– В том-то и дело, что они откажутся. Откажутся прийти на такую свадьбу. Что это такое – скромная церемония в местной церкви и обед в садике твоих родителей? Это же не Гвардейский собор и не прием в Палате лордов, а им нужно это и только это, моя дорогая Люси. Или не менее грандиозное торжество с громадным тентом на территории Незерби-Холла, а я этого тоже не хочу. Просто не хочу, Люси: это не в моем вкусе.
И не в моем, но мне все время казалось, как будто мы делаем что-то тайком, и поэтому мне было неуютно. Пару дней я крепилась, потом собралась с духом и субботним утром, когда Нед был на семинаре, написала Феллоузам, мучаясь от страха и вины. Я сообщила, где и когда будет свадьба, пригласила их, если им захочется, конечно, и бросила письмо в почтовый ящик. Из-за этого и разгорелась наша первая ссора. До сих пор помню, как я рассказала ему об этом, и он навис надо мной, когда я сидела на краю кровати: бледный, напряженный, жутковато-спокойный.
– Никогда больше не вмешивайся в дела моей семьи, – процедил он. – Ты ничего не знаешь, Люси, ничего. Если я сказал, что не хочу рассказывать им об этой чертовой свадьбе, значит, так оно и есть! Они и так испортили мне полжизни, но в этот раз у них ничего не выйдет, ясно?
Его голос дрожал от возбуждения. Никогда не видела его таким сердитым. Я вообще раньше не видела, как он злился.
– Ясно, ясно, – прошептала я. – Извини.
Тем не менее, вместо того чтобы запретить мне сочетаться браком с ее сыном и оградить от меня семейные сокровища через суд, Роуз сразу же ответила на письмо. Она явно была тронута.
«Как мило, что ты нам сообщила. Разумеется, мы были потрясены, но знаешь, мы всегда подозревали, что Нед именно так и женится. Тихо, тайком от всех, и на такой умной, сообразительной девушке, как ты. Большое спасибо, что написала нам, дорогая…»
Когда Нед проснулся, я показала ему письмо, ликующе помахав им у него перед носом.
– Вот видишь? Она очень мила. Очень дружелюбна. И я ей понравилась!
– Я знал, что с этим проблем не будет, – сонно пробормотал он, не потрудившись поднять голову с подушки.
– Это еще почему? Лукаса с Мэйзи вряд ли назовешь благородными землевладельцами.
– Это так, – он приоткрыл один глаз, – но они интеллектуалы, а здесь, в Оксфорде, где живут мои родители, это очень ценится. Столетняя родословная уважаемых предков – это очень хорошо, Люси, но когда твое родовое имение находится рядом со знаменитым университетом, надо идти на уступки. Немного серого вещества при скрещивании пород не помешает. Это даже облагораживает.
– Но… – Я была сбита с толку.
– Забудь, Люси, – вздохнул он. – Это очень сложно. Но гениальные люди свободны, и, следовательно, относятся к высшей касте. И поверь, моя мать не преминет подвинуться на высшую ступень социальной лестницы. – Он отвернулся и закрыл глаза. – Заметь, прийти на свадьбу они все-таки отказались, – пробормотал он.
Я оторопела и еще раз перечитала письмо. О да. Действительно отказались.
Свадьба состоялась: простое и тихое торжество, как мы и планировали, с обедом в садике у дома моих родителей. Высокие столы ломились от еды, в горшках и вазах стояли цветы, друзья набились в крошечный садик, визжа от смеха, и, кроме очаровательного кузена Неда по имени Джек, никого из Феллоузов мы не видели. Что там говорить – мы не видели их еще пару лет после этого.
Время шло, и порой меня мучили угрызения совести. Особенно когда родился Бен. Проявив редкое мужество, я настояла на том, чтобы мы хотя бы иногда ездили к Феллоузам – показать внука. Эти вылазки никогда не имели успеха. Нед молчал как рыба и сохранял каменное лицо, пока мы обедали в большом, обитом панелями обеденном зале Незерби-Холла: подвесной канделябр, море полированного красного дерева и россыпь сверкающего серебра. Я до смерти боялась, что Бен, который сидел рядом со мной на высоком стульчике, будет вести себя плохо. На одном конце стола сидел Арчи, на другом – Роуз, но они часто приглашали других родственников, так как Роуз, будучи невероятно общительной, могла сидеть за столом в окружении не менее двадцати гостей. Может, ей казалось, что присутствие чужих людей разряжает потенциально сложную ситуацию: ведь Нед то и дело поглядывал на часы, ему не терпелось уйти. Как бы то ни было, домой мы ехали выжатыми как лимон; Нед сжимал руль так, что костяшки белели, и клялся: «Чтобы я еще хоть раз… да никогда в жизни».
Забавно, но после того самого напряженного раза мы так до них и не доехали, потому что через полгода он умер. И так как раньше они всегда держались с нами отстраненно, мне было их совсем не жалко. Роуз, разумеется, была сама не своя – ее сын, ее любимый мальчик. На похоронах она так рыдала, что Арчи пришлось одернуть ее у могилы. А я никак не могла понять, почему она не проявляла никаких эмоций раньше, когда он был жив. После его смерти ее понесло, и через пару недель она устроила пышную заупокойную службу в Гвардейском соборе: Нед пришел бы в бешенство, увидев это. Я же онемела от горя, мне было на все наплевать. Я пошла на службу и тихо высидела церемонию в первом ряду рядом с Беном, моля Бога, чтобы все это скорее кончилось.
– Так и должно быть, – успокоила меня Мэйзи, сжав мою руку. – Это богатая семья, Люси. В их кругах так полагается.
Я тупо кивнула в ответ. Он не просто мой муж, он еще и их сын, и я не должна забывать об этом. Не должна в одиночестве предаваться горю. Должна быть учтивой и горевать вместе с ними.
Так я и сделала, и тут вдруг Роуз в меня вцепилась. Она звонила мне постоянно, днем и вечером – в основном вечером и, конечно, всегда в самое неподходящее время, когда я укладывала детей и позволяла себе порыдать вволю. Тут звонил телефон, и я слышала ее голос: дрожащий, надрывный. «Привет, Люси». И потом – одно и то же: как я справляюсь, откуда у меня силы жить, не правда ли, мне его безумно не хватает. Она знала, что мне его не хватает. И одному Богу известно, как я пережила эти звонки.
Наконец я поняла, что от нее мне только хуже. Я изо всех сил пыталась быть сильной, но регулярно три раза в неделю она сводила на ноль все мои старания. Я поехала с ней повидаться, взяв с собой Джесс для моральной поддержки. Я надеялась, что личная встреча исправит ситуацию, но звонки продолжались. И постепенно, чувствуя себя виноватой, я прекратила общение. Включала автоответчик и почти никогда не перезванивала. Жестоко? Возможно, но мне так было лучше.
Сначала она сопротивлялась, но вскоре звонить перестала. Молчание затянулось на несколько месяцев, и положение было безвыходное. Я не осмелилась бы позвонить вот так, ни с того ни с сего, а ей, как мне кажется, не позволяла гордыня. Я хотела ей написать, но так и не собралась. Мы посылали друг другу открытки на Рождество, мальчиков на день рождения ждали на почте посылки, но контакт был отрезан. Ни одного слова. Прошло четыре года, и тут я получила ее письмо.
