Его звали Мордехай Левин. Но все звали его просто реббе. Он жил в южном пригороде Бостона с женой и семью детьми. Все правильно. Я сказала с семью. По-видимому, евреи-хасиды не верят в контроль над рождаемостью, но, помимо этого, они верят, что Бог велит им иметь уйму детей. Бог сказал: «Плодитесь и размножайтесь». И они делают это, потому что так сказал Бог. Так что, полагаю, заниматься сексом – значит определенным образом служить Богу. (Возможно, Клео стоило попробовать использовать это в качестве оправдания перед Джулз, когда та узнала, что Клео с Дариусом занимаются сексом. Но об этом позднее.) В любом случае Мордехай был духовным лидером этого маленького, но густо населенного хасидского района в южном Бостоне. Хасидский иудаизм, как я узнала, так как раньше о нем даже не слышала, является ветвью ультраортодоксального иудаизма. Вы можете представить себе ортодоксальных евреев, так ведь? Все, что я о них знаю, это то, что мужчины носят большие бороды, тяжелую темную одежду и смешные шляпы, а женщины одеты в длинные юбки, и у них плохие волосы. (Оказывается, это парик! Вот этого я не знала.) Итак, Мордехай был духовным лидером этой общины, и потому они звали его реббе.
Каждую пятницу вечером, а потом в субботу утром все эти хасиды собирались в огромном доме реббе, совершали религиозные обряды, молились, иногда читали Тору (так они называют первые пять книг Ветхого Завета) и слушали проповеди реббе. И все это, попросту говоря, достало некоторых соседей реббе. Потому что, как я говорила, реббе жил в южном пригороде Бостона. И когда я сказала, что район был густо населен евреями-хасидами, я имела в виду, что там было намного больше евреев – хасидов, чем в других районах, вроде моего, но это не значит, что там жили только евреи-хасиды. В этом пригороде также проживало множество ирландцев-католиков, христиан всех направлений, а также неверующих людей вроде меня. На одной улице с реббе жили бизнесмен с женой, школьной учительницей, семья, владеющая магазином по садоводству, а также женщина, работавшая на дому, продавая по телефону компьютерное обеспечение. Все они недоброжелательно относились к маршированию хасидов вверх и вниз по улице к дому реббе и обратно пятничным вечером и субботним утром. И что они сделали? Они позвонили в комиссию по городскому зонированию и донесли на реббе. Так как, согласно законодательству о зонировании, запрещено заниматься любыми видами бизнеса, к которым относится и молельный дом, на жилой улице. Что же сделал реббе, когда недовольные соседи донесли на него? Он позвонил в АСЗГС. Вот так мама стала частью этой истории.
Это может показаться странным, учитывая то, что вы уже знаете о маме, ее преданности атеизму и борьбе за удаление креста с нашей городской печати, но она без колебаний взялась за дело реббе. АСЗГС, сказала бы она вам, существует, чтобы защищать права и свободы каждого. Причем защищать не только свободу личности от религии, но также и свободу личности исповедовать свою религию. Другими словами, правительство не должно заставлять вас принимать определенную религию, как оно делает это, рисуя крест на вашей городской печати, но также оно и не должно препятствовать вам практиковать религию, которую вы для себя выбрали. Мама взялась за это дело, потому что, если бы хасидам этого маленького пригорода запретили вести богослужения в доме реббе, они бы не смогли этого делать вообще. Евреям-хасидам запрещено путешествовать в Шаббат[27]. Им нельзя садиться за руль, ездить на автобусе или такси. Они собирались в доме реббе, потому что им больше негде было вести богослужения в пределах пешей доступности от собственных домов.
Когда мама познакомилась с реббе, он ей сразу не понравился.
Его жена, Ханна, проводила маму в его кабинет на их первую встречу по делу.
Ханна осторожно постучала в дверь, медленно открыла ее и сказала:
– Пришла юрист из АСЗГС.
Моя двадцативосьмилетняя мать, щеголяя новым кожаным портфелем, вошла в его плохо освещенный кабинет.
Он поднял взгляд от своих бумаг на маму с недоумевающим выражением лица. У Мордехая была густая черная борода, без единого седого волоса, хотя он был совсем не молод и у него было семеро детей. Он откинулся назад. Подергал себя за бороду.
– Они прислали женщину, – сказал он.
– Не совсем понимаю, кого вы имеете в виду под ними, мистер Левин, – ответила мама, – но я та, кто решил взяться за ваше дело. Мы говорили по телефону. Помните?
– Да, помню. Но я был уверен, что вы секретарь или, может, помощник юриста.
Моя мама поборола сильное желание использовать словечко из своего глубоко спрятанного запаса ненормативной лексики.
– Что ж, это не так, мистер Левин. Я ваш юрист.
Он посмотрел на нее долгим взглядом, а затем жестом пригласил сесть на стул, стоящий перед его столом:
– Пожалуйста, садитесь. И пожалуйста, я рабби Левин.
По прошествии шести месяцев, что они проработали вместе, реббе и моя мама пришли к вежливому, но недружелюбному общению. С другой стороны, мама и Ханна в те быстротечные моменты, прежде чем Ханна отводила маму в кабинет Мордехая, обнаружили, что у них намного больше общего, чем можно себе представить. Ханна отличалась в полной мере аналитическим складом ума, которому совершенно не было применения в ее роли реббецин, как они называют жену реббе. Ханна была не только домохозяйкой и главным воспитателем своего выводка из семерых детей, но и как реббецин ей полагалось исполнять роль хостес, советчика и поверенной для всех женщин общины, и эта роль не особо ей нравилась. Так что Ханна с нетерпением ждала маминых визитов, потому что обычно у нее не было возможности просто поболтать с кем-либо еще.
Мама также начала знакомиться с некоторыми из детей в доме Левина. Старшей была тихая красивая девушка примерно шестнадцати лет с длинными прямыми темными волосами и миндалевидными глазами. Также было трое мальчиков с разницей в один год, которых маме было сложно отличить друг от друга и которые были одинаково шумными, милыми и смешными. Далее шли две младшие девочки, ни одна из которых по красоте не могла сравниться со старшей, и малыш, который, казалось, никогда не покидал рук Ханны.
Однажды днем, спустя примерно четыре месяца после того, как мама стала регулярно посещать дом Левина, она с удивлением обнаружила старшую дочь у входной двери.
– Мы можем прогуляться? – спросила она мою мать.
Мама не была уверена, что ответить этой девушке. Поэтому она попросила позвать Ханну.
– Сегодня ее здесь нет. У нее встреча. Пожалуйста. Мне очень надо поговорить с вами.
Мама украдкой бросила взгляд в дом позади нее и увидела закрытую дверь в кабинет Мордехая в конце коридора:
– Позвольте мне только…
– Нет, – перебила девушка. – Пожалуйста. Я не хочу, чтобы он знал.
Итак, мама пошла прогуляться с этой девушкой, потому что увидела в ее глазах отчаяние и потому что в свои двадцать восемь лет она еще достаточно хорошо помнила о собственных годах подростковой изоляции и мечтах, чтобы рядом был кто-то, с кем можно было бы поговорить.
И во время этой прогулки мимо соседских домов по маленькому пригороду на юге Бостона, когда они остановились под огромным дубом, на котором почти не осталось листьев (потому что, как и сейчас, на дворе был ноябрь), старший ребенок Мордехая и Ханны Левинов, их дочь Ривка, рассказала моей маме о своей беременности.
Часть девятая
Мама выиграла дело. Это была ее первая большая победа в качестве молодого юриста; дело получило большую огласку в прессе и принесло ей известность в сообществе юристов, а также помогло сформировать собственные взгляды на религию и свободу. Вот что попало в мою статью для «Oaks Gazette». Получилась отличная история, и Зак сделал реально классную фотографию с мамой на фоне церкви, с мечом и щитом в руках, что, на случай, если вы не уловили гениальную идею Зака, показало маму и борцом против религии, и одновременно ее защитником. Я писала именно об этом, хотя для мамы все, связанное с ее первым большим делом, затмили та юная девушка и ее признание, сделанное на пешеходной дорожке в тот ноябрьский день.
