Друзьям дальнобойщикам
Снова душевный простой разговор, снова шумит добрый старый мотор, а за окном деревушки мелькают. Знаю, дорога — суровый отбор, здесь не остался ни подлый, ни вор — честных она выбирает. Знаю, у трассы законы свои: видишь беду — тормозни, помоги, истина жизни простая. Нас испытала дорогами Русь. Здесь не остался ни слабый, ни трус — сильных она выбирает. А в городах что ни слово, то ложь, а в городах продаются за грош. В верстах безкрайних правду найдешь: лучших камаз выбирает.
Искатели солнца
Все мы знаем, почем он фунт лиха и почем шоферская верста. Что ж, поедем за солнышком тихо. Только с виду дорога проста. Солнце мчится дугою над трассой, словно знак, разрешающий гнать. На чужих перекрестках опасных оно будет, как друг, защищать. Солнце, рыжая жар-птица, просто в руки не дается, впереди машины мчится, в лобовое нам смеется. Городов мы лишь видим обрывки лоскутами окраин цветных. Тучи хмурые чешут загривки о дома, и нет радости в них. Нас прозвали «Искатели солнца», одержимых мечтой для людей — в затемненные болью оконца бросить горсть огнекрылых лучей.
Дочерние стихи
Рождает мать дитя, а не поэта
В.О.
* Иногда мне, как малым детям, *
Иногда мне, как малым детям,
снится, будто летать умею.
Но охвачены болью плечи,
как отхлестанные кнутом.
Крылья заживо обрубили,
значит, душу мою убили,
и швырнули меня на землю,
в непринявший, чужой мне дом.
Но рассвет зажигает свечи,
на плечах заживают шрамы,
и довольно раскинуть руки,
чтоб в пречистое небо лететь.
Я ребенок малый. Я верю -
дочь простит и полюбит мама,
будет свет вместо жалящей муки
на любимой моей земле.
И пока я летать умею
невесомой, безбольной тенью,
я для мамы сбираю звезды,
как цветы на лугу весеннем.
Лишь боюсь, что они завянут
в доме том, где живу ненужной.
Лишь боюсь вместо крыльев раны
поутру опять обнаружить.
Но пока я летать умею
невесомой, безбольной тенью,
я для мамы сбираю звезды,
как цветы на лугу весеннем.
* Словно у двери закрытого храма *
Словно у двери закрытого храма В зимнем, слепом да неблизком краю — У изболевшей души твоей, мама, Калекой, чужой прихожанкой стою. Может, невольно я варваром стала? Держит за горло смертельная тьма. Верно, когда я живая сгорала — Выла, металась — и храм подожгла. Поздно. Не смею молить о прощеньи. Ты не откроешь для грешной врата. И убегу нераскаянной тенью Куда-то, где хищная ждет темнота.
* Дочь — обломленная ветка. *
Дочь — обломленная ветка. Ранним цветом — белым хмелем, Ранним цветом — тайной болью, — Ветка для чужого дома. Корни древа — память-горечь. Листья-дни — обрывки жизни: Отшумят и разлетятся… Яблоня простит прощанье. Дочь — отломленная ветка.
* Мама, *
Мама, мученица моя мама! Верно, дитяти твоему кто-то подменил душу: мою вынул, а вложил Каинову. Прости меня!
* Наша горькая вражда — *
Наша горькая вражда — Спор серпа с травою дикой. От жестоких слов твоих Рухну мертвой повиликой. Не на равных этот бой. Не чужие мы с тобой. Поле в росах, как в крови, У травинок рвутся жилы. Не прошу твоей любви — Я ее не заслужила. Ночь подходит. Кончен спор. Травы горькие — в костер.
Серебро и чернь
Александру Блоку
1
Душа распахнута, как горница, где много лет никто не жил. Лишь рыжий месяц, друг бессонницы, в окно разбитое светил. Да яблоня, морозом битая, молилась хрипло у стены… Душа моя, изба раскрытая, приют пустынной тишины. Придет Хозяйка, Дева тихая, очаг застылый разожжет и вековую пыль усталости с иконы бережно сотрет.
2
Сквозь хрупкий мир иное брезжит, что ведать людям не к добру. Я видел, как на кольцах режут узоры, чернь по серебру. Я здесь скиталец, Божий странник, мне режет плечи память крыл, когда перо бумагу ранит и проступает кровь чернил. Я расскажу вам поднебесье, иной чертог, желанный мир. Пусть душу, серебра чудесней, клеймит безумьем ювелир. Уйду, осмеянный живыми. Но в Судный, покаянный день я разгадаю знак и имя на грозном ангельском щите.
3
Первая заря упадет в поля, заметает путь вьюгой снежною. Это — страсть моя, тяга зверева, нелюбовь моя, участь грешная. Другая заря упадет в поля, птицей дикою в потемь затужит — это боль моя, нелюбовь моя, заколдованный, с нею век прожил. Третья зоренька на снега падет и укажет путь, горе отведет. Это — тайная, долгожданная, та единая необманная, что в чаду людском стала мне сестрой, мне пропащему стала свет-зарей, от нее судьба светом полнится, за меня она у престола дня — на колени в снег — слезно молится.
Письмо Елизаветы Пиленко Александру Блоку
Я принесла Вам нынче на заре лукошко яблок и свою покорную, живую душу. Я постучалась с этой ношей радостной у белого, высокого крыльца. Мне не стыдно моих скромных даров. Яблоки были прекрасны. Они пахли летом и солнцем, соловьиным щебетом и звездопадом, они доверчиво светились в берестяном лукошке. И не пахли ни чуточки приближением осени. А душа, как голубка, льнула к Вашим мудрым рукам.… Но Вам привезут из города заграничные крупные, яркие яблоки. И что Вам до моей души.
ЗВЕЗДНЫЙ ГОСТЬ
(Сергей Есенин в Баку)
1. Встреча с Каспием
Здравствуй, кровный жеребец сказочный, изумрудный, бирюзовый, лазурный, но такой же смешной и доверчивый, как стригунки рязанских лугов. Сахаром новой песни кормлю жеребенка с рук, слушаю напевное ржанье. А люди везде одинаковы — то дерутся, то воют с тоски. К ним нейди с добротой и правдою: что ни слово, то щерят клыки. Я пришел не гостем желанным к ним на изломе земного дня. Я пришел сюда вечным странником — оседлать морского коня. Унеси меня, жеребец-Каспий, без уздечки, без стремени, далеко-далеко, туда, где не заходит солнце, туда, где не лгут и не предают…
2
Когда блеснет месяц — разбойничий нож, я выйду разбойником в потемь дорог. Я душу как ханское злато берёг и брошу бродяге, как нищенский грош. Весь шелк этой ночи персидских долин изрежу ножом моих песен больных…
3
Мне легко бросать на ветер злато, как береза осыпает листья. Здесь я буду званым и богатым — как пророк — не для своей отчизны. Мне легко бросать на вешний ветер все слова, что не сберег я для одной… Как моя непрожитая песня, горло жжет восточное вино.
4. Гадалка
Цыганки и отрока руки сплелись: пылающий клен и седой кипарис. Что книгу судьбы, читает ладонь: «Всю правду скажу, мой яхонт-рубин! Нездешней страны ты первенец сын, в потемках несешь священный огонь. Ты ранен тоской и кличешь убийц. Под горло ножа — как счастья просил! Ты здесь невредим. Убьют на Руси. Но смертью тебе не кончится жизнь. В словах будешь жить, в сердцах будешь жить — безсмертной души псарям не добыть! Небесной страны ты сыщешь ключи…» Монеты не взяв, исчезла в ночи…
5
Я лесную Россию увидел во сне. На востоке — тоскую по Лунной Княжне! Полюбил я печалью иную страну, как земную юдоль, как чужую жену. Ночь изрезал ножом моих песен больных — оттого, что судьбы моей нет средь живых. Я лебяжью царевну искал на земле — в меня смехом швыряли, как в юродов-калек. Я нездешнюю лиру безответно искал, вам на дудках пастушьих песни неба сыграл. И тоскую по той, что другим суждена, что еще не была на Руси рождена…
Бакинская тетрадь
