границы, они кинулись расцеплять Чехова с Есениным. Коровьев начал тащить в сторону Ваню, а Базаров с Булгаковым переключились на Женю, крича им в уши призывы остановиться. Адам со всей силы кинул Хеттского в сторону, тот размазал кровь из губы по лицу и переполз к краю оврага, собираясь встать и биться дальше. Чехова тряс Булгаков, выбивая из боевого транса.
— Остановитесь, черт возьми! Вы сами не видите, что творите! — перебивая друг друга верещали не дерущиеся.
— Псина… — прошептал Есенин, усаживаясь обратно, когда понял, что дуэль закончена.
— Вы забыли второй пункт Кодекса Свиты Воланда? Драки запрещены, идиоты!
— За этим следует исключение! — подтвердил слова испуганный как никогда Витя. — Неужели вы оба хотите выйти?
— Вы забыли… — вытирая с лица кровь, пробормотал Чехов. — Исключение следует только если…
— Если так становится решено на церемонии… — прошептал Есенин.
— Вставайте. — опережая свои слова, Коровьев подхватил за плечи Ваню, Чехов же поднялся сам.
Соперники оказались напротив друг друга, коротко кивнули и сложили руки за спиной. Остальные члены Свиты стали между ними, так что не закрывали взгляд на друг друга.
— Я, Коровьев Адам, властью данной мне Кодексом Свиты Воланда объявляют первое дело о драке между участниками открытым. — стараясь не выпустить слезы от предстоящей потери одного из ценнейших товарищей, выговорил музыкант. — Барьер, перчатка, секундант оказались не нужны в благородной дуэли между прекрасными некогда товарищами. Обращаясь ко второму пункту Великого Кодекса, голосование последует в случае если хотя бы один из дуэлянтов захочет исключения своего противника из рядов Свиты. Дуэлянты, подайте этот знак если голосование должно последовать. — Коровьев повторил то самое перчаточное движение, что сделал поэт перед началом боя, Базаров и Булгаков повторили за ним. Как ты уже понял, читатель, был этот жест знаком битвы. — Если он не будет отправлен в течение одной минуты дело будет закрыто.
Секунды текли долго, каждый мелкий толчок со стороны Чехова и Есенина заставлял Свитовцев дрожать. Женя пепелил глазами Ваню, словно спрашивая, когда же он уже поднимет перчатку. Ваня искал в глазах бывшего друга ответ на такой же вопрос. Секунды шли, а рука не вскакивала вверх ни у одного, ни у другого. Гордость отошла на второй план, на первый вышло все то человеческое, что таилось в сердцах соперников. Каждый был готов поднять эту руку, но уже за исключение самого себя из рядов Свиты.
Коровьев щелкнул пальцами и опустил руку, за ним последовали и Витя с Сашей.
— Минута. Дело закрыто.
— Пойдемте домой, а… — стыдливо прошептал Ваня.
Женя вытянул вперед руку для рукопожатия, что означало бы поднятие трубки мира к губам. Есенин сжал его ладонь, не пересекаясь с его виноватыми глазами такими же своими. Юноши притянули друг друга за запястья и хлопнули по спине, зацепляя объятия.
Глава 4. День независимости
Ночь. Привычный запах табака бил изо рта Булгакова, ползал по его свитеру и крутился в волосах. Саша шел по апрельской московской аллее, не обращая внимания на лужи. Его ботинки уже намокли и в них было холодно и неприятно. Он устало склонил голову и словно уменьшился в размере, сжался в один крошечный силуэт. Руки теребили пустую пачку желтого «Кэмела», словно от этого в ней могли появиться новые сигареты. Злость кипела в венах юноши. И вот опять Булгаков в такой поздний час на улице. Луна уже освещает своим неполным огнем небо, а черноволосый идет в квартиру Коровьева. Почему? Так попросил Есенин. Этим вечером он опять приведет сюда красавицу из милой кофейни на Тверской, и лишние уши и глаза были бы не кстати. Отказать своему Иисусу Булгаков не мог, и все, что мог он сделать в знак протеста- поджать губы. Он и сам мог попросить Ваню уйти из квартиры, но только девушки так к Саше не липли, и причины выгонять Есенина не было. Да и если выгонит, пойдет рыжий к Коровьеву, их дружба укрепиться, а Булгаков опять будет на втором месте, чего не хотел страшно.
Ваня, застегивающий шелковую черную рубашку и бросающий взгляды пронзительных глаз на Сашу, Ваня, бархатным голосом спрашивающий может ли его товарищ покинуть квартиру на всю ночь, превращался в глазах Булгакова в другого человека. А точнее в себя. В такого Ваньку Хеттского, каким он был в школьные годы.
Касаткин смотрел на часы каждую секунду. Стрелка приближалась к тридцати минутам, а Хеттского все еще нет в классе. Неужели не придет? Что тогда делать Саше? Без него всегда скучно. В классе не стоит шум, никто не хохочет во время химии, никого не выгоняют из класса, никто не засыпает на уроках… Остальные ребята не были в глазах Касаткина хорошими, он помнил, что до прихода лучшего друга в школу отношения между Сашей и одноклассниками были, мягко говоря, плохими. С седьмого класса ситуация стала до боли клишированной. Несчастный одиночка сталкивается с харизматичным лидером, и тот почему-то выбирает себе в оруженосцы именно его. При желании Хеттский мог стать диктатором, умения управлять людьми у него не отнять. От парня веяло уверенностью и силой, на него хотелось равняться и его хотелось слушать и слушаться. Таких людей действительно мало, но их присутствие в жизни абсолютно любого человека превращает ее в невероятный сборник историй. И да, на все эти приключения Сашу подбивал Ваня, и никогда наоборот. Хеттский был очень сложной персоной- как вообще возможно и управлять кучами людей без капли сочувствия, и оставаться всеобщим любимцем при этом? Ангел с дьявольскими рогами.
Касаткин, сидящий спиной к двери, понял, что товарищ пришел, когда несколько одноклассников и одноклассниц кинулись к выходу. Саша обернулся. Улыбающийся Ваня обнял одну из одноклассниц за талию, другую поцеловал в щеку, пожал руки поочередно всем парням, кроме одного, около ладони которого убрал свою, в лицо которому снисходительно засмеялся. Хеттский закинул рюкзак на стол и сел, положив ногу на ногу, рядом с Касаткиным. Он не изменился с начала седьмого класса в этом плане… Саша часто вспоминал первое сентября, когда одетый в яркую рубашку новенький подсел к нему за последнюю парту. Уже тогда стало Касаткину понятно, кому здесь наплевать на правила и установки.
— Саш, ты учебник взял? Я свой забыл. — Ваня повернул голову на товарища, обливая его одним из тех взглядов, которые отличали его от других.
— Ты не брал его с начала года. Как тебя учителя не убили еще? — усмехнулся черноволосый, передвигая книгу на центр стола.
— Меня слишком любят, чтобы убить, Сашка.
Все верно, юный Хеттский
