Он подождал реакции Брунетти. Поскольку ее не последовало, он продолжил:
– Это значит, что первоначально это был ангелок, а не младенец Христос. Заплатка закрывала место, где были крылышки, откуда их бог весть когда убрали и заделали так, чтобы он выглядел как младенец Христос.
– Зачем?
– Потому что ангелы встречаются чаще Христа. Так что удаление крыльев это… – голос Леле стих.
– Повышение в должности? – спросил Брунетти, начиная понимать.
Хохот Леле заполнил галерею.
– Да, именно. Его повысили до Христа, и это значит, что он будет теперь стоить гораздо дороже.
– Но посредник тебе показал?
– Вот об этом я и говорю. Он мне намекнул, просто показав заплаточку, и он сделал бы то же самое для любого из нас.
– Но не для случайного клиента? – предположил Брунетти.
– Может, и нет, – согласился Леле. – Заплатка так хорошо сделана, и краска так удачно ее покрывает, что мало кто вообще заметил бы ее. Или если бы и заметили, то не поняли бы, что это означает.
– А ты бы сам заметил?
Леле быстро кивнул.
– Если быть точным, я бы заметил, если бы принес фигурку домой и оставил у себя.
– А случайный покупатель?
– Нет, скорее всего нет.
– Тогда почему он тебе это показал?
– Потому что думал, что я хочу приобрести эту вещь. И потому что для нас важно знать, что, по крайней мере, своим мы не лжем и не пытаемся сознательно всучить одно вместо другого.
– И какая во всем этом мораль, Леле? – спросил Брунетти с улыбкой. С детства он знал, что рассказы Леле в основном были назидательными.
– Мораль, не мораль, Гвидо, но Семенцато не состоит в нашем клубе. Он не один из нас.
– А кто это решил, он или вы?
– Не думаю, что кто-то принимал такое решение. И конечно, я никогда не слышал об этом напрямую. – Леле, человек образов, а не слов, выглянул из широкого окна студии и посмотрел, как свет струится над дальним каналом. – Скорее, он сам никогда не пытался быть одним из нас.
– Кто еще знает об этом?
– Ты первый, кому я рассказал про майолику. И я не уверен, что о ком-то можно сказать, что он «знает». Это просто то, что мы все понимаем.
– Насчет него?
Леле со смехом сказал:
– Насчет большинства торговцев антиквариатом в стране, если по-правде. – Потом добавил более серьезно: – Ну и насчет него тоже.
– Не лучшая рекомендация для директора одного из ведущих музеев Италии, не так ли? – спросил Брунетти. – У такого не захочешь покупать раскрашенную мадонну.
С новым взрывом громкого хохота Леле сказал:
– Ты бы посмотрел на некоторых из них! Я бы у них пластмассовой расчески не купил. – Оба посмеялись и над этим, но потом Леле серьезно спросил: – Почему ты им заинтересовался?
Священный долг Брунетти заключался в том, чтобы никогда не раскрывать полицейской информации тому, кто не уполномочен ею владеть.
– Некто не хотел, чтобы он разговаривал о той китайской выставке, которая была тут пять лет назад.
– Хм? – пробормотал Леле, запрашивая дополнительную информацию.
– Личность, организовавшая выставку, имела намерение повидаться с ним, но была избита, очень сильно избита, и ей было велено не встречаться с ним.
– Dottoressa Линч? – спросил Леле.
Брунетти кивнул.
– Ты говорил с Семенцато? – спросил Леле.
– Нет, я не хочу привлекать к нему внимание. Пусть тот, кто это сделал, верит, что предупреждение сработало.
Леле кивнул и провел пальцами по губам, как он всегда делал, пытаясь разрешить проблему.
– Не мог бы ты порасспрашивать, Леле? Нет ли о нем разговоров?
– Какого рода разговоров?
– Любого. Может, долги. Женщины. И если у тебя появится идея, кто был тот дилер или кто, может быть, не раскрываясь перед Семенцато, стоял за этой… – он замолчал, не сумев подобрать слова.
– Семенцато обязан был знать всех участников сделки.
– Так-то так. Но я хочу знать, не связался ли он с чем-нибудь незаконным. – Когда Леле не ответил, Брунетти сказал: – Я сам не совсем понимаю, что это значит, и не уверен, что ты это выяснишь.
– Я могу выяснить что угодно, – бесстрастно сказал Леле; это была констатация факта, а не хвастовство. Он ничего не говорил несколько секунд, пальцы его гладили сжатые губы. Наконец, он опустил руку и сказал: – Ладно. Я знаю, у кого спросить, но мне нужен день или два. Один из тех, с кем мне надо поговорить, сейчас в Бирме. Я тебе позвоню в конце недели. Пойдет?
– Отлично, Леле. Не знаю, как тебя благодарить. Художник отмел это мановением руки.
– Не благодари меня, пока я чего-нибудь не найду.
– Если что-нибудь есть, – добавил Брунетти, чтобы как-то смягчить неприязнь, которую Леле явно испытывал к директору музея.
– О, что-нибудь всегда есть.
Глава 6
Когда Брунетти покинул студию Леле, он свернул налево и нырнул в крытый проулок, ведущий к Дзаттере, длинной открытой fondamenta,[13] идущей вдоль канала Джудекка. За каналом он видел церковь Дзиттелле и еще дальше за ней – церковь Реденторе с парящими над ними куполами. С востока прилетел сильный ветер, поднявший волны с барашками, на которых несчастные вапоретто мотались, как игрушки в тазу. Даже с этого расстояния он услышал грохот, когда один из них ударился о причал, и увидел, как трамвайчик ныряет и подпрыгивает, дергая швартовый канат. Брунетти поднял воротник и позволил ветру толкать себя вперед, держась справа, поближе к домам, чтобы избежать брызг, летевших с набережной. «Иль Куччиоло», плавучий бар, где они с Паолой провели столько времени в первые недели их знакомства, работал, но его открытая деревянная палуба была совершенно пустой – без столиков, стульев и зонтиков. Для Брунетти настоящим провозвестником весны был день, когда эти столы и стулья появлялись после зимней спячки. Сегодня эта мысль заставила его передернуться. Бар работал, но Брунетти его обошел, потому что там были самые грубые в городе официанты, а их надменную медлительность можно было терпеть, лишь наслаждаясь праздными часами на солнышке.
Пройдя сто метров, он открыл стеклянную дверь за церковью Джезуати и проскользнул в гостеприимное тепло бара «У Нико». Он потопал ногами, расстегнул пальто и приблизился к прилавку. Он заказал порцию грога и смотрел, как официант держит стакан под соском автомата, наполняя его паром, быстро обращавшимся в кипяток. Ром, долька лимона, щедрое вливание чего-то из бутылки, и вот бармен поставил стакан перед ним. Три куска сахара, и Брунетти обрел спасение. Он медленно помешал напиток, взбодренный идущим от него ароматным паром. Как и большинство напитков, этот был не столько вкусен, сколько ароматен, но Брунетти давно свыкся с этим и больше не разочаровывался.
Дверь снова открылась, и порывом ледяного ветра внесло двух молодых девиц. Они были в лыжных парках, отороченных мехом, который топорщился и окружал их пылающие лица, в тяжелых ботинках, кожаных перчатках и шерстяных брюках. С виду это были американки, а может, немки; и часто было трудно понять, насколько они богаты.
– Ой, Кимберли, а ты уверена, что это то место? – спросила первая по-английски, окидывая бар взглядом изумрудных глаз.
– Так в книжке сказано, Элисон. «У Никоу», – она произнесла именно «Никоу», с ударением на первом слоге, – это, типа, фирма. Он знаменит своим gelato.[14]
Чтобы осознать, что сейчас произойдет, Брунетти понадобилась минута. А когда он осознал, то быстро отпил грога, который был еще такой горячий, что обжег ему язык. Стерпев, он взял ложечку и в надежде, что от этого он побыстрее остынет, стал так яростно мешать напиток, что жидкость разве что не выплескивалась из стакана.
– О, вон оно, точно, под теми круглыми закрывашками, – сказала первая, встав рядом с Брунетти и глядя через барную стойку, туда, где знаменитое gelato Нико – продукция, на время резко потерявшая популярность, – действительно лежало под теми круглыми закрывашками. – А с каким тебе вкусом?
– Как ты думаешь, у них есть клюквенное?
– Не-е, это же Италия.
– Ага, я тоже думаю, что нету. Может, мы, типа, будем брать, ну, основные?
Подошел бармен, с улыбкой, отдававшей должное их красоте и лучащемуся здоровью, не говоря уж об их храбрости.
– Si?[15] – спросил он с улыбкой.
– У вас есть какое-нибудь gelato? – спросила одна из них, произнося слово если не правильно, то громко.
Бармен снова улыбнулся и, очевидно, привыкший к таким вещам, быстро вытянул два рожка из высокой стопки на прилавке.
– Какой вкус? – спросил он на сносном английском.
– А какие у вас есть?
– Vaniglia,cioccolato,fragola,fiordilatte,etira-misu.[16]
Девушки посмотрели друг на друга в большом замешательстве.
– Я думаю, мы лучше остановимся на ванильном и шоколадном? – сказала одна.
Брунетти больше не мог различать их голоса, настолько они были одинаковые, скучные и гнусавые.
