блестит под вашим взглядом как-то необыкновенно. А не любят наш город слепцы и безумцы, чье сердце никогда больше не откроется ни для человека, ни для зверя. Отовсюду люди тянутся в Москву, и задумываются- а если Москва не для меня? Перестройте вопрос и спросите, себя- а если я не для Москвы?
Пятеро некогда лучших друзей двигалось по оврагам и лесам, Чехов, в силу своих закатанных глаз, постоянно падал и закатывал их еще сильнее, казалось будто вместо врача скоро будет ходячий мертвец с пустыми глазницами. Есенин видимо что-то напутал с картами, поэтому до злополучного оврага добраться компания не могла уже полчаса. Ваня заметно расстраивался, судя по тому как мутнело и становилось спокойнее его лицо, а у таких беспощадных эмоционалов как Хеттский, спокойное лицо обозначает волнение и тоску внутри сердца. И грустил Есенин не из-за того, что цель будто уходила все дальше, а из-за того, что может подвести друзей, ведь трое из них шагали с восторженными лицами. Страшнее всего для вечных лидеров расшатать свой авторитет, разочаровать тех, кто слепо доверился им как маячкам в темном заснеженном поле. На помощь приходил бесконечный Коровьев, чувствующий людей тонко и понимающий переживания друга, он кивал, улыбался и хлопал рыжего по плечу, проговаривая:
— Сень, видишь, как долго найти не можем? Значит точно заколдованный этот твой овраг.
Булгаков с Базаровым липли к картам и несколько раз попытались взять в свои руки всю ситуацию, на что получали огрызания Адама. В конце концов, когда Чехов выкинул уже штук пятнадцать своих никому не нужных замечаний, нога Есенина соскользнула по мокрой земле вниз, и он полетел кубарем на дно ямы, а потом, кое как не разбив голову о камни, измазавшись грязью и травой, поднялся и начал махать недоумевающим товарищам.
Первым к другу спустился Коровьев, похлопал его по спине и позвал остальных, боящихся слезть в овраг друзей. Адам с Ваней в последнее время стали необычайно близки, возможно так и должно было быть- из всей Свиты Есенин чувствовал родственность душ только с ним, и казалось, что лишь на него можно положиться. Скелеты в шкафах Адама мало пугали рыжего, он даже боялся осведомиться о них, а возможно лишь не хотел портить представление о единственном друге. А Коровьев действительно не видел смысла втыкать кухонный сервиз в спину Хеттского, он был слишком добр и хорош, чтобы предать того. Адам был первым, кто соглашался с авантюрами друга, он убеждал других присоединиться к этим похождениям, он был рядом тогда, когда остальным парням было плохо и да, возможно эмпатия в нашем мире качество исключительно женское, но Коровьев своей мягкости не стыдился. Есенин чувствовал себя нужным рядом с этим товарищем, сколько много сокрытых за улыбкой тайн вылил он ему словно компотом на белую рубаху.
Остальные юноши вскоре оказались внизу и устроились на камнях и земле, рискуя испачкать одежду.
— А что нам теперь делать, Вань? — пробормотал Базаров, утыкая глаза куда-то в землю и словно копая взглядом скважину.
— Просто ждать! И искать леших. — пожал плечами Есенин, словно говорил какую-то обычную истину.
— Бредятина какая-то. Полчаса шли сюда по лесам, ты чуть не сломал себе позвоночник, а все для того чтобы мы сидели на этих камнях и ждали чего-то, ты сам не знаешь чего? — Чехов сжал руки на плечах, укрывая себя в кокон от окружающей его глупости.
— Жень, пересядь на Гусь камень. Может от снобизма тебя вылечит. — огрызнулся Ваня.
— В точку. — Коровьев выставил пальцы пистолетиком, как бы подтверждая слова товарища.
— Вы хоть иногда можете не ругаться?
Коровьев, Чехов и Есенин разом повернули голову в сторону сжимавшего губы Булгакова и уткнувшегося в дерево лбом Базарова.
— Как собаки, честно.
— Он прав. — убрал пистолет из пальцев Адам и покраснел от стыда. — Я не менее виноват. Чехов, брат, прости.
Коровьев сам не понимал себя, он всегда был таким добрым, честным и хорошим, да и на первой стычке разрывал этих двоих, а теперь полностью на стороне Есенина. Держать швейцарскую позицию иногда сложно даже для такого хорошего парня как Адам.
— Нет уж! Хеттский, ты вообще видишь, что мы из-за тебя творим? Сперва напали на эту несчастную старуху, она, значит, мирно шла по улице, а вы вдвоем накинулись! Сейчас сидим в грязи в каком-то захолустье и ждем, цитирую, леших?! — выпалил Чехов, вставая и двигаясь в сторону Вани. — Ты ведешь себя как идиот, ввязал во все это еще и Адама… Может, потому что без него тебе никто не будет верить? Парни, вы что, до сих пор не разочаровались в Хеттском? Базаров, да хоть ты не молчи! Я-то знаю, как ты устал! А ты, Булгаков, бедняга вообще с ним в одном доме живешь!
— Моя фамилия- Есенин! — закричал Ваня, складывая руку на запястье и изображая перчатку. По спинам всех друзей побежал холодок, все знали, что означает этот далеко не добрый жест..
Рука рыжего проехалась по бледной щеке Чехова, а вторая ударила в грудь, так что физически неподготовленный медик полетел на землю, но вовремя ухватил вчерашнего друга за край рубашки, так что поэт упал следом. Женя вписал сжатый кулак в лицо бывшего товарища и, воспользовавшись замешательством, перекатил его под себя. Есенин не отступал, огонек зла в голубых глазах разжигался сильнее и сильнее. Юноши, как писал Лермонтов, сплелись как пара змей, они катались по оврагу, впечатывали друг друга в мягкую апрельскую слякоть. Рукав белоснежного халата медика быстро окрашивался красными цветами крови, когда он пытался прикрыть уже израненные щеки от рук врага.
— Как мне смешно смотреть на тебя сейчас, щенок. — сглатывая комок тревоги в горле произнес Ваня, за что получил очередной удар в бок и стремительно полетел вниз от положения вверху.
Падая в паре сантиметров от камня, что мгновенно мог разбить его голову, Есенин ухватился за ключицы соперника, надавил на его напряженное тело и перевалил головой в лужу.
И это не была битва врагов, это была дуэль лучших друзей. Чехов смотрел на Есенина словно глядит в лицо Ленскому, Есенин же видел в Чехове Онегина. И оба они хотели что-то исправить, перекатываясь с земли в воздух и игнорируя боль в носу и скулах, но гордости остановить стычку не хватало ни у одного, ни у второго. Раны, которые парни оставляли на лицах друг друга, конечно не были большими, их глубина измерялась в обстоятельствах, ведь драка с лучшим другом страшнее боя со злейшим врагом.
Когда остальные из Свиты поняли, что все переходит
