Это бывает. Человек, сообщающий нам по «02» о происшествии, может быть взволнован, напуган, выбит из колеи. Перепутанный адрес — дело обычное. «Памир» стеснительно сообщает:
— «Памир-2». Уточняю. Квартира 165. Как поняли? Прием.
— Прекрасно поняли вас, «Памир», — усмехается Никодимов и выходит из машины.
В тесноватой передней не протолкнешься. Нас трое, да из райотдела человека четыре, да хозяева квартиры. Муж, жена и дочь-подросток.
Хозяйка, рыхловатая женщина лет пятидесяти в пестреньком домашнем халате, расстроенно говорит следователю:
— Прихожу, а дверь не заперта. Я туда, сюда — мужа нет, а дочка еще из школы не пришла. Меня тут сразу как кольнуло что-то. Я первым делом в маленькую комнату — шкаф раскрыт, половина белья по полу разбросана. Я остальное переворошила — так и есть! Пакет с деньгами — триста рублей! Нету!
Муж, печально помаргивая, потирает влажные залысины:
— Это же надо! Полгода откладывали, хотели серебряную свадьбу с женой справить. И вот — справили…
— Я потом в большую комнату, — торопится женщина. — Сервант настежь, серебряных ложечек нет и колец тоже нет — вот здесь, в тумбочке, лежали. И сережки золотые, с камешками…
Никодимов вздыхает.
— Конечно, все трогали, передвигали?
— Да, трогала, передвигала! — чуть ли не радостно соглашается женщина. — А как же? Ведь такой разгром!
Ну что с ними поделать! Ведь не раз же, не два каждый человек слышал или читал: если что случилось — ничего не трогай, не передвигай, жди милицию!
Никодимов бросает на меня выразительный взгляд. Я лезу в свой чемодан, надеваю тонкие нитяные перчатки, чтобы ненароком не поставить свой отпечаток — в резиновых работать плохо, потеют руки, — и иду в маленькую комнату.
На кухне следователь, уже закончивший предварительный осмотр, пишет протокол, перечисляя похищенные вещи. Хозяйка разрывается между следователем и мной. То я слышу ее голос из кухни, то вот она уже здесь — протягивает руку к разбросанному белью.
— Здесь деньги были, в этом пакете. Видите, пустой…
— Да вы не трогайте ничего! Сейчас хоть не трогайте, — я должен сдерживаться, и я сдерживаюсь.
Конечно, вряд ли нужно знакомить широкую общественность с методикой осмотра места происшествия — ух ты, какая казенная фраза! — но ведь надо же иметь голову на плечах! Если я сейчас, после хозяйской уборки, найду здесь хоть что-нибудь, это будет редкой удачей! Так не мешай мне, хозяйка, хоть сейчас!
На поверхности шкафа ничего нет. Да и что могло быть, если из дверок торчат ключи, за которые очень легко можно открыть створки? Теперь одна надежда на пакет, в котором были деньги. Его-то уж разворачивали, это факт. Значит, надо его изъять, проработать нингидрином — это уже по нашей химической части, — там должны быть отпечатки пальцев. Я подзываю следователя из отделения и пинцетом поднимаю пакет.
Следователь понимающе кивает головой.
— Вторая кража в этом доме, — вполголоса говорит он. — И все вроде чисто…
— Тем более искать надо этого специалиста! — я подхватываю свой чемодан и перехожу в другую комнату.
Ага, вот здесь, кажется, кое-что намечается! На стекле серванта в косом свете просматривается пара сносных отпечатков.
Указательный пальчик правой руки — это уж точно. Скос слева, как полагается. И приличный кусочек среднего пальца. Ничего, годится…
Я откатываю его на пленку и передаю следователю.
— Только не забудьте посмотреть пальцы у домашних. Конечно, объяснив все, конечно, не на бланке. Хотя это явно не их пальцы — захват не по-хозяйски, скорее случайный упор. Посмотрите…
Вот и все. Теперь, как полагается, надо изъять замок. Может, и он что расскажет, чем открывали, как…
Хозяйка смотрит, как я орудую отверткой, вывинчивая замок.
— А как же мы запираться будем?
— Брось ты, Настя, — говорит ей муж. — Что у нас теперь возьмешь?
В такие минуты я просто ненавижу тех или того, кто побывал здесь в квартире днем.
Следователь закончил писать протокол. Инспектор из райотдела о чем-то пошептался с Никодимовым и ушел. Я тоже сворачиваюсь.
— Всего хорошего, — говорим мы хозяевам и покидаем квартиру.
А что мы им можем пока сказать?
12
— Ты тоже считаешь, что я не прав?
Я молчу. Мне неприятен этот разговор. К тому же я чувствую себя немного усталым, а впереди еще целая ночь. Да и слышу я этот монолог уже не в первый раз.
— Нет, ты мне скажи, что ты думаешь… Как будто я не вижу! В какую комнату ни зайду — молчание. Здравствуй, прощай — вот и весь разговор. А что я, собственно, сделал плохого и кому?
Э, парень, вот это уже что-то новенькое. Неужели начал понимать?
— Надоели вы все… Тоже мне! Такие люди, как я, на дороге не валяются…
А вот это уже знакомо. Все по-старому. И мне становится скучно.
Алексей Кузнецов собирается от нас уходить. Такое бывает, хотя чаще бывает наоборот — к нам стремятся, к нам очень хотят попасть. И это несмотря на то, что мы, эксперты, зарплатой не выделяемся, и работы у нас много, и ближайших перспектив по службе выше старшего эксперта не предвидится.
Зато у нас есть другое. Есть коллектив, есть дружба, есть работа — та самая, которой много, но интереснее и важнее которой, по нашему всеобщему мнению, нет.
Но время от времени мы прощаемся с товарищами. За одних радуемся — уходят на повышение, растут. Им нужен простор.
Этих мы хлопаем по плечу, выражаем надежду когда-нибудь послужить под руководством бывшего коллеги, в складчину заказываем у знакомого гравера латунную медаль с шутейным рисунком, отражающим профессиональные интересы уходящего, и знаем, что всегда сможем рассчитывать на своего товарища, как, впрочем, и он, уходя, рассчитывает на всех нас.
Других мы провожаем сдержанно. Вежливо жмем руку и никогда больше не вспоминаем о них даже во время перекуров.
Кузнецов не относится к первой категории уходящих и, что самое удивительное, ко второй тоже. Хотя…
Он очень талантливый эксперт, хваткий, изобретательный, остроумный. Но напрасно искать в отчетных альбомах сделанные им работы. Каждую свою уникальную экспертизу он переписывает четким почерком, делает к ней копию фототаблиц, выполненных с присущим ему блеском, снабжает экспертизу подробным комментарием и… уносит домой.
Нет, он никогда не отказывает никому в помощи, но я замечал, что молодые эксперты, приходящие к нам, скажем, из средней школы милиции, никогда к нему но обращаются. А если и обращаются, то не больше одного раза.
У нас принято — если у товарища возник вопрос (хотя бы и пустяковый, с твоей точки зрения), отложи свое дело и объясни. Пусть ради этого придется задержаться после работы, а потом еще доделывать и свою собственную экспертизу… Зато ты будешь уверен, что твой новый коллега получил на вооружение деталь, подробность, мелочь, которой не учат ни в средних, ил в высших учебных заведениях. Эти детали даются только практикой, и сэкономить товарищу время на пути к непогрешимости, венчающей наше экспертное дело, — твоя обязанность, если хотите, долг, забота о чести мундира.
Алексей не отказывается помочь. Но однажды после его объяснений, данных сухим менторским тоном, которые перебивались вопросами, слишком напоминающими экзаменационные подковырки, мы с Юрой Смоличем увели новичка к себе, долго развлекали его всякими хитрыми и смешными случаями из практики, а в конце концов дали ему на денек почитать детектив, за которым сами стояли в очереди два месяца.
Кузнецов очень талантливый эксперт, но работать с ним трудно. Бывают такие крупные дела, которые проходят чуть ли не по всем отделениям и секторам ОТО, и каждый эксперт вносит в разрешение что-то свое.
Так вот, если в таком деле занят Кузнецов, то как-то всегда оказывается, что его работа становится главной, а твоя затушевывается, как будто ее вежливо, но настойчиво оттерли локтем в задние ряды… Где он так изменился, когда? Может быть, его испортила удача, пришедшая однажды к нему на целых полгода? Такое бывает. Попадешь в полосу везения, в полосу быстро и чисто раскрываемых крупных дел, и сам черт тебе не брат, ни один поощрительный приказ не обходится без твоей фамилии, напротив которой приятно значится сумма премии, на каждом совещании вспоминают о тебе и так далее…
Правда, полоса даже самых фантастических удач проходит, и поэтому мы к полосам этим относимся очень скептически и настороженно. Но вот Алексей…
Как бы то ни было, но он уходит. Хочет стать преподавателем, кандидатом, академиком, кем там еще! Сам будет учить. Но когда я вспоминаю растерянные глаза того новичка, мне становится не по себе. Чего, чего, а таланта человеческого общения у Кузнецова нет. И это надолго, если не навсегда.
Когда мы узнали, что Алексей уходит, все как-то обнажилось. Вылезло на свет то, что мы прежде недоговаривали — мало ли какие отклонения в характере есть у человека? А сейчас нет! Сейчас за один последний месяц Алексей получил такую порцию правды о себе, что это встревожило даже его, обычно самоуверенного и не признающего ничьего постороннего мнения.
