– Что такое Джомолунгма? – расслышал в этом грохоте Вашек голос Любоша.
– Эверест.
– А какой восьмитысячник был покорен первым?
– Аннапурна, – сразу же ответил Вашек, следя, как Кадлец перекидывает канат, делая петлю.
– А покорение какой из гор стоило самого большого количества жертв?
Хорошо, что я так люблю викторины, подумал Вашек и бойко ответил:
– Нангапарбата.
– А кто поднялся на гору первым?
– Герман Буль. Этот мне нравится больше всех.
Немножко поколебавшись, Вашек добавил:
– После папы.
Снегоход, заверезжав, проехал два метра вперед. Канат резко натянулся, посыпались льдинки.
Вашек почувствовал, как Любош схватил его за плечо.
– Гляди в оба! – заорал он и потянул мальчика в сторону.
Вашек с трудом пробирался по глубокому снегу, сильная рука приподнимала его, а Вашек скромно объяснял:
– У меня есть книжки: «Непокорившаяся гора», «Гималайские тигры». Их передают по радио с продолжением.
Любош перенес Вашека через накатанную часть дороги, поднял его повыше на склон и громовым голосом закричал:
– Готово!
Загудели моторы, и маленький снегоход, прицепленный к двум другим канатами, тронулся с места. Морщинистый заросший парень замахал Любошу обеими руками, и тот, повысив голос, снова скомандовал:
– Двинулись!
Вашек с удивлением понял, что всей операцией руководит Любош. Два больших снегохода выруливали на позицию для высвобождения третьего. Нарастающий рев моторов наполнил всю долину и звучал для Вашека волшебной музыкой.
– А кто покупает тебе такие книжки? – Любош пытливо глянул вниз на мальчика. – Папа?
Вашек с готовностью кивнул:
– Папа тоже был альпинистом.
– А чем он теперь занимается?
– Теперь он мертвый.
Любоша залил холодный пот.
– При спуске попал под лавину, – обернулся к нему Вашек, – и его унесло, – объяснил он самым обычным тоном.
Любош взял мальчика за плечи. Снегоход на буксире шаг за шагом освобождался из своего ледового плена. И когда Вашек снова оглянулся, Любош увидел в его глазах свет неподдельного счастья.
– Посмотри! – кричал он, радостно прыгая в снегу. – Спасли мы его, голубчика!
Вечером Любош затопил печку, развесил мокрые носки и рукавицы и открыл банку гуляша. Кухня наполнилась запахом чеснока, который Любош растер на дощечке, смешал с кетчупом и все это вылил в тарелку с кнедликами, откуда уже поднимался пар.
– Возьмешь себе мой спальный мешок, – сказал он Вашеку, – на Сьерра-Пиене в нем тоже спал один мой товарищ.
Вашек блаженно улыбался. Уже перед ужином, наносив из дровяника топлива для печки, он просмотрел фотографии, которые висели у Любоша над постелью в служебной комнате. Все из альпинистских лагерей.
– Подхватил желудочный грипп, – продолжал Любош, – и это при двадцатиградусном морозе!
– А где спал ты? – выпытывал Вашек, удовлетворившись объяснением, что желудочный грипп – обыкновенный понос.
– Да на снегу, – ответил Любош.
В приливе откровенности мальчик признался Любошу, что с этой напастью знаком – такое с ним приключилось однажды по дороге из школы, а ему еще надо было открыть дверь в квартиру и добежать до туалета. И в ту же секунду осекся. Вспомнил, как мама запрещала ему рассказывать подобные истории, особенно за едой.
– А что было дальше? – не отставал Любош. – Не успел расстегнуть штаны?
– Успел. Только не заметил, что на толчке была крышка!
Любош прыснул, Вашек тоже расхохотался, и так смеялись они до конца ужина.
Потом Любош положил на нары легкий пуховый спальный мешок с выцветшим серо-зеленым верхом. Засветил ночник и пошел погасить большую лампу.
– У тебя много товарищей? – осторожно спросил его Вашек. Он стоял на коленках в пижаме на нарах и разглядывал заросшие физиономии альпинистов.
– Да нет. У меня куча знакомых, – помолчав, бросил Любош. – А товарищи – это такие парни, на которых всегда можно положиться.
– Мама говорит, что у моего папы не было ни одного товарища.
– Странно, – удивился Любош. Раздернув молнию на спальном мешке, он сделал Вашеку знак, чтобы тот лез внутрь. – Если идешь с кем-то в одной связке, ты обязан доверять ему. То он у тебя за спиной, – продолжал Любош, заметив, что Вашек глаз с него не спускает, – то ты у него. Так рождается дружба не на жизнь, а на смерть.
– Вот почему мама так думает – ведь его мог бы кто-нибудь спасти, – сказал Вашек, залезая в мешок, пытливо глянул на Любоша и добавил: – Тот, его товарищ.
Любош, задумавшись, отвернулся, посмотрел в потемневшее окно и ничего не ответил.
12
Прождав минут десять трамвая, Анна решила, что домой вообще не поедет. В буфете на углу возле театра она наскоро перекусила, съев два куска хлеба с омлетом, печенье с сыром и пол-литра простокваши, а в половине четвертого уже была в своей уборной, приняла прохладный душ и вытянулась на кушетке. Так беззаботно она давненько себя не чувствовала. О Вашеке с той минуты, как вышла из поезда, она вспомнила только дважды.
Завтра до двенадцати ей надо будет договориться о ремонте стиральной машины, зайти в парикмахерскую – уже пора подстричься, недурно бы также купить новый свитер, но придется еще заглянуть в библиотеку и вернуть книги, которые третий месяц валяются у них дома, успеть на почту и оплатить счета.
Она натянула одеяло до самого подбородка, отогнала мысли о Любоше и заснула крепким сном без сновидений.
Вечером похолодало и пошел дождь. Перед освещенным зданием театра то и дело останавливались такси, кто-то приехал трамваем или собственным транспортом, но все торопились пройти внутрь. К тому времени Анна уже заканчивала свою сорокапятиминутную разминку.
Когда погасла хрустальная люстра и затихли зрители в пурпурных креслах, когда притушили свет в ложах и дирижер поднял свою палочку, Анна уже стояла за кулисами, возбужденная и взволнованная, словно в канун своего первого представления. Через мгновенье она станет соучастницей того недолговечного мира иллюзий, где музыка и пластика, слившись воедино, завладевают душами людей, умеющими смотреть и слушать.
Забыли они в тот вечер хоть на время свои заботы? Сколько было вызовов? Семь? Или девять?
По узкой винтовой лестнице Анна взбежала наверх. В уборной нашла чистую простыню и пол-литровую бутылку охлажденного пива. Вволю напилась. В ушах еще звучали последние звуки «Жизели» и гром оваций. Еще не успев стянуть с себя тюлевое платье (лиф, украшенный богатым орнаментом, Боженке после каждого спектакля приходилось подправлять), Анна потянулась к телефону и заказала междугородный.
– Можете преспокойно отменить, – сказала костюмерша, войдя в уборную, – он уже звонил.
– Кто?
– Тот, кому собираетесь звонить вы!
Анна не сразу поняла, почему Боженка перебирает вещи на столе, почему открывает ящик. Она приподняла даже крышку шкатулки и плетеной корзинки.
– Потребовал, чтобы я записала, как будто у меня склероз.
В конце концов вытянула потерянный листок из кармана собственного фартука, насадила на нос очки и принялась читать:
«Вашек съел семь кнедликов и спит как убитый».
Анна высвободилась из своего платья, и на лице у нее заиграла улыбка.
– Решил меня утешить, думает, я тут с ума схожу от страха. – С этими словами она вошла в душевую и начала насвистывать, как мальчишка.
– Но это еще не все! – кричала Боженка. – Через час он позвонил снова и сказал, что на улице пошел снег… – Она многозначительно помолчала.
Анна не отзывалась.
– Но ради этого нам в театр звонить не стоит, – продолжала костюмерша, – о снеговых заносах сообщают в сводках погоды, верно?
Анна высунула голову из душевой и плутовски ухмыльнулась.
– Ты так ему и сказала?
– Сказала. И он со мной вполне согласился.
– Черт побери! Говори дальше, не тяни!
– Толковал еще, что ему надо кое-что выяснить, что никак не может заснуть!
Странно, призналась сама себе Анна, а меня это совсем не трогает. Насухо вытерлась и натянула на себя старенький махровый халат.
– Боженка, я есть хочу!
Двери уборной распахнулись, и на пороге возник Индржих:
– Сегодня ты меня порадовала, Анна. Ты была великолепна!
– Просто я немножечко подремала перед представлением.
– Подремала? – удивилась Боженка. – Три часа проспала тут как убитая!
Индржих придержал дверь, чтобы Боженка с платьем могла выйти, но костюмерша еще дважды возвращалась – за колготками и за нижней юбкой – и всякий раз бросала на Анну выразительные взгляды. А та перед зеркалом расчесывала волосы щеткой.
