Смеясь, она пинала его из стороны в сторону и он весело смеялся в ответ. И даже касаясь то лбом, то затылком столешницы, вставал, вставал, вставал. Это неизменно приводило Надежду Викторовну в настоящий детский восторг, и даже вызывало, порой, недетскую зависть. Себя-то она считала падучей, ломкой, легкосгибаемой, сминаемой, и, что самое обидное, не подающейся восстановлению.
Наигравшись с ванькой-встанькой, Надежда Викторовна присмотрелась к телевизору. Шел дневной повтор бессмертного мексиканского сериала «Богатые тоже плачут». Смотреть его нужно было всей семьей, тогда то, что не досмотрели родители, могли досмотреть их дети, а может быть, и дети детей. Словом, одной человеческой жизни для этого было явно мало, о чем говорила и частая смена актеров, играющих главных героев.
Неутомимый Луис Альберто в сотый раз решительно сбегал по лестнице в холл, наспех обнимал возлюбленную и грозился открыть ей какую-то страшную тайну, после чего их и без того тяжелая, хотя и обеспеченная всем необходимым, жизнь станет просто невыносимой!
В развороченной Перестройкой Советской стране, кажется, последний бомж, с первой же серии догадался, о какой страшной тайне, собственно, идет речь. И каждый раз, когда главный герой трагически шептал на ухо красавице-мексиканки: «Я должен тебе сообщить страшную тайну…», Надежда Викторовна вместе с миллионами советских людей, ломая руки, в отчаяньи кричала: «Да скажи ж ей уже, черт тебя подери!» Но каждый раз холеного Луиса Альберта что-то отвлекало, и его возлюбленная оставалась в мучительном неведении до следующей серии.
Что ни день на работе взволнованные лаборантши заключали пари: скажет Луис Альберто вечером свою страшную тайну или снова все отложится до утра. А вдруг оно не наступит? И что тогда?
На это, как правило, уходила первая половина рабочего дня. Послеобеденное же время целиком проходило в увлекательном обсуждении собственных тайн, увы, совсем небогатых людей. Но в отличии от роскошных мексиканцев и прочих латиноамериканцев советские люди вовсе не плакали, а с тоской ждали конца бесконечного рабочего дня, чтобы потом с нескрываемой радостью и воодушевлением потопать домой.
Через полчаса просмотра Надежда Викторовна пришла к неожиданному для нее выводу, что когда богатые плачут, бедным тоже не до смеха. И чужая беда вовсе не в радость. Это было так необычно, так не по-советски, и как с ужасом заметила Надежда Викторовна — так не по-русски!
В детстве она как-то наблюдала пожар в деревне и погорельцев, сидящих на двух чудом уцелевших деревянных чемоданах. Единственным утешением несчастных было то, что дом богатого соседа пожар тоже не обошел стороной.
— От нас-то на них и перекинулося — так полыхнуло! — задыхаясь от избытка чувств, рассказывали они обступившим их односельчанам. — Конешно, там-то добра поболе нашего! — и с каким-то безумным восторгом добавляли: — Было!
Ну почему точно так же, как ванильные сухарики, именно на ней кончилась искра божья, и Господь, поморщившись, процедил:
— Нда, приходи завтра, красавица, а лучше не приходи совсем!
И оставил ее посреди этого сурового мира одну-одинешеньку, с нарисованным на ладони чернильным карандашом лагерным порядковым номером и с одной-единственной мыслью в пустой голове: а будет ли этот номер действителен завтра или придется снова занимать очередь в пять утра?
Вот был бы у нее командирский голос и чеканная гвардейская походка, а во лбу огромная красноармейская звезда! Словом, юбка — во, нога — во, и итить твою мать, рубит шаг — знай наших! Коробейникова даже с надеждой коснулась лба пальцем, но никакой звезды не обнаружила.
— Скажите пожалуйста, — как всегда в таких случаях жалобно воскликнула она, — и что прикажете делать, если на лбу большими буквами с рождения «б…!» написано?
На самом деле Надежда Викторовна считалась женщиной порядочной. Но иногда так хотелось обидеть себя, распустеху, до слез, до крови! А что может быть обидней для порядочной женщины, чем это неудобопроизносимое слово?
Она с тоской оглядела свою унылую залу, где даже не каждая вещь имела хоть какое-то название, и вспомнила слова такого же безымянного лотерейщика:
— Со мной сыграй, дорогая! Со мной можна, да?!
При этом Надежда Викторовна начала медленно вставать с дивана, неожиданно звонко прищелкнула пальцами, и каким-то чужим яростным и куражистым голосом завопила:
— Ишь ты! А че! И сыграю! И с тобой, чертом лысым, сыграю! Со всем русским народом! Я такая!
И по-кроличьи, пришмыгнув носом, уже совсем залихватски добавила:
— Если по-человечески — отчего ж?! Сссыграем! Чертям тошно станет!
Почему чертям станет тошно, Надежда Викторовна не уточнила. В последний момент у нее, как от наркоза, закружилась голова, внутри все раскисло и растеклось и она грузно осела на диван. Тут же снова попыталась вскочить на ноги, но ваньки-встаньки из нее не получилось.
Однако сама идея сыграть в со всем белым светом пока еще неизвестно во что, все еще отчетливо стояла перед глазами в виде трех исполинских, черных букв М.
Глава 12
Когда рано утром, в день первого заезда, директор «Родничка» вышел на крыльцо своего служебного домика, погода обещала быть райской. В небе сквозь безукоризненную синеву трогательно бледнела похожая на тончайшую лимонную дольку луна. Но солнце уже слепило вовсю. С невидимого отсюда Кисегача изредка долетали бестыдные крики чаек. А воздух пах распареным березовым веником, подогретой сосновой смолой и еще черт знает чем страшно возбуждающим!
Мокров попробовал встать на цыпочки и вытянуть руки вверх, чтобы поймать утренние космические потоки. Руки и ноги сразу же затекли от напряжения и стали угрожающе дрожать. Это что-то смутно напоминало, и директор базы решил, что космические потоки уже пронзили его тело и, как молния, ушли глубоко в землю.
Дальше по Иванову нужно было обратиться к небу с какими-то неземными словами и вылить себе на голову ведро ледяной воды. Но поутру в голове было пусто, а с ледяной водой товарищ Мокров покончил раз и навсегда. Поэтому, приняв исходное положение, он зачем-то поплевал на ладони, и немного подумав, вытер их о шершавую лысину.
Совершив эти процедуры Мокров тревожно посмотрел на часы. До прибытия поезда с первыми гостями оставалось часа два. Потом регистрация, расселение, обед… Все строго по плану, утвержденному в парткоме и профкоме. Никакой отсебятины. Как в режимном отделе. Как на атомной электростанции. Как… при этом Мокров выпрямился и подозрительно посмотрел по сторонам… как в Министерстве среднего машиностроения!
Трудящихся нужно обустроить быстро и, по возможности, без проблем. А с пролетариатом без проблем получалось редко. Потому что путевки в профкоме они брали, не глядя, а качать права, как правило, начинали на месте.
Мокров этого категорически не любил. Когда тебе что-то дают даром, бери и беги! Как можно дальше от того места, где дают. Правда, и у него не всегда это получалось.
Недавно срочно вызвали в партком. Думал, за нагоняем. Оказалось за внеочередной премией. Но когда бессменная секретарша Нелли Алексеевна подсунула ему под руку длинный список с фамилиями и какими-то несусветными суммами напротив, он поначалу расстерялся и сдуру спросил:
— Это — че!
— Это — премия, — голосом самого секретаря парткома сухо подсказала ему Нелли Алексеевна. — Распишитесь в получении.
— Премия? — почему-то искренне удивился он. — А за че?
— Как это — за че? — Нелли Алексеевна не менее удивленно возрилась на Мокрова. — Там, — она строго указала на дверь кабинета шефа, — знают, за че! Но если считаете, что лично вам не за что…
— Нет-нет, — поспешно заверил ее Мокров, — я так не считаю! Что вы!
Схватил ручку и от волнения расписался так крупно, что сразу — аж за три фамилии. И только когда расписывался, заметил, что сумма его премии совсем пустяковая, а по сравнению с другими — просто смешная. И что самое обидное, против фамилии Нелли Алексеевны — сумма раза в два больше!
Он уже открыл было рот, чтобы спросить, «почему?», но Нелли Алексеевна опередила его:
— Это — за внедрение новой техники! — торжественным полушопотом сообщила она, как будто посвящая Мокрова в величайшую тайну, после чего его осталось только расстрелять. — Всем, кто заслужил. Согласно вкладу, разумеется!
И тут же, нахмурившись, деловито добавила:
— Но если считаете, что не заслужили…
— Что вы, что вы! — пятясь к двери задом, испуганно промямлил директор «Родничка». — Наверное, заслужил… раз дали. Может это… за сауну?
— За сссауну!? — презрительно усмехнулась секретарша парткома. — А всем остальным — за новый станок 1К62Д! Панятно?!
Трудящиеся прикатили согласно расписанию. Все обошлось без особых приключений: немного потоптали газоны и клумбы, некоторые экстремалы отчаянно старались проникнуть в свой номер через балконы, другие до одури затискали прибившуюся к базе бесхозную лошаденку, многие забыли дома паспорта и на регистрации вели себя, как ночью в вытрезвителе, кое-кто пытался протащить с собой в номер необозначенных в путевках родственников и подруг.
