крем увлажняющий нанеси. И постарайся, чтоб спина под солнце не попадала. Увидишь, примерно через недельку корочки появятся. Что хочешь делай — но расчесывать не смей. Вот отпадут корочки, припухлость сойдет — тогда к следующему этапу переходить будем. По-любому, как только корочки отпадут — звони мне, — говорит Шиба-сан и по плечу меня легонько треплет.
— Будет сделано, — мы с Амой хором.
— Сходить поесть не хотите? — спрашивает Ама.
Шиба-сан отвечает — нет, для него слишком рано, так что мы с Амой одни уходим. Всю дорогу домой я как могу шею выворачиваю, все на спину свою поглядеть пытаюсь. Вижу на плече детали Кирина и дракона — те, что платьем не прикрыты. Замечаю — Ама на меня глядит с каким-то странным чувством.
— Ты чего? — спрашиваю, но он только отворачивается и мрачнеет. Я от этого молчаливого неодобрения тихо звереть начинаю. Демонстративно ускоряю шаг — иду теперь чуть впереди него. Он видит — я вроде уходить собралась, ловит мою руку, подскакивает, старается подстроиться под мой темп, но выражение на лице — то же.
— Луи, а зачем ты туда платье-то надела? В смысле — тебе ж, чтоб тату набить, все равно до трусиков раздеваться пришлось, так?
— Просто подумала — потом в платье удобнее будет, чем в футболке.
Он молчит, головы не поднимает, только сильней вцепляется в мою руку. Останавливаемся на красный свет — и вот тут-то он внезапно смотрит мне в глаза.
— Я жалок, да? — спрашивает. Чувствую что-то вроде сострадания.
Мне всегда больно видеть, если парень так безоговорочно кому-то отдается.
— Есть малость, — вздыхаю.
Он неловко улыбается. Когда я тоже отвечаю улыбкой, обнимает меня, прижимает к себе так крепко, что прохожие коситься начинают.
