— Герцогиня? Что вы делаете на улице в столь поздний час? — Он подвинул стул к своему грубому столу. — Присядьте. Прошу вас.
Герцогиня села. Сияющие глаза ее были печальны. В замешательстве она прикусила губу, прежде чем заговорить.
— Это непросто. Вы знаете, Дон Фабрицио, что три года назад я вышла замуж.
— Да?
Он слушал, но мысленно уже рисовал ее лицо, нанося легкие штрихи углем на белый лист бумаги.
— Но… все девушки, что вышли замуж в том же году, уже подарили мужьям по ребенку. Все, кроме меня.
— Ах.
— Боюсь, мой муж потеряет терпение. Он хочет сына. Я хочу сына.
— А дочь подойдет?
— Да, конечно. — Глаза ее наполнились слезами. — Дон Фабрицио, я знаю, вы готовите микстуры и смеси от многих недугов. Может быть, вы могли бы мне помочь?
— Могу попытаться, — улыбнулся он. — А что, если беда не в вас, а в вашем муже?
Служанка ахнула и прикрыла рот рукой.
— Нет. Думаю, нет, — ответила герцогиня. — Его… орган работает нормально. Мы как добрые христиане исполняли свой долг, пытаясь зачать ребенка.
— Сложная проблема. Я не слишком преуспел в этой области в прошлом, но, как и сказал, постараюсь.
— Спасибо, Дон Фабрицио. Я навсегда перед вами в долгу. Я пришлю служанку за средством, когда оно будет готово.
— Завтра, к вечеру.
В течение следующих двенадцати месяцев Фабрицио приготовил для герцогини четыре снадобья, изменяя состав в зависимости от времени года. Каждое на вкус отвратительнее предыдущего. И с каждой неудачей герцогиня становилась все печальнее и, как ни странно, еще красивее. Однако чрево ее оставалось бесплодным. Священник постоянно видел ее на площади вместе с герцогом, по воскресеньям в соборе, где Дон Фабрицио стоял в дверях, приветствуя прихожан. Всякий раз, встретившись с ним взглядом, герцогиня чуть заметно качала головой, чтобы показать, что последнее снадобье не подействовало.
Она снова пришла в дом священника.
— Дон Фабрицио, мы ничего не можем сделать?
— Можем только продолжать попытки, дитя мое.
Она покачала головой:
— Могу я как-нибудь вас вознаградить? Знаю, у нас не получилось, но, уверена, моей вины здесь больше, чем вашей.
— Нет, не вините себя. — Он умолк, размышляя. — Кое-что могло бы некоторым образом послужить наградой. Я хотел бы нарисовать вас. Меня просили нарисовать фигуру святой Люции. Я хотел бы взять вас в качестве модели. Начать придется с множества набросков вашего лица. Это возможно?
— Да, конечно, Дон Фабрицио. Уверена, муж не станет возражать. Он так вас любит и не раз говорил, как восхищается изображением Богородицы вашей кисти в соборе.
Фабрицио уже держал в руке уголь и рисовал ее лицо. Герцогиня сидела перед ним, взгляд ясный и печальный. Его сердце отчаянно трепетало, словно птица, запертая в груди.
Отражение в луже
То, что находится вверху, аналогично тому, что находится внизу, — говорили древние звездочеты.
Высоко в небе комета описала дугу, и с огромного расстояния ее влияние сказывалось едва уловимо, в самых укромных уголках сердца. Не то чтобы комета ускорила события этой истории, ведь движение небесных тел не управляет судьбами, а лишь является идеальным отражением земных происшествий.
Комета повлияла на жителей Кремоны и их деяния, высветив их подобно тому, как в особенно ясную ночь можно читать карту звездного неба при свете звезд.
Секунду назад все было как обычно, но к тому времени, когда нога Фабрицио Камбьяти перешагнула лужу, все изменилось.
После внезапного ливня он шел через главную площадь, направляясь к собору. Дождь закончился так же быстро, как начался. Выглянуло солнце. Фабрицио посмотрел на часы и заметил, что было три часа дня.
Подойдя к собору, священник шагнул через лужу. Посреди длинного шага он глянул вниз и увидел круглое окно собора, отображенное как в зеркале. Луч солнечного света отскочил от окна, отразился в луже и попал ему в глаз. Все словно замедлилось, сделавшись необычно ясным и отчетливым. Эти простые события произошли, казалось бы, друг за другом, но, как выяснилось, случились одновременно.
Увидев окно и свет, падре также заметил в луже свое лицо, закрывшее отражение окна. Затем отражение и весь мир вокруг затопил поток света, поток сияющей материи. Свет был насыщенным и осмысленным, прежде ему ничего подобного встречать не доводилось. И Фабрицио чувствовал, что наконец-то узнает то, что знал всегда. Словно он разом оказался в любой точке света, словно мир больше не вращался вокруг него, а средоточие мира было повсюду. И все же он четко различал цвета и звуки вокруг себя. Через площадь вели лошадь. Цокот копыт по булыжной мостовой отдавался величественными раскатами. Телега грохотала, словно целая тысяча телег. Ласточка, взлетевшая по дуге до середины башни, заглянула ему в глаза, узнав и признав священника. Мельчайшая красная точка на спине летящего по воздуху жука виделась закрученным лучом света. И каждая деталь была значительна не по какой-то внешней причине, а сама по себе.
Позже, обдумывая все это, Фабрицио представлял себе увиденное слоями. Первый слой—залитое солнцем небо на дне лужи, сверху следующий — отражение круглого окна, и поверх — его собственное лицо. Следующим слоем, в мире над лужей, снова было его лицо. Затем настоящее окно и залитое солнцем небо.
На самом деле нога священника так и не переступила через лужу. Тотчас он почувствовал, будто плывет в нескольких дюймах над булыжной мостовой. Фабрицио перенесся через лужу. Сознание было ясным и чистым, как у ребенка, только что рожденного на свет. Теперь он поднялся на пять дюймов над землей. Священник обвел взглядом площадь. Вокруг несколько человек — два торговца заняты беседой, старуха идет по своим делам, трое ребятишек играют в пятнашки. Его никто не заметил. Тем не менее Фабрицио чувствовал себя весьма неуютно. Он мог шагнуть вперед, как если бы стоял на твердой почве, но неудержимо поднимался вверх. Пробравшись на узкую дорожку между собором и крестильней, он направился к своему домику, держась за каменную стену и стараясь по возможности оставаться в тени. Он передвигался медленно и осторожно, чтобы не подниматься еще выше.
Вернувшись домой, он поздоровался с Омеро.
— Вы светитесь. Почему это вы светитесь? — спросил Омеро при виде священника. — И вы вроде слишком высокий. Может, сунули палец в свое алхимическое варево, а потом лизнули его, не подумав?
— Нет, насколько я помню. Не знаю точно, что произошло. Вспышка света, когда я шагал через лужу, а потом это.
Он показал, что все еще парит в пяти дюймах над полом, держась при этом за стол, чтобы не подниматься выше.
— Святой Павел на пути в Дамаск. Вспышка света и тому подобное. Бывает. — Омеро пожал плечами.
— Интересно, сколько это продлится и пройдет ли?
— Не сомневайтесь. А пока я привяжу к вашей ноге веревку, когда выйдем из дома, чтобы не улетели в небеса.
— Но люди удивятся…
— Сначала многие не заметят. А заметят — так вашей репутации оно только на пользу. Они уже думают, что вы святой. Слепые и немощные станут толпиться у дверей. В любое время дня и ночи, вот что я вам скажу.
— Да, но как мне не воспарить к потолку, когда я попробую уснуть?
Омеро секунду подумал и заявил:
— Я положу книги из библиотеки вам на грудь, для веса. Пусть, наконец, приносят пользу.
— А если не смогу уснуть, будет, по крайней мере, что читать. Я дам тебе список книг, которые нужны. Обязательно возьми ту «Книгу тайны тайн» араба Аль-Рази. Мои алхимические опыты проходят чрезвычайно успешно, чувствую, я близко подобрался к открытию философского камня. Возможно, у араба найдутся полезные советы. Да, еще возьми «Трактаты» Филельфо и «Жизнеописания философов», Библию, конечно, и «Трактаты» Филельфо…
— Вы это говорили. Два раза назвали «Трактаты» Филельфо.
— Да? Возможно, у меня две книги? У меня две книги? Интересно…
Омеро недоверчиво покачал головой.
Так продолжалось неделю, затем Фабрицио вернулся на землю.
— Видишь ли, я не святой, — пытался он объяснить Омеро, — я не вознесусь и не стану ни архангелом, ни даже ангелом. Я должен вернуться на землю и сделаться всецело человеком, полностью человеком. Другого пути нет.
Прежде чем Фабрицио вернулся на землю, несколько человек заметили, как он парит. Пошла молва. Всю неделю к дому приходили дети и, к ужасу Омеро, пели: «Эй, Дон Фабрицио, скорее выходи. Как тучка плыви, как птица лети».
Время от времени, когда ватага детей, устав ждать, становилась назойливой, Омеро привязывал веревку к ноге дона Фабрицио, и они вместе шли вдоль по улице и обратно. Следом вприпрыжку бежали дети, смеялись и хлопали в ладоши. Омеро шагал с хмурым выражением лица.
