Хитоми Канехара
Змеи и серьги
— Раздвоенный язык., знаешь?
— Это который надвое разделяется?
— Ну да… как у змеи или ящерки. Только иногда… типа… такие языки не только у змей или ящерок бывают.
Он демонстративно вынул изо рта сигарету и высунул язык Кончик — разрезанный надвое, точь-в-точь по-змеиному. Я обалдело уставилась — а он вздернул левое острие, подцепил им сигарету и с кайфом засадил прямо в центр языка, как в латинское «V».
— Ух ты-ы…
Так и состоялась первая моя встреча с раздвоенными языками.
— А может, и тебе попробовать? — спросил он, и я поняла, что киваю, притом — бессознательно…
Разрезать язык надвое — по идее, такое творят только полные отморозки. Они это телесной модификацией называют. Все известно… ноя все равно прислушивалась с напряжением, а он объяснял — как это делается. Вроде сначала надо язык пропирсовать. Потом — растягивать, растягивать дырку, вставляя все большие и большие кольца. А потом, когда дыра растянется как следует, продернуть в нее зубную нить или рыболовную леску — так, чтоб прямо с середины языка свисала. И последнее — кончик языка, еще целый, надвое разрезать. Можно скальпелем, можно и бритвенным лезвием. Правда, кое-кто не парится ни с пирсовкой, ни с лесками… просто так, по полной балде, кромсает язык скальпелем.
Я спрашиваю:
— А это безопасно? Ну, в смысле… ведь если откусить себе язык, то обязательно умрешь?
— Да безопасно. Язык, чтоб не кровоточил, прижигают. Но это — по-любому, так, по-быстрому. Вот я лично с серьги в языке начал. Время, конечно, уходит, но дело того стоит — разрез чистенький получается.
Да, сама идея раскаленного железа, вжатого в окровавленный язык… у меня мурашки по спине побежали. Хотя у меня самой в правом ухе — две гайки-«невидимки», а в левом, снизу доверху, — «невидимка» и два болта — в два и в четыре грамма. Закон пирса, простой и непреложный, — чем легче болт на вес, тем больше бьешь под него дырку. Начинаешь с серег граммов этак в четырнадцать-шестнадцать, а дырку бьешь миллиметра в полтора. А уж когда с гаек-«невидимок» переходишь на совсем «слепые», — там дыра почти на десять миллиметров в диаметре. Любую дыру больше сантиметра не просто бьешь — весом растягиваешь. Но если по-честному — после первой же «слепой» гайки вид у тебя — как из дикого племени, и красиво это или нет — уже не вопрос. Понимаете, растягивать дырки в ушах — довольно больно, как такое с языком проделывать — жуть, и вообразить нереально.
Когда-то я до фига шестнадцатиграммовых колечек в ушах носила… а потом встретила однажды вечерком в найти девчонку, года на два меня старше, Эри ее звали, — и прямо влюбилась в ее «слепые» гайки. Я сказала — надо же, как круто, красотища, а она мне прямо несколько десятков своих старых подарила — от двенадцатиграммовых и до «невидимок». Только сказала: «Дойдешь до «невидимок» — мелкие носить уже не сможешь». Да-а, с шестнадцати граммов до шести — легче легкого, но с четырех до двух… а уж с двух до «невидимок» — вот где АБЗАЦ и начинается! Кровь из дырок прямо хлестала, мочки отекали, воспалялись, краснели. Боль — постоянная, дергающая — недели две то ли три держалась. Я вместе с серьгами, наверно, и философию Эри унаследовала — растяжками не пользовалась, чтоб до «невидимок» дойти, три месяца понадобилось. А как раз в тот вечер, когда я познакомилась с парнем с раздвоенным языком, подумывала первый раз забить «слепые». В общем, я на дырках уже двинулась — наверно, это и подогрело интерес к его трепу про надрезание языков… но, кстати, я заметила — он ничуть не меньше ловил кайф.
Прошло несколько дней, и мы с парнем-змеей Амой пошли в «Желание» — что-то типа альтернативщицкого магазинчика с панковым уклоном, подвальчик в тихом переулке, рукой подать до центра со всеми его гипермаркетами и развлечениями. Вошла я в магазинчик, и первое, что вижу, — увеличенную до постера фотку вагины с пропирсованной вульвой! По стенам — сплошь, стык в стык — промежности в кольцах, и в татуировках тоже. А проходишь дальше — там стенды с обычными железками для тела и прочие украшения на подставках под стеклом. И нехилая такая коллекция плеток, хлыстов и колец для члена. Наверно, в основном в этом магазине извращенцы отовариваются.
Ама позвал — и из-за кассы какой-то парень голову высунул. Года так двадцать четыре, может — двадцать пять, выбрит наголо, и на бритом затылке — дракон татуированный.
— Привет, Ама. Давно не виделись.
— Луи, это Шиба-сан. Хозяин магазина. Шиба-сан, это моя подружка.
Я, если честно, подружкой Амы как-то себя еще не воспринимала, но промолчала и просто вежливо кивнула.
— А, ясно. Хорошенькую ты себе нашел. Я малость занервничала.
— Мы пришли язык ей проколоть.
— Правда, что ли? Теперь что — и мажористые Барби язычки пропирсовывают, что ли? — полюбопытствовал Шиба-сан, глядя на меня с интересом.
— Никакая я не Барби!
— Она себе еще и раздвоенный язык захотела! — говорит Ама и смеется озорно, словно бы моих слов и не слышал. А я вспоминаю — слыхала как-то в лавочке, бижутерией для пирса торгующей, язык пробивать — самое болезненное после половых органов. И начала уже призадумываться: а хорошая ли это идея — доверять такое дело такому парню?
— Подойди-ка, дай взглянуть, — говорит Шиба-сан.
Подхожу к прилавку и высовываю язык Шиба-сан слегка наклонился, взгляд бросил и сказал:
— Ну, на вид — довольно тоненький, так что сильно больно не будет.
Мне немножко получшело.
— Но вот если, например, говядину жареную заказываешь, разве язык — не самое жесткое мясо после челышка? — спрашиваю. Мне ведь всегда интересно было, действительно это безопасно — бить дыру в такой твердой части тела?
— Тонко подмечено, — сказал Шиба-сан. — Нет, ясно, го по-любому больнее, чем просто уши прокалывать. Я что говорю — ты ж язык себе пробивать собираешься. Это по определению — боль.
— Да ладно ее запугивать, Шиба-сан. Луи, я это сделал? Сделал. Не понимаю, почему тебе слабо.
— А как ты по ходу дела отключился — не будем о грустном. Ладушки, тащи свой язычок туда.
Шиба-сан указал куда-то за прилавок и улыбнулся мне. Замечаю, какая кривая у него улыбка. У него пирс — на веках, в бровях, в губах, в ноздрях, в щеках даже… Так много железа, что за ним выражения лица не видно, они мимику прячут, не дают понять, что он думает.
А еще замечаю — у него тыльные стороны обеих ладоней сплошь коллоидными рубцами покрыты. Я сначала подумала — это после какого-то несчастного случая осталось. Стала разглядывать краешком глаза — и вдруг заметила: каждый шрам — кружок примерно в сантиметр диаметром, как раз размером с горящий бычок сигаретный, ну, вы, наверно, понимаете, про что я. Похоже, крыша у этого парня поехала капитально. Первый мужик такого типа, с кем я познакомилась, Ама был. А теперь возник еще и Шиба-сан, языка раздвоенного у него, правда, не было, зато физиономия, наглухо распирсованная, выглядела устрашающе.
Мы с Амой прошли за Шибой-сан в заднюю комнату. Шиба-сан кивнул мне на хромированный стул, я села и огляделась. Там кровать была, инструменты какие-то, совершенно непонятные, — ну и, ясное дело, не очень хорошо видные фотографии по стенам.
— Здесь что, и татуировки делают? — спрашиваю.
— А то! Я ж вообще — тату-художник. Но эту, конечно, набить пришлось другого человека просить, — отвечает Шиба-сан и к затылку своему прикасается.
— И я свою здесь набивал, — говорит Ама.
В тот вечер, когда мы с Амой познакомились, как-то совсем затрепались о раздвоенных языкам- он и притащил меня к себе домой. Показывал фотографии, он весь процесс раздваивания снимал, от растягивания дыры в языке до того, как кончик надвое скальпелем разрезают. Я разглядывала фотографии — по порядку, одну за другой. Ама дырку в языке «слепой» гайкой растягивал, в девять с половиной миллиметров, так что ему и разрезать-то миллиметров пять осталось, не больше, и все равно кровь хлестала — прямо удивительно. А потом он для меня на один сайтик зашел, не совсем законный, тактам процесс раздваивания языка и вообще на видео был снят. Я это видео все пересматривала снова и снова… Ама даже поразился. Даже и не знаю, чем оно меня уж так зацепило. А потом, попозже, мы с Амой переспали. А после, когда он татуировку свою мне демонстрировал — дракона, вившегося по предплечью и спине, — я себе слово дала: сначала язык себе раздвою, а потом точно тату набью.
— Я тату хочу сделать.
— Постоянную?! — Шиба-сан и Ама, в один голос.
— Круто. Классно будет смотреться. Женщинам татуировки вообще делать проще — лучше, чем на мужиках, получается. Особенно — на молодых. Такая нежная кожа — во всех мельчайших деталях рисунок накалывать можно, — говорит Шиба-сан и легонько меня по руке поглаживает.
