Рейтинговые книги
Читем онлайн Сны и камни - Магдалена Тулли

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 18

Жизнь сегодняшних жителей возможна только здесь и больше нигде на свете: в эфемерном сегодняшнем городе, который от вчерашнего и завтрашнего отличается видом материи. Только там удастся коснуться того, что лежит на расстоянии вытянутой руки. Хотя может случиться, что чьи-то руки уже не коснутся очередного номера газеты. Газета есть — человека нет. А следовательно, сходство картинок из головоломки — не более чем случайное совпадение. Если же они успели поблекнуть, то и очевидных отличий может оказаться столько, что узнавание погрязнет в неуверенности. Вот площадь, на которой танцующая толпа колышется в озаренный закатным солнцем летний вечер, или озябшие солдаты в зимнем сумраке утаптывают снег, грея руки у железных переносных печек. Вот ветер гонит желтые листья по пустой смотровой площадке — откуда же ренессансный дворец на ее месте? Возможности безграничны, нетрудно представить себе города, у которых вовсе нет ничего общего. Подождав подольше, можно даже обнаружить картинку города с Эйфелевой башней, окруженной просторными газонами и клумбами, с видом на триумфальную арку. Вряд ли в названии подобного города уместится так много букв W и А. Но разве Эйфелева башня сама не напоминает букву А? И всегда найдется какой-нибудь промежуточный город, в котором триумфальная арка как ни в чем не бывало, вырастает посреди площади Конституции. Всякое изменение — лишь вопрос времени.

А что такое время? Интересующиеся имеют право знать, имеют право выжидающе барабанить пальцами по столу. Но ответа все нет. Изменения — единственный след времени. Из чего оно сделано, каким образом уходит? Подобно ли веревке, отматываемой со шпули, или скорее ножу, который рассекает веревку на части? Вращает ли оно шестеренки часов, или это часы перемалывают его своими колесиками? Среди всех надписей, выбитых над порталами, и объявлений, налепленных на заборы и стены подземных переходов, среди рекламных слоганов, ценников, предвыборных лозунгов, среди путаницы фраз, не искаженных малейшей тенью сомнения, нет той единственной, что разрешила бы данный вопрос. В штанах города ответ не предусматривался. Когда определялся его облик и делались попытки объединить принцип прямоугольника с принципом звезды, часы едва тронулись с места, о времени еще никто ничего не знал. Когда же течение времени обнажило неведение жителей, городом уже завладел принцип меандра. Нигде стало не сыскать ни прямых линий, ни ясной связи между причиной и следствием, и докопаться до правды об основополагающей конструкции сделалось невозможно.

Чем бы ни являлось устройство, называемое временем, оно не дает остановиться известному механизму и с помощью бесчисленных передач передвигает солнце, звезды и тучи. Возможно, оно действует подобно водяному пару, толкающему поршни, или подобно давлению сжатого газа, продукта сгорания дизельного топлива, приводящего в движение главный клиновидный ремень, который, как и всякий клиновидный ремень, — крутится и крутится, не имея ни начала, ни конца. Возможно также, что время — просто изменение как таковое: ход скрипучих передач, собственно обороты, без поршней, пара и махового колеса, собственно перемещение, без неба и без туч, собственно возникновение и исчезновение. Всего лишь нарастание годичных колец на стволе и появление новых побегов на ветвях.

В гуще кроны не разберешь, где кончается один и начинается другой, — столько их, переплетенных и перепутанных, в том числе давно срезанных, от которых остались одни сучки. Ибо ничто на свете не отсекается полностью и окончательно. Секатор создает необходимую видимость порядка, но улучшений не приносит. Чем дальше от ствола, тем веточки мельче и тоньше, тем их больше. Больше всего побегов будущего года, маленьких и тонких настолько, что они вовсе невидимы. Неукротимый хаос дерева не позволяет постичь логику работы механизма. Однако стоит понять, как работает механизм, и дерево превращается в примитивную конструкцию из древесины и коры, тривиальную схему круговорота воды.

Всем известно, что «дерево» и «машина» — не более чем слова; произнесший юс на мгновение притормаживает движение мира в своей голове. Итак, наряду с раздражением, то и дело возникает искушение упорядочить движение мира в умах тех, кто слишком его упрощает или чрезмерно усложняет. Но устраненные представления оставляют после себя шрамы и ненависть. Даже если забить все тюрьмы теми, кто полагает, будто мир подобен дереву, или их оппонентами, утверждающими, что он подобен машине, если даже расстрелять их и похоронить в общих могилах — узники и особенно мертвецы укрепятся в своих убеждениях, еще более упрямясь и сопротивляясь компромиссам, чем когда-либо. Ибо ничто на свете — даже представления — нельзя уничтожить полностью и окончательно.

Поскольку ничего нельзя упразднить и устранить, в пределах названия еще существует город котлованов, населенный мужчинами в резиновых сапогах и кепках в «елочку» и женщинами в косынках, место, в котором начиналась эта история. Там все по-прежнему, ни один дом не достроен, ни одни закопченные развалины не разобраны. Огромная воронка, результат взрыва, в грохоте которого родился город, не засыпана. Она напоминает о вспышке, в свое время залившей светом обитателей доходных домов, владельцев сервантов с фарфоровой посудой, секретеров и оттоманок. Освещенные этим заревом, они сгорели вместе со своей мебелью или провалились под землю — вытянувшись в струнку и торжественно скрестив на груди руки. Так что эта воронка все еще зияет там, глубокая, словно кратер вулкана, а в ней булькает вонючее и кровавое месиво: мелькают грязные бинты, детские коляски, разрозненные ботинки, мятые шляпы, ржавый железный лом, растоптанные очки. В воздухе же, подобно вулканической пыли, носится пух из распоротых подушек.

Люди в резиновых сапогах схожи, словно сделаны по одному трафарету. Руки да ноги, носы, уши да глаза. Казалось, стоя в строю, они должны видеть одни и те же вещи. Но они едва на них взглянули. Каждый смотрел в свою сторону: на воспоминания, делиться которыми не спешил, на сцены, происходящие всегда на первом плане, на случайном фоне строительных лесов. Дети фигур, восседающих на гнутых стульях фотоателье или стоящих на фоне деревьев цвета сепии, в самых разных нарядах и головных уборах: круглых суконных картузах с клеенчатыми козырьками, фуражках с кокардами и беретах, и даже котелках и панамах. Потомки этих образов унаследовали не только элементы словесного портрета, но и — подобно неоплаченному векселю — непостоянство форм. Превращенные из детей во взрослых и сами также отданные на откуп чужим воспоминаниям, они хранили в памяти несуществующие адреса и интерьеры, волокли здания, площади, утицы, не будучи в силах с ними расстаться. При себе имели только самое необходимое: часы, чемодан, складной нож, примус, шарф да фото дам в шляпах с вуалями.

Одно из важнейших различий между городом котлованов и городом из воспоминаний заключалось в том, что большинства фигур с фотографий уже не было. Их глаза, сероватые или коричневатые, чуть наивно глядевшие из-под вуалей весенним днем или всеми позабытым летним утром, не могли увидеть ни котлованов, ни людей в резиновых сапогах, что носили в карманах их обгоревшие снимки. Неизвестно, что сталось с любовью, согревавшей взгляд цвета сепии. Обратилась ли она, охваченная пламенем, в прах, словно фарфоровая чашка, или вознеслась вместе с дымом к небу.

Взгляды, интерьеры и вещи стирались в памяти по мере того, как наблюдатели свыкались с новыми картинками. Некоторые предметы, закопченные, но уцелевшие, подбирали прямо среди руин. Свидетели перемен были убеждены, что знают, откуда те взялись. Они считали — из города сервантов, где их в свое время видели. Они догадывались, что вещи каким-то образом выбрались через упомянутую воронку, быть может выплеснувшись со щебенкой и пеплом, точно лава. Если это правда, то именно так попала из города сервантов в город котлованов едва ли одна из каждой тысячи пишущих машинок, одна из каждых пятидесяти тысяч фарфоровых чашек. Где остальные тысячи пишущих машинок и фарфоровых чашек? Так вот, их не было уже нигде: ни на земле, ни под землей, ни в воздухе.

Здесь следует напомнить о том очевидном факте, что жители города котлованов также были нездешними. Они также выкарабкались через ту воронку, грязные, закопченные, ободранные. Туда, откуда они появлялись, обратного пути не было. Они родились по соседству — чуть ближе или чуть дальше от скопища остроконечных букв W и А, в тех краях, где текла темная и мутная вода, уносящая отражения этих же букв, различимые, но нечеткие, похожие на крутые крыши, на тонкие, словно карандаш, колокольни. В городе котлованов гляделись в реку какие-то другие буквы W и А, немного напоминавшие прежние, но больше — безглавые колокольни, обгоревшие крыши, одинокие дома, окруженные кучами щебня.

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 18
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Сны и камни - Магдалена Тулли бесплатно.

Оставить комментарий