Каждый звук был резок, как удар зубила по камню.
Эдди сверился с дядей. «Откуда я знаю? — мрачно бросил Эдгар. — Это что-то новенькое».
«Что будем делать?»
«Скажи ему правду… для разнообразия. Иногда срабатывает».
— Нет, — сказал правду Эдди.
— Повтори, — произнес глухой голос из-за двери.
— Нет, — повторил Эдди. «Не то, дурак!» — рявкнул дядя.
— Повтори то, что ты сказал перед этим, — приказал ровный глухой голос.
Малютка открыл рот, и Эдгар изнутри него произнес:
— Нейдаркодваш.
Заскрипели засовы. Дверь открылась. В проеме никого не было. Длинный коридор уводил в темноту.
Ворон снялся с фонаря, подлетел к одному из окон и скрылся, протиснувшись между прутьями решетки.
Эдди шагнул в коридор. Дверь сразу же закрылась. Он успел заметить громадного человека, который, видимо, стоял за ней, потом сделалось совсем темно. Снова заскрежетали запоры. Чужие руки ощупали мальчика. Затем подтолкнули в спину.
Он пошел, прислушиваясь к шагам за спиной. С каждым шагом темнота постепенно рассеивалась, как будто здешний воздух обладал свойствами мутной воды, а Эдди всплывал с глубины. Впереди обозначился поворот. Малютка оказался в более широком коридоре. Тут висело зеркало, возле стены стоял столик с тремя предметами — лампой, древним телефонным аппаратом и морской раковиной. Эдди покосился на свое отражение в зеркале и с трудом узнал себя в маленьком, сером, настороженном человечке.
Молчаливый сопровождающий по-прежнему держался сзади. Похоже, это была проверка. Дядя уже бывал в этом доме и знал привычки хозяина. Он двинулся к двери комнаты, которая называлась библиотекой. Внутри действительно стояли шкафы, заполненные книгами. «Отфонарный» вопрос ворона уже не казался случайной звукоимитацией. Здесь было тепло, и Эдди быстро согревался. Но холод, возможно, играл и положительную роль — отвлекал от худшего.
А теперь у Малютки осталась только одна причина для дрожи.
14. Анна
Она вышла к свету, но легче ей не стало. Она даже позволила себе немного задержаться у «выхода», и старухе пришлось ее подтолкнуть. Задержка была вызвана тем, что Анна со всей очевидностью поняла: нет, она не свихнулась. Возможно, она предпочла бы свихнуться — тогда у нее хотя бы оставался шанс выздороветь и вернуться к реальности. Но свихнулся мир, а значит, никаких шансов не осталось. От нее больше ничего не зависело — ни снаружи, ни внутри. Она превратилась в марионетку, на беду свою еще сохранившую способность чувствовать.
Но даже марионетка хотела жить. И после очередного пинка она затаилась. У нее отобрали смысл существования, но не само существование. Это была ошибка. Тому, кто довел ее до такого состояния, следовало бы оставить ей либо чуточку больше, либо ничего.
Вцепившись в то малое, чем еще владела или о чем хотя бы помнила, Анна остановилась на самом краю безумия. Ее личность была ободрана, словно тело, которое проволокли по камням. Внутри себя она обильно кровоточила отчаянием; подобно кускам мяса от нее отваливалось все наносное. Привязанность к Алексу, как видно, пряталась гораздо глубже. Тоска по нему навалилась внезапно, как удар под дых. С чего она взяла, что он умер? С того, что так тосковать можно только по мертвым. Или это она умерла? Теперь не важно. Кто бы из них ни умер на самом деле, они больше никогда не встретятся. Почему она так уверена в этом? Потому что надежда отвалилась вместе с прочей шелухой. Надежда — для тех, кто лишь напуган вероятностью потери. Тому, кто уже потерял, остается боль и выбор — жить дальше или умереть. Анна осознавала, что этот выбор еще не сделан. Она прибережет его на будущее. Возможное, худшее впереди. А кроме того, на чаше весов лежала еще одна смерть — старухи. Анна не могла с ней не считаться. Она стала тупее, но не настолько, чтобы не понимать: затаившись, придется ждать своего часа очень долго, не исключено — большую часть оставшейся жизни. А то, что она так и не смогла вспомнить полностью старую пословицу, которая начиналась со слов «месть — это блюдо…», не слишком ее беспокоило. У нее были проблемы посерьезнее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Свет впереди, казалось, состоял из колеблющихся призрачных лезвий. Вблизи обнаружилось, что «лезвия» проникают сквозь вертикальные разрезы в каком-то темном занавесе. Края разрезов шевелились, словно под действием сквозняка, но Анна никакого движения воздуха не ощущала. Присутствие старухи, по крайней мере, избавляло ее от парализующего страха перед неизвестностью.
Она не помнила, как очутилась по другую сторону занавеса. Теперь она стояла в комнате без окон и дверей, освещенной единственной голой лампочкой, свисавшей на проводе с потолка. Четверо мужчин играли в карты за большим квадратным столом. Каждый был одет в костюм строго одного цвета — черный, белый, красный, голубой. Без сомнения, именно этих игроков старуха назвала Джокерами, но на Анну они произвели гнетущее впечатление жестоких клоунов. Лицами они смахивали на стереотипных плейбоев, занявшихся наконец любимым делом после утомительных вечеринок, фитнесса, бассейна и перепихона.
15. Малютка/Эдгар
Ни одного окна. Свет давали свечи в канделябрах и пламя в камине. Дядин «друг» сидел в кресле возле стола, читал очень старую на вид книгу и курил кальян. Несмотря на халат и домашние туфли, он был похож на пожилого рок-музыканта, растратившего идеалы, но зато насквозь пропитавшегося нерастраченным ядом. Длинные седые волосы, очень бледное вытянутое лицо. Морщины и тени струились по нему, как дождь из пепла, превращая в ежесекундно меняющуюся мозаику. Взгляд был затуманен, будто пронизывал толщу времен и от увиденного растерял свой первоначальный блеск.
— Хозяин, щенок не один, — предупредил из-за Малюткиной спины обладатель глухого голоса.
— Да знаю, — поморщился «старый друг». — Лишь бы эта парочка не оказалась бинарной взрывчаткой.
Телохранитель или слуга (а может, то и другое) промолчал.
— Ладно, пусть держится на расстоянии. Если дернется — убей его.
Чужие руки легли на плечи и позволили Эдди сделать два шага от порога комнаты до края роскошного ковра. Теперь его отделяло от «друга» метров пять. Тот с наслаждением чмокнул мундштуком и отложил книгу. Брезгливо спросил:
— Кто такой?
— Эдгар. — Малютка заставил себя произнести твердую «р» на конце. Теперь он следил за языком. Очень внимательно следил — особенно тогда, когда вместо него говорил дядя.
— Эдгар, Эдгар… Чем докажешь?
— Пароля уже недостаточно?
— Чепуха эти твои пароли, — хмыкнул «старый друг». — Расскажи что-нибудь такое, что знаем только мы с Эдгаром.
Мимолетно возникшая в мозгу картинка была нечеткой и неразличимой, но то, что было связано с ней, заставило Эдди вздрогнуть. Он начал отрывисто перечислять:
— Колодец под Элизенваром. Труп лошади. Труп человека. И кое-что в колодце.
— Кое-что в колодце… — повторил «друг» задумчиво и чуть ли не мечтательно. — Ну здравствуй, Эдгар. Давненько не виделись, старый ублюдок. Хотя ты, как я вижу, немного помолодел. — Он подмигнул. — Как думаешь, та штука все еще в колодце?
— Не знаю. И не очень хотел бы узнать.
«Старый друг» рассматривал ребенка с таким видом, словно кто-то пытался всучить ему шелудивого пса.
— Чья работа?
— Меняла из Акко, будь он проклят вовеки веков!
— Не возражаю, — сказал «друг» и ухмыльнулся. — Но работа хорошая. Костюмчик не жмет?
— Еще как жмет, — мрачно ответил дядя. — Извини, я без подарка. Кто бы мог подумать, что проклятая птичка снова вытащит Хармэ…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— А тебя подарком не назовешь, — перебил «друг». — «Кто бы мог подумать, что проклятая птичка…» — продолжал он, передразнивая дядю и словно размышляя. — Все так говорят. Как будто любой другой вариант более предсказуем. Или как будто они заслуживают предсказанной судьбы… Где пропадал?
— Тебе лучше не знать.
— Обычно я сам решаю, что для меня лучше. И, как видишь, пока неплохо справляюсь. Особенно по сравнению с тобой.
