обернулся и с любовью посмотрел на дочь. — Ей другой не нужен.
В продолжение всего разговора Рене молчала, неподвижно сидела в кресле, ничто не выдавало противоречивых чувств, которые бушевали в ее груди, заставляли сердце биться учащенно и вызывали мурашки по всему телу.
— Вы прекрасно знаете, что мы с Аделаидой не могли иметь детей, — сказал Габриель.
Граф рассмеялся.
— Не могли иметь детей! — вскричал он, стараясь вернуть себе хотя бы толику достоинства. — В самом деле, братишка, неужели непонятно: чтобы завести детей, надо осуществить брачные отношения! Впрочем, твои семейные сложности меня не касаются. Я не разрешу тебе удочерить мою дочь. И точка.
— А каково ее будущее с тобой, Морис? — спросил Габриель. — Скажи честно! Ты промотал свое состояние, сидишь в долгах как в шелках, и в конечном итоге тебе придется продать свой замок. С чем в таком случае останется ребенок?
— Ей надо сделать выгодную партию, — сказал граф. — Я уже говорил с господином де Бротонном о том, чтобы поженить его сына Ги и Рене, когда дети достигнут совершеннолетия. Семейство де Бротонн владеет солидным состоянием.
Эта новость вывела Рене из оцепенелого молчания.
— Я не намерена выходить за Ги де Бротонна, — сказала она. — Я едва с ним знакома. И он мне не нравится.
— Если не этот союз, — продолжал граф, игнорируя вспышку дочери, — предлагаю устроить брак с сыном какого-нибудь миллионера-бакалейщика. Деньги в наши дни много значат.
— Верно, брат мой, — кивнул виконт. — А к тому времени, когда она станет совершеннолетней, ты окончательно разоришься. Единственное приданое, какое ты можешь ей обеспечить, это куча твоих долгов. Ни одна добропорядочная семья не захочет такую невестку. А я не желаю, чтобы она выходила за буржуа — миллионера или нет.
— Тогда есть простое решение, — сказала графиня. — Она уйдет в монастырь. Я уже говорила с монахинями из Святого Августина.
— В монастырь? — переспросила Рене. Мать предлагала это не впервые, но до сих пор она считала это просто угрозой. — Я в монастырь не пойду!
Габриель с нежностью посмотрел на племянницу:
— Лягушонка в монастырь? Никогда! Вы только посмотрите на нее. Этот ребенок — воплощенная свежесть лесной нимфы. Монахини сломают ее. Нет, потому-то я и намерен сам позаботиться о ее будущем.
— Я выразился достаточно ясно, Габриель. Ни в коем случае.
— А я, насколько мог, ясно обрисовал твое положение, Морис. И мое предложение таково: я вытащу тебя из финансовой трясины, ты и твоя семья поедете со мной в Египет, и я удочерю Рене. Или я оставлю тебя здесь, в Ла-Борн-Бланше, со всеми твоими проблемами и полностью лишу поддержки. Выбор за тобой. Да или нет.
Граф отвернулся, явно потрясенный ультиматумом брата.
— Ну хорошо… — пробормотал он. — Только вряд ли можно ожидать столь серьезного решения сию же минуту. Мне нужно время, чтобы обдумать твое предложение, Габриель.
— Нет, Морис. Времени нет, и обдумывать тут нечего, — отрезал Габриель. — Решайся: да или нет?
Граф де Фонтарс долго смотрел на брата. Габриель, хотя и младший сын, всегда был умнее, жестче, амбициознее. И чистая правда: граф оказался полностью зависим от состояния брата. Человек невеликого ума, Морис все же был практичен. В конце концов он кивнул и пробормотал:
— Что ж, конечно, с сыном… с сыном было бы совсем другое дело… но дочь… дочь… — Голос графа дрогнул, он неопределенно махнул рукой и с глубоким вздохом сказал: — Ладно, Габриель, ладно. Готовь соглашение, раз так надо. Но будь добр, больше никаких разговоров на эту тему. — Он грузно встал с кресла, не в силах даже взглянуть на Рене. — Анриетта, пожалуйста, скажи Адриану, что сегодня я поужинаю у себя.
С некоторым недоверием, жалостью и грустью Рене проводила взглядом отца, который, стараясь сохранить достоинство, не оглядываясь вышел из гостиной. С одной стороны, она обрадовалась, что будет жить в Египте с любимым дядей Габриелем, была взволнована и благодарна, что он выбрал ее своей наследницей. С другой же — ее потрясло, что родной отец, которого она тоже очень любила, готов отказаться от нее, а по сути, продать ее тому, кто предлагает самую высокую цену. Кто же в семье, думала она, вправду любит ее и по каким причинам? Но до некоторой степени утешилась мыслью, что, по крайней мере, не придется выходить ни за младшего де Бротонна, ни за отпрыска бакалейщика, ни идти в монастырь, что было бы совсем ужасно.
8
Семейство де Фонтарс настолько внезапно покинуло Ла-Борн-Бланш, что даже попрощаться как следует времени не нашлось. И пожалуй, в конце концов так оно и лучше; пожалуй, никто из них не хотел всю жизнь чахнуть над накопленными здесь воспоминаниями, предпочитая поскорее тихонько сбежать, оставить прошлое позади и в другом месте построить себе и своей семье новую жизнь.
На графа этот едва ли не вынужденный отъезд подействовал явно сильнее, чем на других. С детства он воспитывался как будущий хозяин имения, гордился своими титулованными предками, с аристократическим апломбом исполнял свои обязанности, удобно чувствуя себя в привычном здешнем распорядке — по утрам являлся коротышка Лароз, чтобы его побрить; затем он ежедневно верхом объезжал имение и посещал почтовое отделение в городке, где все относились к господину графу с почтением, подобающим его статусу; вдобавок охотничий сезон и месяцы предшествующей подготовки; романтические интрижки со сговорчивыми, а порой и не очень сговорчивыми девицами из городка. Хотя жизнь, которую граф себе построил, зиждилась, как подчеркнул его младший брат, на устарелых остатках феодального прошлого Франции, расставаться с нею от этого было не легче. В самом деле, оттого, что графа так резко вытолкнули в XX столетие, в «современный» мир, которого он дотоле умудрялся избегать, внезапная реальность отъезда ударила по нему с еще большей силой.
Конечно, Рене тоже очень не хотела покидать родные пенаты, других-то она не знала. Ей нравилось жить в здешнем краю, с лошадьми и собаками, в имении, где можно гулять, с любимыми слугами, особенно с ее союзницей, кухаркой Тата. К тому же ее пугало упоминание о Париже, ведь по своим редким поездкам в этот город, где видела изящных молодых людей в красивых городских нарядах, она поняла, что, несмотря на высокое происхождение, на самом деле не более, чем провинциалка. Однако по молодости лет переезд виделся ей и как большое приключение. В последние дни, проведенные в Ла-Борн-Бланше, Рене лежала ночами в постели, не в силах уснуть, изнывая от волнения и страха, пытаясь вообразить свою новую жизнь в Париже и в Египте. Сознавала, что это
