– Отойдите, все. Освободите тут место. Представление кончилось.
И ты уже их ребёнок. Ты принадлежишь им.
Они прикладывают к твоим губам стакан воды и говорят:
– Успокойся уже. Тише. Всё кончено.
Тише так тише.
Пройдут годы, а этот человек будет всё звонить и писать. Ты будешь получать открытки и, возможно, чеки.
Кем бы он ни был, этот человек будет любить тебя.
Кем бы ни был человек, он будет очень гордиться. Даже если о твоих настоящих предках такого не скажешь. Этот человек будет гордиться тобой, потому что ты дал ему очень большую гордость за самого себя.
Отхлёбываешь воды и кашляешь, чтобы герой мог салфеткой вытереть тебе подбородок.
Делай что угодно, чтобы скрепить эти узы. Это усыновление. Не забудь подкинуть побольше деталей. Вымажь их шмотки соплями, чтобы они могли посмеяться и простить тебя. Хватайся и цепляйся руками. Поплачь как следует, чтобы они могли протереть тебе глаза.
Плакать нормально, пока удаётся делать это притворно.
Главное – не надо ни в чём отказывать. Всё это станет чьей-то лучшей жизненной историей.
Самое важное: если тебе не хочется заполучить мерзкий трахейный шрам – лучше начни дышать до того, как кто-то доберётся до тебя со столовым ножом, с перочинным ножиком, с разрезным для бумаги.
Ещё одна мелочь, о которой нужно помнить: когда выхаркнешь полный рот своей жёваной мрази, затычку из мертвечины и слюней, нужно целиться прямо в Дэнни. Ему жопу прикрывают папочки-мамочки, дедушки-бабушки и тётушки-дядюшки-братики, которые вытащат его из любого западла. Поэтому Дэнни меня никогда не понять.
Остальные люди, все остальные в ресторане, иногда толпятся вокруг и аплодируют. Люди от облегчения начинают реветь. Люди выплёскиваются из дверей кухни. Через пару минут все будут пересказывать друг другу эту историю. Все будут заказывать выпивку для героя. Глаза у каждого будут блестеть от слёз.
Все они подойдут пожать герою руку.
Они подойдут похлопать героя по спине.
Это куда в большей мере их день рождения, чем твой, но пройдут годы, а человек будет присылать тебе именинные открытки в каждое нынешнее число этого месяца. Он станет новым членом твоей собственной очень-очень большой семьи.
А Дэнни молча помотает головой и попросит меню десертов.
Вот зачем я творю всё это. Лезу во все эти неприятности. Чтобы продемонстрировать людям хоть одного незнакомца-храбреца. Чтобы спасти хоть одного человека от скуки. Это не просто ради денег. Это не просто ради обожания.
Но ни то ни другое не повредит.
Это очень легко. Это выглядит не особо красиво, – по крайней мере на поверхности, – но ты всё равно в выигрыше. Главное – позволь себе казаться сломленным и униженным. Главное – всю свою жизнь продолжай повторять людям: “Простите. Простите. Простите. Простите. Простите…”
Глава 8
Ева следует за мной по коридору с набитыми жареной индейкой карманами. Её туфли забиты жёваным бифштексом по-солсберски. Её лицо, напудренный скомканный бархатный клубок кожи, – десятки морщин, которые все сбегают ей в рот; и она катится за мной со словами:
– Ты. Не смей от меня убегать.
Её руки сотканы из узловатых вен, ими она крутит колёса. Сгорбленная в своей коляске, беременная собственной здоровенной раздутой селезёнкой, она следует за мной со словами:
– Ты сделал мне больно.
Говорит:
– Не смей отрицать это.
Одетая в слюнявчик цвета еды, она продолжает:
– Ты сделал мне больно, и я расскажу мамочке.
Здесь, где содержат мою маму, ей приходится носить браслет. Это не браслет с украшениями, – это такая толстая пластиковая полоска, заваренная вокруг запястья, чтобы её никогда нельзя было снять. Её не разрежешь. Её не расплавишь пополам сигаретой. Люди уже перепробовали все эти способы, чтобы высвободиться.
Если на тебе браслет, то каждый раз, когда проходишь по коридору – слышишь, как защёлкиваются замки. Какая-то магнитная лента, или что-то такое, запечатанное в пластик, посылает сигнал. Останавливает двери лифта, чтобы те не открылись и не пускали тебя внутрь. Закрывает почти каждую дверь, стоит подойти к ней ближе, чем на четыре фута. Нельзя покинуть этаж, за которым ты закреплён. Нельзя выйти на улицу. Можно сходить в сад, в зал или в часовню, но больше – никуда на свете.
Если же как-то вы проскочите через двери выхода – браслет, ясное дело, включит тревогу.
Такие дела в Сент-Энтони. Тряпьё, шторы, кровати, – почти всё огнеупорное. И всё грязеотталкивающее. Можно натворить что угодно где угодно, тут запросто всё уберут. Такое заведение называется центр по уходу. Не очень-то приятно рассказывать вам об этом обо всём. Портить сюрприз, я хочу сказать. Вы всё это очень даже скоро увидите сами. Если сильно заживётесь на свете.
Или возьмёте да свихнётесь вне очереди.
Моя мама, Ева, даже вы лично – в итоге каждый получает по браслету.
Здесь вовсе не так называемый “гадюшник”. При входе вас не встречает запах мочи. Не за три же штуки ежемесячно. В прошлом веке здесь был женский монастырь, и монашки насадили прекрасный сад из старых роз: прекрасный, обнесённый стенами, и полностью защищённый от побега.
Видеокамеры безопасности наблюдают за тобой с каждого ракурса.
В тот миг, когда входишь в парадную дверь, начинается пугающая медленная миграция местных обитателей, смыкающих вокруг тебя кольцо. Каждая коляска, все люди с костылями и палочками, – только завидев посетителя, всё ползёт навстречу.
Высокая миссис Новак с пристальным взглядом – “раздевалка”.
Женщина в соседней с маминой комнате – “хомячиха”.
Эти самые раздевалки стаскивают с себя одежду в любой подходящий момент. Таких ребят медсёстры одевают в то, что смотрится как комбинация из штанов и рубашки, но на самом деле является комбинезоном. Рубашка вшита в пояс штанов. Пуговицы на рубашке и ширинка – фуфельные. Единственный путь наружу или внутрь – длиннющая змейка на спине. Старики здесь – с ограниченным полем движений, поэтому раздевалка, даже та, которую называют “агрессивная раздевалка”, заключена трижды. В свои шмотки, в свой браслет и в свой центр по уходу.
“Хомячиха” – это та, кто жуёт еду, а потом забывает, что делать дальше. Они забывают как глотать. Вместо этого сплёвывают каждую прожёванную порцию в карман одежды. Или в сумочку. Выглядит это совсем не так мило, как звучит.
Миссис Новак – мамина соседка по комнате. А хомячиха – Ева.
В Сент-Энтони первый этаж отведён под людей, которые забывают имена, носятся голыми и набивают карманы жёваной жратвой, но, с другой стороны, очень даже без серьёзных расстройств. Также здесь немного молодых с палёным наркотой и затуманенным общими травмами головы мозгом. Все они могут ходить и говорить, даже если это просто каша из слов, постоянный словесный поток, с виду без всякой закономерности.
– Фига народа дороге маленькая закатом пела верёвку пурпура вуалью нету, – вот так они говорят.
Второй этаж для лежачих пациентов. На третий этаж люди отправляются умирать.
Мама пока на первом этаже, но никто не остаётся там навечно.
Ева попала сюда так: бывает, люди приводят своих состарившихся родителей в людное место и спокойно бросают их там без документов. Таких вот Ирм или Дороти, которые сами понятия не имеют, кто они есть. Люди считают, что муниципалитет, или правительство штата, или кто бы там ни был, их подберёт. Вроде того, как правительство убирает мусор.
Такое же происходит, когда вы оставляете свою старую машину в придорожной канаве, сняв номера и заводское клеймо, чтобы городским властям пришлось её куда-нибудь отбуксировать.
Кроме шуток, это называется “сдать бабулю на свалку”, и администрации Сент-Энтони приходится держать определённое количество сданных на свалку бабуль, палёных на экстази детишек с улицы и суицидальных бомжих. Только здесь их не называют бомжихами, а уличных девочек не зовут синявками. Я так думаю – кто-то притормозил на машине, потом взял да выставил Еву за дверцу, и никогда не проронил ни слезинки. Вроде того, как люди обходятся с домашними питомцами, которых не могут содержать.
Ева всё ещё тащится за мной хвостиком; я добираюсь в комнату мамы, а её там нет. Вместо мамули в её пустой кровати большая мокрая утка в пропитанном мочой матрасе. Сейчас время душа, как мне кажется. Медсестра везёт вас по коридору в большую выложенную плиткой комнату, где вашу персону можно вымыть из шланга.
Здесь, в Сент-Энтони, каждый вечер по пятницам крутят фильм “Игра в пижамах”, и каждую пятницу одни и те же пациенты приходят посмотреть его впервые в жизни.
Тут есть бинго, кружки, живой уголок.
Тут есть доктор Пэйж Маршалл. Где бы она там ни пропадала.
Тут есть огнеупорные фартуки, укрывающие от шеи до лодыжек, чтобы нельзя было поджечь себя в процессе курения. Тут есть плакаты Нормана Рокуэлла. Дважды в неделю приходит парикмахер и делает вам причёску. Это за дополнительную плату. Недержание тоже за дополнительную плату. Химчистка за дополнительную плату. Мониторинг анализов мочи за дополнительную плату. Трубки для желудка.
