Если бы Тим спросил, не хочу ли я подняться наверх, думаю, я бы распсиховалась и сказала: «Ни за что». Но посиделки на улице кажутся безопасными. Там светят звезды. Так что мы садимся на траву со своими напитками, и уже вскоре мы переходим к поцелуям. И это на самом деле очень приятно. Все остальное как будто отходит назад, и, наверно, впервые за целую вечность я не думаю о чем-либо, кроме того, как он пахнет яблоками, и о том, какие у него губы и руки. Я ложусь обратно в траву. Моя голова немного кружится. Или это Земля кружится? Ну, что бы это ни было, а кружится оно быстро. Очень, очень быстро. А у меня предрасположенность к укачиванию. Я встаю, быстро одергиваю блузку Клео и бегу к кустам, где меня рвет.
Это явно не мой лучший час.
Тим ждет, пока не становится ясно, что я закончила делать то, что делала, и медленно подходит ко мне. С расстояния добрых пяти футов[21] он спрашивает, принести ли мне что-нибудь.
– Просто воду, спасибо.
Вам, наверно, не понять, как сильно я себя сейчас жалею. Меня целовал Тим Уэлан. Он дотрагивался до меня. Меня!
Он спешно уходит в дом и возвращается с большим пластиковым стаканом чуть теплой воды. Я практически залпом выпиваю ее всю. Голова больше не кружится. Тошнота исчезла. И внезапно я трезва как стеклышко, на сто процентов. Тим все еще держится на расстоянии пяти футов. Он действительно думает, что меня стошнило из-за него?
И тут появляется Клео. Я готова ее расцеловать, так счастлива я ее видеть, хотя, учитывая то, чем я была занята в последние несколько минут, не думаю, что она бы это оценила. Она говорит, что нам пора домой, и снова я безумно ей благодарна, потому что знаю, что в действительности нам еще не обязательно ехать, но она пытается спасти меня от этих кустов, и этой вечеринки, и всего этого вечера.
Не прошло и двух минут с момента, как мы сели в машину, а мы обе уже заливаемся от смеха.
– Так вы уже вовсю целовались и обнимались, и ты просто извинилась и облевала все кусты?
– Ага, – отвечаю я. – Думаю, я ему очень нравлюсь.
– О-о-о… Тим… ммммм… – Клео изображает звуки поцелуя. – Буэ-э-э. – Это уже кого-то рвет.
– Прекрати. Ты убиваешь меня. Я умираю от смеха.
– Ах ты маленькая потаскушка! – Клео протягивает руку и как бы толкает меня. – Тим Уэлан! Думаю, он довольно симпатичный. У него такие сексуальные ноги футболиста.
Я не обратила внимания на его ноги. А ведь он был одет в шорты! Я отстаю от Клео на световые годы. И так было с нами всегда, хотя я и старше ее на полных четыре месяца. У Тима сексуальные ноги футболиста, а я и не подумала бы обратить на это внимание.
– Итак, – спрашиваю я ее после того, как мы изрядно посмеялись на мой счет, – мне что-нибудь стоит узнать про тебя и Дариуса?
– Нет, – отвечает она. – Мы весь вечер говорили об этом, но я не хочу делать это на какой-то вечеринке, когда вокруг столько всяких людей. Я хочу, чтобы это случилось… Не знаю, чего я конкретно хочу, но я не хочу делать это вот так.
– Ну, – отвечаю я, – по-моему, это очень даже логично.
Мы останавливаемся перед домом Клео, и я чувствую облегчение, видя, что в комнате Джулз, как и во всех других в доме, выключен свет. Я дома и в безопасности.
Часть шестая
Мне, наверно, нет нужды рассказывать вам, что я чувствую себя хуже некуда, проснувшись на следующее утро. Впервые в жизни я понимаю, что значит «голова раскалывается». Я всегда представляла какой-то мультяшный образ с чьей-то головой и этакими электрическими молниями, стреляющими внутри нее, раскалывающими ее на тысячу разных кусочков. На картинке герой держится руками за свою голову, пытаясь удержать все кусочки вместе, а в облачке текста написано что-то вроде «ИИИОООААА». Именно так я и чувствую себя сегодня утром. И во рту очень сухо. И от меня плохо пахнет.
Я принимаю тайленол и запрыгиваю в душ, а Клео спускается вниз, чтобы сварить мне кофе. Я тороплюсь. Мне нужно быть у здания администрации через тридцать минут. Горячая вода бьет мне в спину, я смотрю на свои стопы, которые всегда считала особенно уродливыми, и делаю все возможное, чтобы смыть прошлый вечер. Знаю, в машине с Клео нам было смешно, но сегодня чувствую себя довольно неловко. Я делаю воду немного горячее, она почти прожигает мне кожу. Сколько времени уйдет у моего вчерашнего эпизода на распространение по сарафанному радио Двенадцати Дубов? Бывает ли скорость выше, чем скорость света?
Добравшись до демонстрации, я быстро нахожу других членов ССА, потому что все они одеты в зеленые футболки, согласно нашему плану. Плану, о котором я напрочь забыла. Думаю, что в вишнево-красной футболке на митинг меня отправила некая бессознательная форма протеста. Я была абсолютно против идеи одеться всем в один цвет, но на собрании промолчала, потому что все еще чувствую себя новичком и не хочу вносить волнения. Мы Студенческий союз атеистов, которых сблизило наше общее отсутствие веры. А если все мы одеты в один и тот же цвет, это как-то противоречит нашей миссии. Но сегодня утром никто не обращает внимания на цвет моей футболки. И из – за этого все они нравятся мне еще чуточку больше.
Здесь и Юные Демократы, и люди из группы, называемой Объединением жителей Массачусетса по защите разделения церкви и государства, а это абсурдно длинное название для любой группы, а также несколько человек из синагоги, называемой Храмом Исайи. Все это я узнаю по именным беджикам, которые здесь есть у всех, кроме меня. Я нахожу столик регистрации, регистрируюсь, беру беджик и пишу на нем: «СИМОНА, ССА ДВЕ – НАДЦАТИ ДУБОВ». Здесь также есть свежий сидр и пончики, но мой желудок пока не подает сигнал о желании вернуться в строй.
Я нахожу Минха, и он обнимает меня. На нем зеленая футболка с логотипом компании по производству скейтбордов и мешковатые шорты скейтбордиста. Для него это своего рода униформа. Может быть, Минх и атеист, но он почти по-религиозному предан скейтбордингу.
– Где ты вчера была? Как так случилось, что ты не пошла на вечеринку Рич?
Я просто закатываю глаза и трясу головой, что, я уверена, на языке мимики и жестов означает: «Тебе не захочется даже слышать об этом», – и Минх оставляет меня в покое. Он рассказывает мне, каким классным был костер, но, конечно, не осознает, что словно сыплет мне соль на рану.
Протестная демонстрация проходит на южной стороне лужайки перед зданием администрации. Мы стоим в тени огромных красных и желтых дубов, еще не сбросивших листья. А основная демонстрация проходит напротив нас, на северной стороне лужайки под палящим солнцем. Волей-неволей задумаешься: а на чьей тут вообще стороне Бог?
Две группы разделяет трибуна – просто две пустые картонные коробки, поставленные одна на другую. К ней подходит довольно крупный мужчина. Он абсолютно лысый и с большими густыми усами. (Правильно ли сказать, что человек абсолютно лысый, если у него на лице есть растительность?) Люди, являющиеся, очевидно, прихожанами его церкви, окружают его со всех сторон. Некоторые из них держат транспаранты, на которых написано: «Вы не сможете откреститься от креста». Он начинает говорить. Хотя нет, он не говорит – он молится.
– Отче наш, Иже еси на небесех…
Дальше вы знаете. А может, и не знаете. Я крайне удивлена тем фактом, что, оказывается, действительно знаю продолжение. Это я-то. И я не знаю, как так получилось, учитывая, в каком доме я росла, и все же я осознаю, что у меня в голове сами собой всплывают все те слова, что он произносит.
– Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Как такое возможно? Кстати, я довольно усердно работала над своим словарным запасом, как вы знаете, и, думаю, с уверенностью могу утверждать, что art[22]– это не глагол. И я понятия не имею, что значит hallowed[23].
