Ослепительно раскрашенные часы с циферблатом в виде солнца, установленные над входом во двор, пробили половину первого, напомнив мне, что с момента, когда Баррингтон принес мне поднос с завтраком, прошло уже немало времени. Я проворно вскочила на ноги и отправилась на поиски комнаты старшего дворецкого, где надеялась пообедать.
Мне не пришлось искать долго: уже через несколько минут я натолкнулась на Сьюки, выливавшую ведро в сточную канаву.
Она поприветствовала меня радостной улыбкой и робким взмахом руки, а потом опасливо осмотрелась вокруг, словно проверяя, нет ли поблизости посторонних свидетелей столь возмутительно развязного поведения.
Я спросила, может ли она проводить меня в комнату старшего дворецкого.
— Конечно, мисс, — ответила Сьюки, ставя ведро на землю. А потом, еще раз боязливо оглянувшись через плечо и понизив голос до заговорщицкого шепота, добавила: — То есть мисс Алиса.
Она провела меня к двери в дальнем конце двора, потом вниз по лестнице, по коридору и в столовую для слуг — пещероподобное помещение, освещенное рядом круглых окошек, расположенных высоко в продольной стене. У противоположной стены возвышался громадный камин с печью, а за большим столом перед ним сидели с полдюжины человек прислуги, занятых едой.
— Вам туда, мисс Алиса, — прошептала Сьюки, указывая на застекленную матовым стеклом перегородку в дальнем конце столовой залы.
Я двинулась через помещение, чувствуя на себе любопытные взгляды слуг. Двое из них поприветствовали меня улыбкой, а один старый седобородый джентльмен встал и величественно поклонился, когда я проходила мимо.
У открытой двери в комнату старшего дворецкого я остановилась.
За столом там сидели три человека, поглощенные серьезной беседой.
— Сегодня в девять утра, — произнес один из них — малорослый мужчина средних лет с зализанными на лысину жидкими прядями рыжеватых волос. Он оказался дворецким, мистером Пококом.
— Пятый удар, — продолжал он. — Факт, достойный упоминания в надгробной надписи.
— Да быть такого не может, мистер Покок. Пятый удар. Ну прямо.
Это насмешливое замечание прозвучало из уст тучного молодого человека в ливрее, чья физиономия хранила сардоническое выражение.
— Ни малейших сомнений, — отвечал мистер Покок, решительно кивая. — Мы вызвали доктора Пордейджа, а он, как вам известно, Генри Кресвик, никогда не ошибается.
Третий мужчина — пожилой, с изрезанным морщинами лицом и пышными седыми бакенбардами — высказал мнение, что все это, конечно, замечательно, но призвал мистера Покока не забывать про грачей. Через секунду это странное замечание получило объяснение.
— Грачи-то знают, мистер Покок, завсегда знают. Я их видел своими глазами — пять или шесть штук, когда он поднимался на Горку вчера утром. Они вились, порхали вокруг него, точно черные вестники смерти. Я сразу сказал Сэму Уотерсу: к завтрему он помрет — так оно и вышло.
Тогда я поняла, что они обсуждают внезапную смерть профессора Слейка.
— Уж поверьте мне, — продолжал пожилой мужчина, — грачи завсегда знают. Отродясь не слыхал, чтобы они ошибались. Такое же было и с отцом миледи в тот день в пятьдесят третьем году. Я видел, как он уезжает верхом в Стамфорд, а прям позади него кружит целая стая тех самых черных бесенят, что вчера следовали за профессором. Я сказал тогда: быть беде. Вы этого не помните, Роберт Покок, поскольку еще не служили здесь в ту пору. Но я сказал: быть беде — и оказался прав.
Основательно приложившись к высокой оловянной кружке, пожилой мужчина — мистер Маггз, садовник, как я узнала впоследствии, — вознамерился изречь еще что-нибудь по данному поводу, но тут в комнату вошла молодая женщина с бутылкой вина и пустым стаканом на подносе.
III
Домоправительница
Несколько мгновений она стояла в дверном проеме, разглядывая меня с чрезвычайно странной улыбкой — как если бы она знала меня, хотя я никогда прежде ее не видела. Заметив, что что-то привлекло ее внимание, все остальные разом повернулись ко мне.
— Прошу прощения за беспокойство.
Я изрядно смутилась под внимательным взглядом четырех пар любопытных глаз, но теперь я была актрисой, как мечтала в детстве, а значит, могла убедить свою публику, что являюсь тем, кем на самом деле не являюсь. Итак, играем роль послушной мисс Горст, новой горничной миледи.
Мистер Покок с приветливой улыбкой поднялся на ноги.
— Мисс Горст, полагаю, — промолвил он. — Входите, входите — если мне будет позволено высказаться от вашего имени, миссис Баттерсби.
Он вопросительно взглянул на молодую женщину с подносом — та кивнула, поставила поднос на буфет и прошла к месту во главе стола. Не делая попытки поприветствовать меня или представиться мне, она еще несколько секунд стояла, пристально рассматривая меня, а потом села.
Так значит, это и есть грозная миссис Баттерсби. Исходя из того немногого, что рассказала мне Сьюки, я нарисовала в воображении самовластную старуху с тираническими замашками, недалекую сварливую мегеру, непоколебимую в своих рутинных взглядах; но особа, сидевшая передо мной, не имела ничего общего с образом, сложившимся в моем представлении.
Лет тридцати на вид, невысокого роста, но стройная и изящная. Светло-каштановые волосы, собранные под прелестным кружевным чепцом, и маленькое лицо с правильными чертами, которое, несмотря на легкую полноту щек и подбородка, многие сочли бы красивым. Особенно меня поразили ее руки с длинными тонкими пальцами и тщательно ухоженными ногтями — совсем не похожие на загрубелые деревенские руки миссис Баттерсби, рисовавшейся в моем воображении.
Не меньше удивили меня ее манеры. Я ожидала увидеть вульгарную грубость и провинциальную ограниченность, но она держалась с изысканным достоинством и имела уверенный вид особы, обладающей живым и критичным умом. Облик миссис Баттерсби производил двойственное впечатление, тревожное и пленительное одновременно, благодаря своеобразной складке губ — один уголок приподнят, другой опущен, — словно изогнутых в постоянной полуулыбке, циничной и вместе с тем очаровательной. Казалось, будто она носит разделенную пополам маску — одна половина веселая и приветливая, другая хмурая и недовольная, а обе вместе приводили наблюдателя в растерянность, заставляя гадать, какое же у нее настроение на самом деле. Впоследствии я выяснила, что миссис Джейн Баттерсби совершенно не свойственны прямота и определенность: все свои мысли она предпочитала держать при себе, а если и выражала, то только исподволь, туманными намеками.
— Приятно с вами познакомиться, мисс Горст, — наконец промолвила она — непонятно, с улыбкой или без улыбки. — Я рада, что вы решили принимать пищу здесь с нами, как делала ваша предшественница. Не желаете ли жареного мяса?
Миссис Баттерсби говорила тихим, мягким голосом, с изысканными интонациями, медленно и отчетливо произнося каждое слово. Она кивнула молодому человеку по имени Генри Кресвик, и он, отрекомендовавшись камердинером мистера Персея Дюпора, выдвинул для меня стул, подал мне тарелку, стакан и столовые приборы, а потом положил мне мяса с картошкой.
Все молча смотрели на меня, пока я поглощала жаркое с гарниром и пила ячменный отвар — леди Тансор, как я вскоре узнала, разрешала слугам пить вино или пиво лишь за ужином и в строго ограниченных количествах.
Казалось, никто не решался завести со мной разговор, покуда миссис Баттерсби не подаст пример — а она упорно хранила молчание. Только когда моя тарелка опустела, она спросила меня, понравился ли мне Эвенвуд.
Я ответила, что в жизни не видела места чудеснее.
— Оно действительно чудесное, — сказала домоправительница, своей странной полуулыбкой смягчая суровость тона, ясно свидетельствовавшую об истинных ее чувствах. — Чудесное для тех, кому больше нечего делать, кроме как любоваться окружающими красотами. Но для всех прочих Эвенвуд — место тяжкого труда.
Затем она повернулась к мистеру Пококу.
— В старой детской опять протекла крыша и вся штукатурка с потолка обвалилась. Мне пришлось послать туда Сьюки Праут сегодня утром. Я еще месяц назад сообщила леди Тансор, что надо приказать Баджеру заняться ремонтом, но она так ничего и не предприняла, а Баджер пальцем о палец не ударит, покуда не получит распоряжения от нее лично.
— Мистер Баверсток говорит, дом приходит в прискорбное запустение, — произнес мистер Покок, качая головой. — Денег у миледи достаточно, но вот желания привести Эвенвуд в порядок — никакого. Мистер Баверсток говорит, она даже не слушает, когда ей докладывают о хозяйственных надобностях. При старом лорде Тансоре до такого не дошло бы, да и покойный полковник, благослови его Господь, взял бы дела в свои руки, вне всяких сомнений. Я надеялся, мистер Персей обо всем позаботится, но он слишком занят своими стихами.
