Потом мы распрощались с Матвеем — он плохо очистил лук-порей от песка, и у клиента заскрипело на зубах.
К концу месяца остались только мы с Дюймовочкой, и мне заранее было страшно, потому что Дюймовочка казалась мне неуязвимой — как-то незаметно она от разделочного рыбного стола стала постоянной помощницей пуассонье, и я слышала, как Йован хвалил ее в разговоре с су-шефом.
Она и в самом деле всегда была собрана, сосредоточена, никогда не отвлекалась, никогда ничего не делала слишком медленно или слишком быстро. Она была идеальна, и это удручало.
Я старалась изо всех сил, но моих знаний было недостаточно, чтобы конкурировать с синеглазкой.
Оставалось четыре дня до конца испытательного срока, и меня даже по ночам преследовали кошмары — как Богосавец указывает на дверь, выгоняя меня из ресторана.
Когда мы с Дюймовочкой остались вдвоем, на кухне каким-то волшебным образом появились посудомойки и грузчики. Судя по насмешливому взгляду Елены, так и было задумано — еще одно испытание, о котором мы и не знали.
За день до конца стажировки, я была уже на пределе от ожидания результата. Может, Богосавец изменит правила и примет на работу нас обеих — меня и Дюймовочку?
В тот вечер снова явились «випы», Милан влетел в кухню, оглядел занятых поваров, и нашел меня взглядом:
— Номер Семь!
— Здесь! — тут же бросила я овощи, которые шинковала для того, чтобы добавить в тушеное мясо и выбежала из-за стола.
— Клиент заказал «томого-яки». Душан говорит, ты готовила его и знаешь рецепт. Справишься?
— Да, шеф! — крикнула я, а сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Вот он — мой шанс отличиться! Готовить для «випов»!
— Приступай, — велел Милан.
Ничего в этом омлете сложного. Я обязательно справлюсь. Тут главное — размешивать яйца деревянными палочками, а не взбивать вилкой. Вилка — это для европейских блюд. Азиатские блюда более деликатны.
Я прекрасно помнила всё, что делал Богосавец, когда жарил томого-яки — японский омлет. Я повторила всё точь-в-точь, добавила специи и жарила не до полной прожарки, а чтобы внутри яичный рулет оставался сочным.
— Заказ-«вип»! — гаркнул Милан, снова появляясь в кухне, а за ним важно вплыла официантка — в белой рубашке, гладко причесанная, свеже-воздушная, как врем из взбитых сливок. К этому времени повара больше походили на загнанных лошадей.
- Готово! — я нарезала омлет поперечными кусочками немного наискосок, добавила томатный соус и резаный зеленый лук.
Все выложено на черную лакированную тарелку, рядом — на простом блюдце порция на пробу.
Милан отпил из бокала воды, отрезал крохотный кусочек омлета, отправил в рот, прожевал…
— Ну как? — спросила я, волнуясь.
Су-шеф как-то странно взглянул на меня и сделал еще глоток из бокала.
— Попробуй сама, — предложил он.
В кухне было жарко, но я похолодела. Торопливо взяла кусок тамаго-яки с блюдца, откусила…
Пересолено.
Невозможно пересолено.
Дико пересолено!
— Как же так… — прошептала я. — Я ведь все сделала правильно…
— Петар! — скомандовал су-шеф. — Бросай салат, займись заказом-«вип». Пять минут!
— Да, шеф, проворчал Петар хмуро и заступил к плите, оттеснив меня в сторону.
Это был крах. Полнейший, безоговорочный. Я смотрела, как энтреметье взбалтывает яйца, тщательно отмеряет мирин и соевый соус, и понимала, что вижу это в последний раз. Больше меня не впустят даже на задний двор «Белых рубашек».
— Номер Семь! — строго окликнула меня Елена. — Овощная нарезка нужна через две минуты!
Я отмерла и бросилась шинковать овощи. Пусть даже вечером меня уволят, днем я — повар в ресторане Душана Богосавеца, и умирать попросту нет времени. Нашинковать, размешать, потушить, посолить… Работа отвлекала от тяжелых мыслей, и я решила забыть обо всем — пока я здесь, буду наслаждаться готовкой. А там — пусть будет, как будет.
И все же… Как я могла пересолить омлет?! Ведь я положила соли ровно столько, сколько нужно, и учла даже солоноватость соевого соуса… Я ведь пробовала смесь для омлета…
Стоп! Мысли мои метались, как ошпаренные, а нож методично нарубал зелень — чак-чак-чак! — четко, ровно, без задержек.
Я попробовала смесь, а потом… потом побежала за кисточкой, чтобы смазать сковородку. Две секунды до шкафа с кухонными принадлежностями, две секунды обратно. Четыре секунды — максимум. В это время чашка с омлетной смесью стоит без присмотра, у плиты. А рядом — солонка.
Мне захотелось расплакаться от бессильной злобы. Яснее ясного, что кто-то воспользовался моей раззявистостью. Если я расскажу об этом Богосавецу — поверит ли он мне? А если поверит — не скажет ли, что я сама виновата, и не надо было оставлять блюдо без присмотра…
После сомнений и метаний, я все же решила поговорить с шефом и объяснить, что не могла испортить блюдо. Это сделал кто-то за меня.
Еще один рабочий день подошел к концу, повара один за другим прощались и уходили, а я, переодевшись, стояла возле дверей во внутреннем дворе.
Богосавец никогда не ходил через черный ход, но здесь был гараж, в котором стояла его машина. Он обязательно появится.
Фонари уже зажглись, а я продолжала терпеливо стоять, подпирая стену.
Но вот скрипнула калитка, и долговязая фигура шефа на миг заслонила свет.
Я глубоко вздохнула, набираясь смелости, отлипла от стены, но не сделала ни шага, потому что следом за Богосавецем трусила Дюймовочка. Она уже сняла белоснежную бандану, и теперь светлые волосы рассыпались по плечам и спине идеальной волной. Рядом с двухметровым шефом Ирина выглядела особенно хрупкой и маленькой. Как там у Цветаевой? «Верзилы-то завсегда малюточек любят».
Они не заметили меня и прошли к гаражу. Богосавец нажал кнопку брелка, открывая ворота, а Дюймовочка, наконец-то, догнала его и теперь стояла перед шефом, что-то рассказывая.
Хорошенькая, маленькая, как фарфоровая куколка, она застенчиво посматривала на Богосавеца и робко улыбалась. Мне не было слышно, о чем она говорила, но шеф слушал ее внимательно, а потом улыбнулся.
Эта улыбка подбодрила Дюймовочку, потому что она сразу перестала смущаться, встала на цыпочки и поцеловала Богосавеца в щеку. Он никак не отреагировал на этот поцелуй, и Дюймовочка снова встала на цыпочки и снова поцеловала — прямо в губы.
Я наблюдала за ними, и мне казалось, что земля под ногами ходит ходуном. То, что я видела — это было… несправедливо. И больно. Если бы Богосавец целовался с Лилианой — мне не было бы так больно. Потому что ревновать к дочке магната, актрисе и просто красавице — это как ревновать к радуге. Но вот так… После всех разговоров про запреты романов на работе…
Я не стала любоваться ими дальше, и пошла на улицу. Молодец, Дюймовочка. Сразу было ясно, что она своего не упустит. Может, это она и насыпала соли в мой омлет. А что? Вполне могла. И кольцо Вероники в салат тоже могла она подбросить. А может, и то пятно апельсинового сока на моей рубашке появилось вовсе не случайно.
Дойдя до метро, я застыдилась своих мыслей.
Дашка, если ты сама боишься подойти к красивому мужчине и предпочитаешь обожать его издали — это не значит, что надо завидовать тем, кто смелее.
Осмелилась бы я вот так поцеловать Богосавеца?..
Поцеловать легенду.
Вздохнув, я вошла в вагон, села в уголочке и закрыла глаза, стараясь не думать ни о чем.
Завтра все решится.
Завтра.
Поэтому нечего умирать сегодня.
В этот вечер Антон не спал, когда я пришла домой. Он тоже только-только пришел, и как раз стягивал куртку в прихожей, когда я отперла двери.
— Привет, — сказал он, целуя меня. От него пахло пивом, и он был в игривом настроении. — Дашуня, а я соскучился…
— Антоха, ты просто выпил, — я мягко, но вывернулась из его рук. — Ты же знаешь, когда выпьешь — потом меня до утра мучаешь, а толку нет. А у меня завтра серьезный день. Завтра объявят результаты стажировки.
— Опять эта стажировка, — махнул рукой Антон. — У меня уже такое желание рвануть этот чертов ресторан!..
