Рене сравнялось тринадцать, дядя Габриель, приехавший с ежегодным визитом из Египта, впервые заметил, что его маленькая племянница взрослеет. Они сидели вдвоем в гостиной, ожидая, когда граф с графиней спустятся к ужину, и тут дядя Габриель вдруг посмотрел на Рене как никогда прежде, так он смотрел лишь на ее мать. Под неотрывным взглядом виконта кровь бросилась Рене в лицо, а по спине пробежали мурашки.
— Подойди сюда, дитя, — властно произнес Габриель.
Рене сидела в кресле напротив, скромно скрестив щиколотки. Посмотрела на дядю, подождала, пока уймется сердцебиение.
— Подойди сюда, — повторил он. — И поцелуй дядю.
— Я не собачка, дядюшка, — сумела ответить Рене самым что ни на есть холодным тоном. — Но если вы вежливо попросите, я, может быть, подойду и поцелую вас.
Он рассмеялся.
— В таком случае, барышня Сердитка, пожалуйста, осчастливь своего бедного дядю, подойди сюда и поцелуй его.
— Хорошо, — сказала она, вставая и направляясь к нему. — Но только потому, что вы вежливо попросили. И потому что мне очень нравится ваша борода.
— Вот как, тебе нравится моя борода? — Виконт взял ее за плечи и легонько коснулся губами ее лица.
— Да, она всегда приятно пахнет, — сказала Рене, вдыхая запах лосьона, потом хихикнула. — Только мне щекотно.
— Скажи-ка, малышка, — заговорщицким тоном продолжал дядя Габриель, — чтó твоя мамá говорит тебе про меня?
— Отчего вы спрашиваете, дядюшка? — в свою очередь спросила Рене, раздосадованная, что разговор зашел о ее матери.
— Мне просто любопытно.
— Она говорит, вам на все наплевать, — честно ответила Рене. — Все время так говорит.
Виконт от души рассмеялся:
— В этом есть доля правды, признаюсь. Но на тебя мне не наплевать. Дай-ка рассмотреть тебя хорошенько. — Он отодвинул ее на расстояние вытянутой руки, крепко держа за талию и оценивая взглядом, будто увидел впервые. — Господи, как же ты выросла с тех пор, как я был здесь последний раз. Почти взрослая девушка.
— Я и есть взрослая девушка, дядя.
— Сколько же тебе лет?
— Тринадцать.
Виконт кивнул и задумчиво обронил:
— Н-да, по твоей милости у меня будет много тревог, девочка моя. Я вижу. Ты сведешь меня с ума. — Он снова притянул ее к себе, прижался лицом к ее щеке и тихонько пробормотал: — Будь осторожна, малышка, мне нравится аромат твоей кожи.
5
Неделю спустя, рано утром, когда графиня еще не вставала с постели, дядя Габриель зашел в комнату Рене, велел ей встать и одеться для верховой езды.
— Покатаемся вместе, наберем в лесу грибов, — сказал он.
Старик Ригобер, после увольнения Жюльена исполнявший и его обязанности, оседлал им лошадей.
— Я бы не советовал вам уезжать слишком далеко, господин виконт, — сказал он, когда дядя и племянница садились верхом. Ригобер служил в Ла-Борне еще с тех пор, когда Габриель был ребенком, и симпатий к виконту никогда не питал, знал его как лгуна и грубияна, а вот своего хозяина, графа, старый конюх любил. И конечно же, оберегал юную барышню Рене.
— Почему, Ригобер? — спросил виконт.
— Говорят, в лесах браконьеры да разбойники шныряют, господин виконт, — отвечал старик. — Мне кажется, ехать туда небезопасно. Особенно с молодой хозяйкой.
— Чепуха, — сказал виконт, нежно улыбаясь Рене. — Утро чудесное для верховой поездки в лесу. И где прикажешь собирать грибы? Во всяком случае, дядя защитит молодую хозяйку от браконьеров и разбойников.
Рене оглянулась на дядю, такого красивого в бриджах и сапогах, так ловко и осанисто сидящего в седле. Сердце ее чуть не лопалось от гордости. Никогда она не чувствовала себя настолько взрослой, уверенной, настолько полной восторга и ожидания.
Старый Ригобер отметил сияющий вид молодой хозяйки, безошибочный признак влюбленности, и понял, что ничего хорошего ждать не приходится.
— Да, господин виконт, — пробормотал он, — именно этого я и опасаюсь.
— Что ты сказал, старик? — раздраженно бросил дядя Габриель.
— Ничего, господин виконт, — вздохнул Ригобер. — Ничего.
Дядя и племянница поскакали прочь, пришпорив коней и пустив их легким галопом, оба смеялись, а старый конюх проводил их взглядом, встревоженно качая головой.
Стояло погожее осеннее утро, траву на лугах уже позолотило увядание, она искрилась от росы, листья деревьев начали окрашиваться во всевозможные оттенки красного, желтого и оранжевого, и от малейшего ветерка с тихим шелестом трепетали в лучах раннего утра, будто язычки пламени. Воздух еще сохранял чарующую мягкость конца лета, когда оно вливается в осень, и словно бы ласково обнимал всадников.
Ездить верхом Рене научилась чуть ли не тогда же, когда научилась ходить, и была опытной наездницей, и сейчас, когда она скакала по лугу рядом с дядей, а лошади шли безупречным аллюром, в унисон, ее не оставляло ощущение, будто оба они существовали в собственном уединенном мире, были единственными пассажирами на корабле, плывущем по мягкой морской зыби, в движении влюбленных. Они посмотрели друг на друга из глубин своего общего уединения, и этот взгляд решил все.
До конца долгой жизни Рене этот осенний день, когда ей было тринадцать, будет жить в ее памяти. Много лет спустя, уже глубокой старухой, когда и рассудок, и плоть увяли, и банальности будничной жизни ее вовсе не интересовали, она по-прежнему могла всеми фибрами своего существа явственно ощутить то дивное осеннее утро. Видела окрест темно-коричневые оттенки осени, чувствовала на разрумянившихся юных щеках согретый солнцем ветерок, чувствовала, как играют мышцы коня, улавливала даже легкий аромат дядина бритвенного лосьона, смешанный с запахом лошадей, травы, земли, что двигалась внизу. Поднимала свою старую, почти безволосую голову и из глубин своего «я» вновь смотрела ясными девичьими глазами в улыбающееся лицо дяди. Как осанисто и красиво виконт сидел в седле, белокурые волосы мягко поблескивали в косых осенних лучах, усы и бородка аккуратно подстрижены, кожа загорелая от египетского солнца. Их взгляды встретились, и этот миг навсегда запечатлелся в ее памяти как легкий трепет, молнией пронизавший все тело.
Всадники придержали лошадей, пустили их рысью, а затем, очутившись в лесу, шагом; солнце пробивалось сквозь деревья, обрызгивая легкий ковер палой листвы, еще не вполне засохшей, так что она лишь едва внятно шуршала под копытами.
Отец запрещал Рене рискованные одинокие прогулки в лесу. Другое дело — скакать по лесу во время la chasse à count, псовой охоты, в приподнятой атмосфере праздника и волнения, когда егеря трубили в рога, а охотники верхом на лошадях мчались среди деревьев вдогонку за собаками, лающими где-то впереди. Но, несмотря на юношескую браваду, Рене, когда выезжала верхом одна и без защиты датского дога Султана, неизменно держалась от леса подальше. Она слышала рассказы о цыганах, которые там жили, о бродягах, разбойниках
