Трудящиеся прикатили согласно расписанию. Все обошлось без особых приключений: немного потоптали газоны и клумбы, некоторые экстремалы отчаянно старались проникнуть в свой номер через балконы, другие до одури затискали прибившуюся к базе бесхозную лошаденку, многие забыли дома паспорта и на регистрации вели себя, как ночью в вытрезвителе, кое-кто пытался протащить с собой в номер необозначенных в путевках родственников и подруг.
Был и детский визг на лужайке, и, как мрачно шутил Мокров, стоны и вопли умирающих мертвецов.
Примерно треть прибывших была уже изрядно разогрета и требовала вместо регистрации сразу же устроить праздничный обед, так как из-за спешки подумать о приличной закуске было некогда.
С высоты своего крыльца товарищ Мокров глядел на все это запланированное безобразие, как Христос на разгулявшееся человеческое стадо, то есть с земным состраданием и неземным презрением.
Слава Богу, на этот раз, кажется, все обошлось без мордобоя и смертоубийства, без соляных, медных и винных бунтов. И даже без октябрьского переворота. В отличие от заводских чиновников, относившихся к подобным мероприятиям весьма легкомысленно, товарищ Мокров хорошо знал, что в смутное время в России и день заезда-отъезда — прекрасный повод для народных катаклизмов.
И чтобы этого избежать, стихию нужно раздробить, развести в разные стороны, словом, попросту упразднить: ветер отделить от волн, волны от подводных вулканов, а вулканы от неистового нутряного огня в центре Земли.
Короче, как только людишки будут растолканы по своим номерам, их сумки заброшены под кровати, дети отделены от родителей, а родители друг от друга — стихия иссякнет сама собой.
Но один пролетарий его все же достал. Собственно, был он даже не совсем пролетарий, а, скорее, инженер из отдела научной организации труда и зарплаты, с косматой, как у Маркса, бородой и в круглых «еврейских» очках. Этот тип вообще приехал сюда с огромным курчавым ризеншнауцером, причем, безо всякого поводка и ошейника.
— Собака ручная, — раздраженно басил он, — не травленая.
И в десятый раз, огладив свою бесподобную бороду мясистой рукой, угрюмо уточнял:
— Очень любит детей.
— На обед? — хотел спросить его Мокров, но раздумал.
Чтобы не связываться со столь важным в любое время отделом, он предложил бородатому идиоту место в лесном домике, правда, без права выгула животного на территории базы и пляжа. Но тот сходу потребовал поселить его в центральном корпусе согласно выданной путевке.
— А пес? — недоуменно в десятый раз интересовался Мокров. — Пса-то куда?
— А пес со мной, — невозмутимо отвечал инженер, — на место жены.
— А жену — куда?
— А жена осталась дома. У нее проблемы. Вы меня понимаете?
У Мокрова позеленело в глазах. Он вдавил пальцы в виски, гадливо оглядел собачника и зловеще спросил:
— А собаки долго живут?
— Да нет, — пытаясь поймать подвох, прищурился инженер, — не очень. Смотря по хозяевам.
— Понятно, — кивнул головой директор «Родничка». — Как говорится, они жили… недолго и умерли в один день.
— Кто это — они? — напрягся собачник. — На чё вы намекаете?
— А вы на че? — уже расслабившись, отвернулся от него Мокров. И обращаясь к администратору, уже твердо приказал:
— На лесоповал. Обоих.
Глава 13
Но вовсе не этих, наглых и горластых, с нетерпением ждал товарищ Мокров, стоя на крылечке своего служебного домика. Эти понаехали и уехали, и можно сказать, не для них все тут понастроено. Че им, необразованным, все эти красоты природы! Да кто из них отличит елку от сосны, а финскую сауну от, прости Господи, сраной русской парилки? Кстати, пролетариат до сих пор думает, что в финской сауне пар сухой! Чурки с русскими фамилиями!
Ну как можно всерьез давать ордена за миллионный лемех! А им дают! И они еще верят, что это — взаправду! Баб делают героями социалистического труда! А они уже и рожать не могут, или рожают какие-то чугунные болванки. Наделяют их человеческими именами и пытаются кормить грудью! А их нужно сразу же с рождения на переплавку.
Сейчас партия решила жить по Интернационалу: тому, кто вчера был ничем, таки позволено стать… нет, не всем, конечно, пока — чем-то. И что самое странное, они в это тоже поверили! Шутка ли, сами избирают себе подобных в Верховный Совет СССР! И этим чугунным болванам по телевизору задают вопросы, как кандидатам в депутаты, как вполне приличным людям, как посвященным! А они даже по бумажке прочитать не могут то, что им, дуракам, умными людьми написано!
А еще смеются над покойным Леонидом Ильичом! Тот под конец сам себя уже плохо понимал, но по бумажке читал исправно, и даже по шести часов кряду, на съезде, то есть, как заведенный.
А вчера показывали одного урода, между прочим, от их объединения: молодой, и тридцати нет, совсем, можно сказать, пацан, но — потомственный рабочий, а значит, и потомственный алкоголик, а туда же — выдвинут трудовым коллективом, по предложению парткома, конечно, кандидатом в депутаты.
А против него какой-то самовыдвиженец, проходимец, можно сказать, тоже, в общем-то, сморчок, но уже врач, к тому же из тех, по которым давным-давно Израиль плачет! Так он, стервец, говорит и говорит, безо всякой бумажки, а как по-писанному, и на любой вопрос у него по два ответа и оба правильные, а их гегемон только тяжело сопит, как корова перед утренней дойкой, и согласно головой кивает.
Ведущий спрашивает, как положено, что он как кандидат может возразить, а он: да я, как Саша, да я, как Саша! То есть, как тот еврейчик-врач, а по сути, космополит, в общем-то, безродный! Но при этом он — сам по себе! А этот, парткомом выдвинутый, как бы при нем: я, как Саша! Тоже мне молодой Володя Ульянов… от станка!
Мокров с досады кликнул свою собаку, и не дождавшись, сошел с крыльца. Пора идти к парадному входу встречать тех, для кого все это здесь понастроено. И не только здесь! И во времена Горбостройки тоже!
У входа Мокров не прождал и десяти минут. Не успел он про себя посетовать, что вот, мол, позабыли черти подновить вывеску, как со стороны станции одна за другой, как ошпаренные, выскочили шикарная «вольво», две черные «волги» и голубой микроавтобус.
Губы Мокрова сами собой разъехались в радостной улыбке, а руки раскрыли дружеские объятия. Двери машин, как по команде, разом распахнулись, и он сделал шаг навстречу «вольво», на ходу внимательно вглядываясь в лица: не дай Бог проглядеть того, кому нужно первому пожать руку!
К великому разочарованию шефа «Родничка» генерального директора Самарина Михаила Тимофеевича в машине не оказалось. Вместо него из «вольво», как черт из табакерки, выскочил молодой референт, он же начальник бюро по контролю за исполнением приказов генерального, товарищ Сапожников с подругой. В подруге Мокров тут же узнал личную секретаршу Михаила Тимофеевича белокурую Машеньку.
Среди тех, на кого стоило обратить внимание, был заместитель по режиму, главный архитектор и, конечно, эта парткомовская стерва Нелли Алексеевна.
Про себя Мокров с тревогой отметил странное отсутствие первых лиц. Сезон сезоном, но открытие новой сауны — чем не знамение Перестройки и событие общезаводского масштаба! Значит, чем-то не угодил! Или, что еще хуже, его база стала объектом второстепенного значения! А что же тогда первостепенного? Станок 1К62Д для развивающихся стран?! Им его всучивают в нагрузку к снарядам и противоминным тралам, как карту области к газете «Аргументы и факты». А зачем развивающимся странам станок 1К62Д, собранный из лучших запчастей к никому не нужному станку 1К62? Но с дефицитом, под водочку, говорят, идет хорошо.
Почетных же гостей, как родителей, увы, не выбирают. И значит, референта директора товарища Сапожникова нужно встречать, как самого товарища Самарина, а Нелли Алексеевну… тут Мокров глубоко втянул в себя воздух, чтобы не подумать чего лишнего, и уж тем более, не сболтнуть. В конце концов, премирует партком, а выдает премию Нелли Алексеевна. И даже лично секретарю парткома, который сам же эту премию и распределяет — ему тоже, так сказать, недрожащей рукой. Так Нелли Алексеевна всегда всем и представляется — секретарь парткома! Поди тут разберись, кто есть кто!
— Здравие желаю! — почему-то по-военному отчеканил Мокров, и тут же совсем по-купечески зачастил: — Как же-с, как же-с, заждались! Заждались! Куда прикажете сперва вести? Обед стынет, банька тоже тово… стынет! Но не извольте беспокоиться: все подогреем, все обновим!
Прибывшие окружили Мокрова. Все сказаное — им очень понравилось. Еще бы — и баня, и обед! По всему чувствовалось, что вопрос, куда идти сперва, они решили оставить на усмотрение первого лица. А первым лицом сегодня в отсутствиии генерального директора вне сомнения был его референт.
