Ати с сожалением вспоминал о ледяном аде больницы, ведь благодаря ему он выздоровел и предстал перед реальностью, о существовании которой раньше даже не задумывался, хотя это была реальность его мира и никакой другой он не знал. Есть такая музыка, которую слышишь только в одиночестве, за пределами социальных рамок и полицейского надзора.
Ати боялся возвращаться домой и одновременно с нетерпением ждал этого. Ведь именно рядом с близкими людьми – и против них – ему придется бороться; ведь именно там, посреди ежедневной суеты и неразберихи невысказанных слов теряется понимание глубоких вещей, прячась за поверхностным и притворным. Санаторий придал ему сил и открыл глаза на немыслимый факт: в их мире существует другая страна, как существует и отделяющая ее неведомая, а значит, непреодолимая и смертельная граница. Как можно воспринимать собственный мир, если даже не знаешь, кто живет в твоем же доме, только в другом конце коридора?
Очень занимательно задаваться вопросом, который сводит с ума: продолжит ли человек свое существование, если его перенести из мира реального в мир виртуальный? Если да, то может ли он умереть? А от чего? В виртуальном мире нет времени, а значит, нет и неурядиц, старости, болезней, нет и смерти. И как там можно покончить с собой? Станет ли и сам человек таким же виртуальным, как его мир? Сохранит ли он память о другой жизни, о смерти, суетливых людях, скоротечных днях? И разве можно назвать виртуальным мир, который позволит все это ощущать?
Ну да ладно, хватит домыслов, гипотез, игры ума; Ати уже тысячу раз перебирал их в своем воображении и ни до чего не дошел, кроме страхов и головной боли. А еще злости и бессонницы. И стыда с назойливой скорбью. А что действительно нужно срочно сделать – так это отправиться на поиски границ и пересечь их. На той стороне и увидим, что так долго и тщательно запрещают, используя разные хитрости, там и узнаем, с ужасом или облегчением, кто мы такие и каков наш мир.
Ати говорил это сам себе еще и для того, чтобы убить время, так как ожидание – источник тревоги и проблемных вопросов.
Внезапно отовсюду и ниоткуда, из какой-то далекой долины, донесся звук: сочный, мощный, наполненный плавностью и гармонией, он поднялся до вершины горы и до санатория, – прекрасное чарующее пение, эхо которого сплеталось и трепетало, чтобы затем странным образом, печально и поэтично, растаять. Ати нравилось слушать этот звук и мысленно следовать за ним по его затихающему пути до полного исчезновения в звездной тишине. До чего же приятно пение горного охотничьего рога!
Авангард каравана, вышедший из санатория при первых проблесках солнца, добрался до горных хребтов, до первой остановки – многофункциональной стоянки, где располагались лавки безлюдного сейчас базара, логово шамана и разнообразные административные конторы, которые гнездились в самом низу. Стоянка находилась за двадцать шабиров птичьего полета. Преодолеть такое расстояние хватало сил только у горного рога. В данном случае он оповещал, что дорога свободна и проходима. Это и был тот сигнал, которого ожидали.
Караван мог отправляться в путь.
Каждый час будет звучать охотничий рог со следующих горных хребтов, чтобы указать время и обозначить путь, а караванный горн станет отвечать им, что время, по воле Йолаха, идет своим чередом и пока не довело до полного изнеможения пассажиров – выздоравливающих больных, лишенных сил и альпинистских навыков, и несчастных чиновников, полностью потерявших форму.
В санатории наступил волнующий момент. Столпившись на террасах, у бойниц и на земляных валах вокруг крепости, больные смотрели вслед исчезающему в утренней дымке каравану. Они махали руками и молились скорее за храбрых путешественников, чем за самих себя, пленников изнурительных болезней. Мертвенно-бледные, какими они всегда и были, завернутые в свои обтрепанные и залатанные бурни из грубого полотна, окруженные странным светлым ореолом, они напоминали сборище привидений, пришедших поприветствовать конец чего-то непостижимого.
На изгибе тропинки, пересекающей остроконечную вершину, Ати обернулся, чтобы последний раз взглянуть на крепость. Когда он снизу вверх посмотрел на нее, укрытую дрожащим отсветом неба и подернутую дымкой, она впечатлила его своей величественной и даже наводящей ужас мощью.
У крепости была долгая история, которой не знали, но чувствовали. Казалось, она вечно стояла на этом месте, познала множество миров и несметное число народов и видела, как они исчезали один за другим. От тех времен почти ничего не осталось, разве что призрачная, насыщенная тайнами и шепотом атмосфера, тщета прежних неведомых дел и выгравированные в камне знаки: кресты, звезды, полумесяцы, начертанные грубо или изящно; кое-где изображения с непонятными каракулями в готической манере; в других местах – полустертые, безнадежно испорченные рисунки. Должно быть, они что-то означали, иначе их не стали бы вырезать: такое старание несомненно имело смысл; да и не будь они преисполнены столь большого значения, их не пытались бы затереть. Во время Великой священной войны крепость оказалась на линии фронта, проходившей вдоль горного хребта Уа, и была задействована во время боев; стратегическое значение крепости сделало ее неприступным военным объектом; укрепление в ее стенах сначала принадлежало Врагу, а затем народу верующих – или наоборот; в любом случае, она не раз переходила из рук в руки. В конце концов ее отважно и окончательно отвоевали солдаты Аби, ибо на то была воля Йолаха. Есть даже одна легенда, которая гласит, что в окрестностях осталось столько трупов, что ими можно заложить все ущелья Уа и запросто пройти по ним, как по ровной земле. Это очень даже возможно, ведь цифры потерь объявлялись астрономические, использованное оружие по своей мощи превосходило солнце, а битвы растягивались на десятилетия, уже никто и не знает, на сколько именно. Удивляет только, что крепость после таких невзгод осталась невредимой. Если даже половина тех рассказов, которые ходят по стране, правдивы, то можно с уверенностью сказать: где ни поставишь ногу в этой стране, наступишь на труп. Удручающее соображение, ибо невозможно избавиться от мысли, что в следующий раз, когда копнут землю, придет очередь и твоего трупа.
После войны, которая разрушила все и радикально изменила историю мира, нищета выбросила на улицы всех шестидесяти провинций империи сотни миллионов несчастных; это были дикие племена, потерявшиеся семьи или то, что от них осталось, вдовы, сироты, инвалиды, умалишенные, больные проказой и чумой, пораженные отравляющими газами и радиацией. Кто мог им помочь? Ад был повсеместно. Бандиты с большой дороги кишмя кишели, они собирались в целые армии и грабили всех, кто еще выжил в этом несчастном мире. Долгое время крепость служила пристанищем для бродяг, которым хватило сил и мужества встретиться лицом к лицу с преградой горного хребта Уа. То был своего рода Двор чудес[2], куда приходили издалека, чтобы найти убежище и справедливость, а встречали разврат и смерть. Можно даже сказать, худшего мира, чем тот, свет не видывал.
Со временем порядок был восстановлен. Разбойников поймали и казнили в соответствии с обычаями каждого региона, машины смерти работали днем и ночью, изобретались тысячи способов их усовершенствования, но даже будь в сутках тридцать шесть часов, их не хватало бы для выполнения ежедневной работы.
Вдов и сирот попристраивали в разных местах и позволили им заниматься разным мелким ремеслом. Больные и инвалиды продолжали нищенствовать, брошенные на произвол судьбы, и без медицинского ухода помирали миллионами. Именно в целях очистки города и деревни от трупов, пропитавших всё своим зловонием и служивших рассадником стольких болезней, и создали тайную, но очень эффективную гильдию сборщиков мертвых. Для организации их деятельности были изданы специальные законы, а Справедливое Братство обнародовало религиозный эдикт, который придал сакральное значение тому, что главным образом касалось вопросов общественной гигиены и корпоративных интересов. Очищенную, прибранную, отремонтированную крепость сделали санаторием, куда выдворяли чахоточных. Уже забылось, в результате какого запутанного умозаключения всех убедили, что они являются причиной всех напастей человечества. Против больных туберкулезом мобилизовали все силы, их изгнали из городов, а затем и из деревень, где необходимо было возобновлять сельскохозяйственные работы. Вместе с оттепелью суеверие ушло, но на практике ничего не изменилось: чахоточных продолжали ссылать сюда.
У больных и паломников, которые прибывали со всех концов необъятной империи, Ати научился многому. Он узнавал названия других городов и обрывки их истории и обычаев, слышал чужой акцент и видел чужую повседневную жизнь, впитывал неожиданные и поразительные сведения. Крепость предоставляла возможность глобального ви́дения народа верующих в его бесконечном разнообразии, каждую группу с присущими только ей характером и поведением. Можно было слышать и язык паломников, на котором они приглушенно говорили меж собой, подальше от посторонних ушей, причем с таким воодушевлением, что невольно хотелось понять, о чем же идет речь. Но шушуканье тут же прекращалось: чужаки были осмотрительны. Когда Ати немного окреп, он стал бегать из палаты в палату и весь превращался в глаза, уши и даже нос, потому что у каждой группы был еще и запах, очень характерный: любого можно было выследить по запаху. А еще они узнавали один другого по акценту, по внешнему виду и чуть ли не по взгляду, и, не успев обменяться тремя знаками, бросались друг другу в объятия, всхлипывая от избытка эмоций. Было трогательно видеть, как они ищут своих, точно на переполненном базаре, собираются в каком-нибудь темном углу и лепечут на своем наречии, будто хмельные. Что они говорили друг другу целыми днями? Лишь слова, но они явно поднимали моральный дух собеседников. Это было прекрасно, но более чем неосмотрительно: закон предписывал разговаривать исключительно на абиязе, священном языке, которому Йолах обучил Аби, чтобы объединить верующих в одну нацию, а другие языки, плоды случайных обстоятельств, считались бесполезными: они разъединяли людей, обосабливали их в отдельные группы, развращали душу придумыванием вранья. Уста, которые произносят имя Йолаха, нельзя осквернять неподлинными языками, которые извергают зловонное дыхание Балиса.