– Собирай свои вещи, – тихонько сказала Анна.
Вашек удивленно поднял на нее глаза, но следующие слова мамы совершенно сокрушили его:
– Мы уезжаем домой. Завтра.
10
Вашек долго не мог уснуть, глаза под веками у него горели. Но он был тверд – эта комната больше не услышит никаких рыданий. Вечером он проплакал целый час, просил, клянчил – все напрасно. Решил: пора что-то предпринять. НО ЧТО?
Когда он открыл глаза, то увидел над собой маму, она была в длинном белом платье, за ней стоял человек в черном костюме и галстуке. Лицо его было в тени, и только по голосу Вашек понял, что это ОН.
– Пускай спит, – прошептал тот человек и накинул на плечи мамы серо-зеленое пальто.
– Нет, надо предупредить его, что мы уходим в театр. Он испугается, когда проснется и нигде не найдет нас.
– Он не узнает, что нас не было. А утром получит апельсиновый пудинг и бананчики в шоколаде.
Он слышал, как они удаляются. Их тихий смех и радовал его, и огорчал. Хорошо, что ОН зашел за мамой, но, с другой стороны, было странно, почему мама позволила так легко увести себя. Вашек услышал, как захлопнулась дверь, и сразу же вскочил. Протер глаза.
Мама, в теплой фланелевой рубашке спавшая на соседней кровати, громко вздохнула во сне и перевернулась на другой бок.
Вашек потянулся к часам на соседнем столике. Было половина четвертого. Снова раздался звук, который разбудил его: это ветер раздвигал легкие ставни.
Мальчик тихонько вылез из постели, зажег маленькую лампочку, затенив красными трусами абажур, из рюкзака вытащил блокнот и карандаш. Начал писать.
Дорогая мама!
Я должен остаться здесь. Это сильнее меня. Я прямо не могу без гор. Не ищи меня! В четверг я найдусь сам. Буду ждать тебя на станции, если дашь знать, когда приедешь. Я позабочусь о себе сам. Я все умею.
Тысячу раз целую.
Любящий тебя Вашек
А внизу он еще приписал:
Привези бананчики в шоколаде.
Потом спрятал блокнот под подушку, натянул на себя колготки, рейтузы и стал ждать, когда рассветет.
Утром мама поднялась раньше Вашека. Поторопила его, чтобы он не мешкая вставал и поиграл бы немного на снегу, потому что не позднее половины одиннадцатого они должны отправиться на вокзал. Вашек лихорадочно раздумывал: что делать? Встать и убежать? Об этом не могло быть и речи. Забрать свой рюкзак он тоже не может, да и на завтрак пойти надо, иначе мама заподозрит неладное. Как бы себя не выдать!
Впрочем, свежие хрустящие рогалики с маслом и два яичка всмятку пришлись как нельзя кстати. Доедая последний рогалик с медом, он нежным взглядом мысленно попрощался с мамой и ждал подходящей минуты, чтобы удрать. Наконец мама вытащила кошелек и уже высматривала официантку, чтобы расплатиться.
– Я выйду раньше, – сказал Вашек с еще набитым ртом.
– Только смотри не пропадай, как вчера. Покатайся перед домом. Ясно?
Вашек машинально кивнул и в дверях столовой снова оглянулся, прощаясь с мамой. С бьющимся сердцем оставил он на подушке в комнате ЗАПИСКУ. И вышел.
Он приказывал себе, что надо все время тормозить, но этого и не потребовалось. На лесной дороге снег прилипал к лыжам, а косогор у леса Вашек вообще не узнал. В эту пору тут не оказалось ни единой души. Укатанный вчера луг сейчас был занесен снегом, а дорога внизу терялась в густом тумане. Вашек проваливался в глубокий снег и изо всех сил работал палками. Ветер поднимал тучу пороши и гнал ее по склону. Вашек начал испытывать беспокойство, то и дело пугливо оглядываясь назад. Но о возвращении не могло быть и речи. Лес наверху скрывался в белой мгле, и деревьев над ущельем, вдоль которых он летел вчера в поток, тоже не было видно. Чувствовал, как его сжимает страх и глаза заливает пот, но решил ни за что не сдаваться.
И вдруг случилось это!…
Вашек в ужасе окаменел. Сначала послышался оглушительный гром, потом откуда-то появилась огромная туча снега, она поднималась, росла, ширилась, как гейзер выстреливала вверх и снова с гулом падала вниз. ГРЕМЯЩИЙ СНЕГ! – затаив дыхание, в испуге подумал Вашек, скорчился и ждал. Но вот грохот постепенно начал удаляться, и когда Вашек открыл глаза, то внизу, прямо перед собой, увидел очищенный участок дороги. Слышали ли горы такой ликующий крик?!
Десять минут неравной борьбы со снегом, и Вашек наконец оказался на дороге. Знал, что теперь уже может довериться самому себе. Он увидел и поток, и место, где они встретились вчера. Теперь бежалось куда легче: дорога была освобождена от снега и укатана, она отлого спускалась вниз. Вашек понятия не имел, сколько километров пробежал, но ему казалось, что прошла целая вечность. Вытащил из кармана маленькое яблоко, чтобы подкрепиться. И в эту минуту увидел запорошенный снегом указатель на развилке. Он у цели! Осталось одолеть полкилометра и мостик через поток.
Он приближался к домику, уже не чувствуя ног, а в насквозь промокших варежках у него заледенели руки.
Из трубы горного домика валил дым, под щитком его красовалась эмблема ГОРНОЙ СЛУЖБЫ.
Вашек ворвался в коридорчик. Резкий переход из света в тьму на мгновенье ослепил его: он споткнулся о канадские сани, а лыжи, стоявшие вдоль стены, с грохотом повалились вниз.
– Что там за гвалт такой?
Вашек мгновенно узнал ЕГО бодрый голос. Он доносился из соседней комнаты, откуда сквозь щель в приотворенных дверях проникала сюда полоса света. В полумраке прихожей Вашек успел заметить ледоруб и свернутые канаты на полках из грубого дерева.
Любош сидел на краешке стола в красном джемпере, надетом поверх клетчатой рубашки. Его тоже украшала эмблема ГОРНОЙ СЛУЖБЫ. На ногах у него были красные шерстяные гольфы и домашние туфли. Он поднял глаза от листа и на секунду перестал диктовать в телефонную трубку, а потом снова продолжил:
– Луговой 125 старого, 30 нового, Вербной сторожке 95 старого, 25 нового, в Гигантском карьере угроза схода лавин!
Любош смотрел на мальчугана, который все еще не отваживался переступить порог, и называл места, куда из-за резкого ухудшения погоды доступ запрещен.
Он заметил, что мальчишка никак не может отдышаться, а с варежек, которые он комкал в руке, на пол капает вода.
– Ну так что? – спросил Любош, положив трубку. Но не успел он сесть за стол, телефон зазвонил снова. Любош машинально потянулся за трубкой.
– Дядя, я пришел… – К своему ужасу, Вашек начал заикаться. – …я не хочу с мамой… я не хочу домой… оставь меня у себя!…
Любош поднял брови. Пытливо оглядел мальчика, который отлепился наконец от двери и робко шагнул к столу. У двери осталась после него маленькая лужица.
– Тебе не придется со мной возиться. Я все стану делать сам. Подмету, постелю, постираю… Дядя, прошу тебя, оставь меня здесь…
– Пока не потеплеет, пока не потеплеет! – повысил голос Любош в телефонную трубку. – Запрет на восхождение вступает в силу с утра.
Дав отбой, он обрушился на мальчика:
– Ну, что у тебя? Что случилось?
– Мама запретила мне об этом говорить.
– О чем?
– Что в двенадцать мы уезжаем. Мама говорит, что мы сюда вернемся. – Вашек замолчал, чтобы передохнуть. – Но мы не вернемся. – Изо всех сил стараясь не плакать, он вдруг разрыдался. – Мы не вернемся… я знаю…
В коридоре послышались шаги, в дверь заглянул какой-то низенький человек, лицо его было изборождено морщинами.
– На Медведице застрял снегоход.
– Я уже целых полчаса радуюсь этому, – ответил Любош, встал, скинул тапочки, нагнулся, заглянув под нары в поисках ботинок.
– Что у тебя здесь за пацан? – спросил его коротыш.
Вашек стоял у стола и утирал мокрые глаза рукавом.
– Да это такой Замарашка из «Снегурочки».
Человечек обернулся, и Вашек, к своему удивлению, увидел у него на груди эмблему ГОРНОЙ СЛУЖБЫ. Молча, уже ни о чем не спрашивая, тот забрал со стола сводку погоды и состояния снежных лавин. И только когда он был в дверях, Любош крикнул ему вдогонку:
– Скажи Карелу, пусть едет в квадрат вместе с ребятами. Встретимся наверху. Я поеду напрямки!
А Вашек тем временем, склонившись над скинутыми тапками, сложил их вместе и аккуратно поставил под кушетку. Не вставая с колен, поднял на Любоша круглые заплаканные глаза.
– Как со мной?
– Знаешь что? – рассудительно сказал Любош, завязывая шнурки на лыжных ботинках. – Настоящие парни никогда не хнычут!
– Сыпь в лыжную и головы не высовывай! – скомандовал Любош, когда они с Вашеком вошли в отель.
Вашек хотел было воспротивиться, но, вспомнив про ЗАПИСКУ и про то, какое впечатление она могла произвести на маму, безропотно повиновался.
О своем прощальном письме он Любошу и словом не обмолвился.
