- Пашка ничего мужик,- снова встрял Ерофеич.- Он твоей хозяйке, между прочим, Марье Васильевне Луканчиковой, свояк. Вот только Клавдию нужно уговорить, чтобы она свои слова, насчет того что Соус ее по уху съездил, взяла назад. Как будто она на него в сердцах наклепала...
- Короче, Серега,- сказал Гуляй.- Меньше сотни она не возьмет. Да мы ей еще и должны остались. В общем, я тут одному сейчас свой пиджак буклевый сплавил за тридцатник. Давай выручать кореша, он хоть и дурак, а все одно не чужой ведь. С кем не бывает...
Серега не знал, чем он может помочь Соусу, но ему почему-то припомнилось то утро на автостанции, когда Гуляй и Соус примчались утром в райцентр, чтобы выручить его, Серегу. Может, заняли, а может, тоже что-нибудь продали с себя и примчались на комбайнах выручать друга из беды.
- Слышь, Сережа,- сказал Ерофеич,- у тебя сколько с собой? У меня вот трояк. Все, что мне моя зараза на месяц положила.
У Сереги в кармане лежал червонец, который ему утром выдала Антонина, чтобы он, живя в Дерюгино, ни в чем не нуждался. Дома, он знал, деньги были. Антонина приехала не с пустыми руками, перед отъездом многое продала. Кроме того, все, что Серега получил в совхозе за последние две недели, то есть девяносто пять рублей, он передал жене. Есть, значит, деньги. И нет их, потому что как после вчерашнего можно заговорить с Антониной на такую тему? Как втолковать ей, что сейчас эти деньги могут решить дальнейшую судьбу несчастного Соуса, а самое главное, как доказать ей, что судьбу эту надо решать ему, Сереге? Ведь, правду сказать, с какой стороны ни взгляни на этого Соуса, все равно скотина скотиной и то, что он вчера наделал там, в ресторане, мерзость несусветная. Как же объяснить Антонине ту связь, которая завязалась между ним, Серегой, и этим Соусом. Еще накануне вчерашнего разговора можно было попробовать, но теперь это только испортило бы все дело. Теперь нужно действовать иначе. И Серега решил, что возьмет недостающую сумму без ведома Антонины, а потом при первой же возможности восполнит недостачу. Оставив приятелей ожидать его у конторы, Сергей поспешил домой. Антонину он увидал еще с улицы. Она стирала белье, пристроив таз на лавке у крыльца. Дочурка тут же подбирала щепочки и складывала их в кучу.
- Ты чего это вернулся? - удивилась Антонина неожиданному появлению Сереги.
- Ключ шесть на девять забыл в телогрейке,- выпалил он первое, что пришло ему в голову.
- Глянь в зеркало перед тем, как уходить, а то пути не будет,-посоветовала Антонина, не прерывая стирки.
"Поверила,- подумал Серега.- Как все-таки легко обмануть честного человека. Ну, это уж в последний раз". Стараясь не суетиться, чтобы не выдать себя как-нибудь, он прошел в комнату, запустил руку под матрац дочуркиной постели и достал оттуда полиэтиленовый мешочек, в котором Антонина хранила деньги. То и дело оглядываясь на дверь, Серега отсчитал семь червонцев, а остальные положил на место.
- Все в порядке? - спросила Антонина, когда он вышел из дому.
- Нашел,- ответил Серега как можно небрежнее и тут вспомнил, что забыл глянуть в зеркало.
Тем не менее все складывалось как нельзя лучше. Гуляй сразу же одолжил у знакомого шофера уазик, на котором развозили по клубам кино. До райцентра домчались за каких-нибудь полчаса, хотя обычно на эту дорогу уходило не менее сорока пяти минут. И Клавдию застали дома и была она не в таком уж плохом настроении, какое, по мнению Сереги, у нее должно было быть после того, что произошло между нею и Соусом.
- Чего в жизни не случается,- сказала она улыбаясь как ни в чем не бывало, когда Гуляй отдал ей деньги.- Может, по сто граммов?
- Нет,- сказал Гуляй,- После. Если Пашка учует запах, он и разговаривать с нами не станет. Я его знаю.
Отделение милиции находилось во дворе, напротив райисполкома. Гуляй с Клавдией пошли выручать товарища, а Серега и Ерофеич остались их ждать на лавочке возле Доски почета. Не успели они выкурить по сигарете, как явились спасители и вместе с ними Соус. По всему видно было, что он не только не переживает свою вину, но еще и гордится чем-то. Шагал он не спеша, по-хозяйски засунув руки в карманы и с папироской во рту. Ни дать ни взять какой-нибудь жиган из немого кино. Гуляй был доволен, а Клавдия смущена.
- Ну вот,- сказала она Ерофеичу,- этого охламона выпустили, а мне нотацию прочли. Нет, зря я его пожалела, надо бы ему впаять годок-другой, чтобы рукам воли не давал.
- Если меня посадят, кого ты обсчитывать будешь? - огрызнулся Соус.
- Довольно вам лаяться,- вмешался Гуляй,- портить настроение и себе и людям.
Клавдия сделала вид, что обиделась, и ушла ни с кем не попрощавшись. А приятели сели в машину и поехали в магазин. Гуляй желал тут же обмыть счастливое освобождение Соуса, но, кроме Ерофеичева трояка, у него не было ни гроша. Он уже хотел купить две бутылки плодово-ягодного, но Сepeгa решил быть великодушным до конца и купил на свои бутылку старки.
- Только я пить не буду,- сказал Серега, передавая бутылку Гуляю.
- То есть как? - насторожился тот.
- Вы пейте, а я поведу машину,- нашелся Серега.
- Ну ты, брат, даешь,- развеселился Гуляй. - Тут тебе не Москва. Тут главное - на дороге не зевай. А пьяный ты или трезвый - кому какое дело. Бывает, что один капли в рот не берет, а машину ведет как клизма какая-нибудь. А другой садится за баранку выпимши, а едет как бог. Ты, Серега, не боись - я сам поведу.
Последнее препятствие, которое Серега поставил на пути своего падения, оказалось таким хлипким, что Гуляю достаточно было дыхнуть на него перегаром, чтобы оно рассыпалось, как тот самый карточный домик, который считается символом всего непрочного. А может, и не было никакого препятствия, а только его видимость. Может, Серега слишком много совершил в этот день, чтобы совершить еще что-то. Так или иначе, но бутылка была распита на четверых. Затем появилась вторая. Ее почему-то поставил тот самый шофер, у которого Гуляй одалживал уазик. Пили в Синюхино, в Красновидово и, наконец, в Дерюгино на жальнике, на крутом берегу реки, где когда-то был похоронен какой-то Табуретов.
И все, что Серега видел вокруг себя, и все, что слышал, по мере того, как затуманивалась его голова, наполнялось особым смыслом, набирало значительности и вдруг растворилось само собой.
Проснулся Серега на чердаке. Он лежал на сене в штормовке и резиновых сапогах, а рядом нахрапывали Гуляй и Соус - тоже в полном обмундировании. По всей округе из конца в конец орали что есть мочи петухи.
Серега встал и спустился по приставной лестнице во двор. Видимо, было еще очень рано, может быть, даже ночь. Он прожил в здешних местах уже несколько месяцев, но так и не научился различать, когда кончаются серые ночи и начинаются пасмурные утра. Тихо-тихо, чтобы не залаяла собака, он открыл калитку и вышел на улицу. Но собака не залаяла, она еще спала в своей конуре или, может, решила, что все равно хозяева еще спят и никто не оценит ее усердия. И действительно, вокруг не было ни души. Серега спустился к речке, нашел мостик и умылся как следует, потом помахал руками, попрыгал, чтоб согреться.
Возвращаться туда, где он ночевал, ему не хотелось. Значит, нужно было как-то скоротать время, пока бригада проснется и придет в себя, чтобы начать работу. Серега насобирал веток, сухих листьев и стал разжигать костер. Листья быстро прогорали, а ветки никак не занимались. Он уже хотел оставить это занятие, но тут к нему подошел Гуляй, достал из кармана какие-то накладные, скомкал их, обложил со всех сторон ветками и поджег. Костер стал разгораться.
Некоторое время Серега и Гуляй молча смотрели на огонь. Потом Гуляй спросил:
- Похмеляться будешь?
Серега отрицательно покачал головой.
- Ну вот что,- сказал Гуляй, подсаживаясь поближе к огню.- говори мне все, как врачу в больнице. Вижу ведь, что у тебя в душе какой-то вредитель завелся. Таишься, а все одно видно. Так что давай выкладывай, какая там у тебя повестка дня. Может, по деньгам сокрушаешься, так мы тебе отдадим. И еще накинем, не сомневайся.
- Мне-то что, Степан Иванович,- ответил Серега.- Жена вот...
- Я так и знал,- перебил его Гуляй.- Ну что они себе позволяют... Вот иногда так задумаешься, правильно ли живешь? Может, лучше было бы обрасти семьей, посадить картошку? К детям я ласковый, честное слово, особенно к пацанам. Подумаешь, подумаешь - нет, как ни крути, а все это не для меня. Вроде бы и остепениться пора, и бабы хорошие попадаются, особенно из разводок, но не лежит у меня душа к семейному делу. Женщину понять можно, ей мужик в хозяйстве нужен, как корова или там, кабан. А нашему брату на кой хрен все это? Нет, я не за всех говорю, потому что, если правду сказать, барану живется лучше, чем какому-нибудь волку, его всегда накормят и соли дадут полизать, но по мне лучше повыть с голодухи, чем позволить таскать себя за рога. Только ты не подумай, что Гуляй бабам враг. Нет, я их даже очень жалею и понимаю душевно. За то они меня и любят. А то, что у них натура хозяйственная, так это очень даже хорошо для общества - каждая баба своему мужику отдел кадров. Он ей получку, она ему - миску щей. Хошь не хошь, а, работай.
