— Ну, беги, дочка, — первым заговорил Егор Кузьмич. — А то вон какой-то суровый товарищ давно уже посматривает на нас весьма неодобрительно.
Леля оглянулась. В нескольких метрах от них стоял у своей машины Буданов. Она еще раз поцеловала отца, взяла букет и скрылась в дверях офиса.
Она ставила цветы в воду, когда в кабинет в распахнутом пальто вошел шеф, хмуро поздоровался и прошествовал в смежную комнату. Через некоторое время он появился, уже в костюме, сел за свой стол, включил компьютер и вдруг ядовито заметил:
— А вам все возрасты покорны, Пульхерия Егоровна. С тех пор как обрели былую привлекательность, ни старого ни малого не обделяете вниманием. Поразительная всеядность!
— Это был мой отец, — вспыхнула Леля.
— Вот как? А намедни вы тут не с братишкой ли под окнами кувыркались?
— Кувыркалась?! Я…
— А завтра, — не дал себя перебить Буданов, — к вам кто сюда подъедет? Дедушка? Или дядя из Арзамаса?
— Какой дядя?! — вспылила Леля. — Я не обязана перед вами отчитываться в своей личной жизни!
— Свою личную жизнь ведите вне этих стен!
— А я как раз за стенами…
— И запомните: неразборчивость в связях до добра не доводит, — отрезал Буданов.
Леля открыла было рот, но зазвонил телефон, и она гневно схватила трубку.
Противный мужской голос попросил Петра Андреевича Буданова.
— А кто его спрашивает? — сердито осведомилась Леля.
— Главный врач кожно-венерологического диспансера Антон Степанович Кожемякин.
— Одну минуточку! — промурлыкала Леля и елейным голосом сказала: — Петр Андреевич, возьмите, пожалуйста, трубку. Теперь я понимаю, откуда у вас этот ужас перед случайными связями…
Буданов снял трубку, а Леля нехотя положила свою и навострила уши, стараясь не пропустить ни слова. Но шеф и не собирался секретничать.
— Я слушаю…
— Петр Андреевич? Вас беспокоит главный врач кожно-венерологического диспансера Антон Степанович Кожемякин.
— Чем могу быть полезен? — удивленно вскинул брови Буданов.
— Очень даже можете, очень даже можете, — горячо уверил его главврач, и Буданову показалось, что тот не слишком трезв.
— Я вас слушаю, — нетерпеливо повторил он.
— У вас работает некая Пульхерия Егоровна Калашникова? — заторопился Кожемякин.
— Одну минуту! — Буданов жестом приказал Леле снять параллельную трубку. — Так что вы говорите?
— Я спрашиваю, работает ли у вас Пульхерия Егоровна Калашникова?
— Да, а в чем дело?
— Дело в том, что уже несколько наших пораженных сифилисом пациентов указали на нее как на источник своего заболевания.
Буданов услышал в трубке сдавленные смешки и посмотрел на Лелю. Она вытаращила глаза и хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, и на лице ее отражалась такая гамма чувств, что Буданов едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Вы хотите меня предостеречь? — насмешливо осведомился он, уже понимая, что кто-то затеял то ли с ним, то ли с Пульхерией отвратительную игру.
— Естественно… Нет, ну что вы, — запутался «главврач», видимо направляемый своим сообщником. — Она не является на лечение и продолжает заражать мужчин. Мы шлем повестки… Мы просим вашего содействия…
— Пошел ты… — неожиданно грубо прервал его Буданов, положил трубку и нажал кнопку АОНа. На табло высветился номер, и номер этот был ему хорошо знаком. Слишком хорошо…
Он резко встал и направился к двери. Леля сидела ни жива ни мертва.
— Петр Андреевич, — потрясенно залепетала она, и из глаз ее брызнули слезы. — Вы не должны этому верить! Я… Я знаю, кто это. Она меня уже замучила! Но то, что сегодня… Это чудовищно, чудовищно…
Он шагнул было к ней, но сдержался и просто сказал от двери:
— Успокойтесь, Пульхерия Егоровна. Вам никто больше не причинит зла.
Он остановил машину у знакомого подъезда и поднялся по лестнице, по которой так недавно взлетал, томимый любовью. Сейчас его гнали наверх совсем иные чувства.
Буданов нажал кнопку звонка и ощутил, как глухо бьется сердце. Дверь распахнулась, обдавая запахами и шумом затянувшееся застолья, и на пороге нарисовалась Людмила. Несколько мгновений она зачарованно смотрела на него, потом резко ногой захлопнула дверь и упала к нему на грудь, запуская руки под пиджак.
Он содрогнулся от омерзения, почувствовав на спине ее горячие ладони и кисловатый запах изо рта, и оторвал от себя так, что она отлетела к стене.
— Петенька, Петенька, — зашептала она, изготавливаясь к новому прыжку, но натолкнулась на его взгляд, осеклась и медленно сползла по стене на грязные плитки пола.
Буданов, не спуская с нее обжигающих глаз, сказал несколько тихих отрывистых фраз и ушел, переступив через ее длинные, неловко подогнутые ноги. А она осталась сидеть на заплеванной площадке — такая, видно, сила таилась в его словах.
11
Вернувшись в офис, Буданов первым делом заглянул к кадровику, который, увидев шефа на пороге своего кабинета, тут же встал по стойке смирно.
— Антон Семенович, дайте-ка мне личное дело Калашниковой.
Кадровик протянул тонкую папочку, раскрыв которую, Буданов убедился, что его предположения оказались верны: у Пульхерии Егоровны Калашниковой сегодня день рождения и исполнилось ей ни много ни мало двадцать пять лет. И Людмила не могла об этом не знать. Вот и подарочек приготовила. Впрочем, он тоже постарался: «случайные связи до добра не доводят»… Дурак ты, Буданов. Или ревнуешь?..
Он быстро прошел в свой кабинет. Леля мельком взглянула на него, и он заметил, что глаза у нее красные. Он подошел к ее столу и почувствовал, как она напряглась.
— Пульхерия Егоровна! Оказывается, вас можно поздравить? Двадцать пять лет — прекрасный возраст, — повторил он фразу отца.
— Спасибо, — попыталась улыбнуться она, но губы предательски дрогнули, и у него защемило сердце.
— Вы можете уйти пораньше. Вечером, наверное, ждете гостей…
— Да нет, — вздохнула Леля. — В этот день мы обычно встречаемся с папой. Но сегодня он не сможет приехать, поэтому и поздравил меня утром. — Она кивнула на цветы.
— А вы катаетесь на лыжах? — неожиданно спросил Буданов.
— На лыжах? — удивилась Леля. — Катаюсь. То есть не то чтобы катаюсь, но могу… Умею…
— Вот и отлично! — обрадовался шеф. — В таком случае, приглашаю вас на загородную прогулку!
Леля приоткрыла рот, не в силах вымолвить ни слова, а Буданов продолжил, старательно не замечая ее замешательства:
— У вас есть лыжи?
— Нет… То есть старые лыжи есть, еще школьные, но они остались у папы.
