В это утро я встал как никогда рано, пробежал три круга по улицам нашего дачного посёлка, двадцать раз отжался от пола и сделал много всяких других упражнений, чтобы хорошенько подготовить себя к тренировке на трассе. Я решил, что сегодня не отдам Лёхе ни одного метра, начиная от самого старта.
А Лёха лишь чуть-чуть помахал руками, присел раз десять, пробежался полкруга, а полкруга прошёл пешком. На него посмотришь и подумаешь, что ему всё это ужасно надоело, но он и сам не знает, чем бы таким заняться, чтобы не надоедало. Он весь какай-то разбросанный, как говорит мама, несобранный, готов за всё схватиться сразу, но за что он ни схватится, ничего до конца доделать не может и тут же хватается за другое.
А дедушка Витя сказал, между прочим, что талант талантом, а без труда на одном таланте далеко не уедешь. Вот что сказал дедушка Витя, потому что он прочитал много-много умных-преумных книжек. И папа с дедом полностью согласен. И от себя добавляет ко всему тому, что сказал дедушка, что надо ещё и терпенье. Вот и получается: талант, труд и терпение.
В четверг приехал папа. Я сказал папе про переключатель скоростей, папа посмотрел мой мотик и сказал, что с переключателем скоростей у него всё в порядке. Но всё-таки что-то там подтянул и подкрутил. Значит, не всё в порядке, а немножечко в непорядке.
На другой день, в пятницу, с самого утра, на тренировку мы поехали все вместе. А до этого Лёха, не умолкая, всё время хвастался, как он меня обставляет на поворотах. И папе хвастался, и дяде Серёже, нашему соседу, и тёте Вале, нашей соседке, и всем мальчишкам и девчонкам. Такой он хвастун, этот Лёха. А я не хвастался. Да и чем хвастаться? Нечем. Даже если и обставлю сегодня Лёху, всё равно хвастаться не стану. Очень мне это надо…
Глава 18 Нехорошие слова
На этот раз на тренировке собралось шесть человек. Эти ребята тоже гоняются, кто на «полтиннике», кто на «шесяпятке», но на тренировке встречаемся мы с ними редко: они или тренируются в другом месте, или приезжают сюда в другие дни. Колян Редькин, например, он из местных, почти на два года старше меня, и я его ещё ни разу не обставлял, а он меня – запросто. Но это было… это было весной. А после весны я его на гонках не видел.
– Колян! Тебя чего это не видать? – спросил я у него. – Болел?
– Не-е, – ответил Колян и сплюнул себе под ноги, как взрослый. – Батя у меня… тово… А мать со мной не ездит.
Меня всегда поражало, что он своего папу называет батей, а маму – матерью. Правда, только за глаза. В глаза он его зовёт всё-таки папой. А ещё Колян ругается нехорошими словами. У него что ни слово, то каждое второе нехорошее. И Лёха, дурачок, пытается ему подражать. Я Лёхе за это раза два съездил по шее, но он только громче выкрикнул эти нехорошие слова, заревел и пошёл жаловаться папе.
– А ты сказал папе, за что я тебе врезал? – спросил я у Лёхи, когда папа подозвал меня к себе.
Но Лёха только пошмыгал носом и сказал, что я не имею права драться, вот и всё.
– За что? – спросил папа.
– Сказать? – спросил я у Лёхи.
– Ну и говори, – разрешил мне Лёха, зная, что ему ничего не будет.
И я сказал. Не сами нехорошие слова, а то, что Лёха их говорил.
– Это правда? – спросил папа.
– Правда, – буркнул Лёха.
– Ты можешь при мне или при маме повторить эти слова?
Лёха подумал-подумал и повертел головой из стороны в сторону.
– А если не можешь повторить при мне и при маме, то и при других не произноси такие слова никогда, – сказал папа. – Особенно при девочках. Потому что это стыдно… Наш язык такой красивый, такой богатый, на нём написаны такие хорошие книги… Ему совсем не нужны плохие слова. Это всё равно что… – Папа оглянулся вокруг и спросил: – Видите вон ту лужайку?
– Видим, – сказали мы с Лёхой хором.
– Так вот, это всё равно что на эту зелёную, такую красивую лужайку набросать всякого мусора и битого стекла.
– А там и так битое стекло валяется! – развеселился глупый Лёха. – Только в траве его не видно. Мы в футбол там играли, Генка упал и руку себе порезал. Знаешь, как кровь текла? Ужас как текла.
– Это хорошо? – спросил папа.
– Плохо, – сказал Лёха.
– Значит, ты понимаешь, что плохо, но делаешь. А словом, между прочим, тоже можно порезаться. И очень сильно.
– Как это? – удивились мы с Лёхой.
– А вот так: обидишь человека плохим словом, он расстроится и заболеет. Или ещё что.
– А Колян вон как ругается – и ничего. И не стыдно, – сказал Лёха. – И не болеет.
– Колян – не мой сын, – сказал папа. – Или ты не хочешь быть моим сыном?
– Хочу, – сказал Лёха.
– Вот и договорились, – сказал папа. – А маме пока ничего не скажем. Чтобы не расстраивать. Но если я узнаю, что ты продолжаешь говорить нехорошие слова… – и папа погрозил Лёхе пальцем.
Глава 19 Шок – это когда вверх тормашками
Сперва мы покатались просто так – для разминки. Потом нас выстроили на старте – всех шестерых. Опасным соперником для меня был только Колян. Остальных в расчёт можно не принимать. Коляну я заранее отдавал первое место, себя ставил на второе, Лёху на третье.
Мы с Лёхой сорвались с места, как я не знаю кто: не успел папа махнуть рукой, а мы уже в «бутылке». Колян шёл по внутреннему кругу, я за ним, Лёха по внешнему, у нас с Коляном было преимущество. К тому же я решил не давать Лёхе вырваться на повороте. Всё было продумано до мелочей. Я даже ночью спал плохо и всё думал и думал, как мне сделать так, чтобы уйти от Лёхи хотя бы метров на сто. Или на пятьдесят.
Правда, в мои расчёты не входил Колян. Но Коляна можно и дальше не принимать в расчёт – будто его и нету. Но тот почему-то едет не так быстро, как хотелось бы. Может быть потому, что тренировка, а не гонки. Вот он и…
И только я об этом подумал, как Лёха каким-то чудом проскочил под носом у Коляна, выбросив из-под заднего колеса целую груду песка и мелких камней. Я только глазами поморгал ему вслед.
Но тут же меня взяла такая злость, такая злость, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я так газанул, что даже подпрыгнул на ровном месте и тут же обошёл Коляна.
Теперь только Лёха катил впереди, и я видел, что он выжимает из своего «полтинника» все его немногие лошадиные силы. И тогда я решил пока идти за ним следом, посмотреть, как он будет преодолевать горки и повороты, а уж потом, когда пойму, как он это делает, уж тогда я его достану.
Мы взлетели друг за другом над одним трамплином, потом над другим. Я мог бы на прямой «сделать» Лёху, но притормозил: мне было интересно, попытается он уйти от меня, или нет.
Вот впереди поворот. Вот Лёха заложил такой крутой вираж, что почти лёг на бок… Вот он чуть выпрямился… и вдруг…
Вдруг я увидел, как почти на самом выходе из виража Лёха, оторвавшись от мотика, взлетел высоко вверх, вслед за ним подпрыгнул мотик, перевернулся раза два-три в воздухе, а Лёха, перелетев через ограждение из больших автомобильных покрышек, упал на склон оврага и покатился вниз.
Я тут же остановился, соскочил с мотика и побежал к Лёхе. Сердце моё так стучало, так стучало, как двухтактный двигатель на некоторых мотиках, и мне казалось, что оно вот-вот заглохнет, то есть остановится.
Лёха лежал лицом вниз и даже не шевелился. Он лежал так, как лежит выброшенная вещь, а не как живой человек. И голова у него была как-то странно повёрнута, и руки разбросаны, и ноги. А главное – он не шевелился. Ну ни капельки.
– Лё-оха-аа! – заорал я что было мочи и от страха, и чтобы папа с мамой услыхали, потому что были далеко.
Я подбежал к Лёхе, перевернул его на спину, снял с него шлём.
Глаза у Лёхи были закрыты, а лицо так побелело, так побелело, что стало как молоко, а голова моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.
– Лёха, Лёшенька, – плакал я, стараясь как-то вернуть к жизни своего брата. – Лёшенька, очнись! Ну, пожалуйста. Я больше не буду драться! Честное слово! И даже обгонять не буду…
Но Лёха не очнялся… то есть никак не хотел очнуться.
Я держал его на коленях, раскачивая из стороны в сторону как маленького ребёнка, и плакал. Мне казалось, что я остался один на всём белом свете, что у меня никогда не будет брата. Я даже не знал, что он мне так дорог, что я так люблю этого Лёху-картоху, самого вредного из всех братьев.
И тут подбежал запыхавшийся папа, подхватил Лёху на руки, и я увидел, какой он ещё действительно маленький, наш Лёха, прямо-таки ребенок. И заплакал ещё сильнее, будто это я упал и убился насмерть.
Папа бежал к машинам напрямик с Лёхой на руках, а я, захватив Лёхин шлем, завел свой мотик и тоже понесся туда же, иногда срезая повороты, где это было возможно. И слёзы, помимо моей воли, всё время застилали мне глаза, так что я иногда почти ничего не видел.
Лёху положили на сиденье в нашей машине. Тетя Оксана, мама четырёхлетнего Серёжки, который никак не хочет учиться ездить на мотике, которая совсем недавно работала медсестрой, сунула Лёхе под нос бутылочку – нашатырь называется, – потерла этим нашатырём возле Лёхиного уха – и Лёха открыл глаза и посмотрел на всех нас с удивлением.
