И тут он понял: оказавшись в безвыходном положении, дядя ведет его к своему старому другу. Правда, образ «друга» в сознании Эдгара не очень соответствовал этому понятию, но Малютка решил, что это издержки минувшего времени. Если верить дяде, в последний раз он видел «старого друга» сто двадцать лет назад. Эдди в свои шесть с половиной даже не мог вообразить себе такую бездну. Она казалась ему абсурдом, с которым дядя обращался весьма вольно. В частности, Эдгар добавил: «Сто двадцать земных лет, сопляк». Как будто речь могла идти еще и о каких-то «неземных» годах!
12. Анна
Впереди появилось пятно света, а сопровождавшее ее (их!) сияние погасло, словно кто-то задул свечу, ставшую ненужной. Старуха внезапно остановила ее и распорядилась: «Давай пописаем здесь, потом может быть не до того». Как раз вовремя, еще минута — и Анна намочила бы джинсы. Она присела и сделала это поспешно, испытывая неудобство, словно кто-то посторонний наблюдал за ней. Посторонний или нет, но наблюдатель имелся, и ей придется привыкать к этому.
После того как она натянула стринги, старуха заметила: «В мое время эти штуки были удобнее». В ее время? В мозгу Анны промелькнуло что-то вроде секундного отрывка из фильма — но с запахами и даже иным вкусом воздуха. Темная улица, посередине которой текли нечистоты. Угадывались также тени людей, закутанных в длинные плащи. Они брели, прижимаясь к стенам, сквозь туман, темноту и опасность, густую, как грязь, в поисках удовольствий, денег или смерти — уж как получится. Были там и женщины. Эти рисковали меньше, но их тоже иногда убивали. Анна «видела» это из окна экипажа, от которого тени шарахались и прятались в подворотнях.
Фильм оборвался, а старуха вдруг сказала: «А ну-ка потрогай себя там». Анна не сразу выполнила просьбу… да нет — приказ, и старуха коротко взвизгнула. Это напоминало лай овчарки в зимнем лесу, а сама Анна будто пыталась сбежать из лагеря смерти, в который превратился ее собственный мозг. Она сунула руку в промежность и принялась ласкать клитор средним пальцем.
Поначалу было сухо и безжизненно. Потом она вдруг почувствовала возбуждение — отстраненное и замкнутое, точно ностальгия при виде старой игрушки в стеклянном шаре. А еще возбуждение было обернуто страхом. Страх она испытывала оттого, что уже не понимала, где заканчивается ее территория и начинается чужая. Вроде бы еще один аргумент в пользу шизофрении, но не убеждает.
Старуха мечтательно произнесла: «Господи, как давно… И как хорошо… Жаль, сейчас нет времени, но когда-нибудь мы продолжим».
С ее разрешения Анна застегнула джинсы и двинулась дальше.
13. Малютка/Эдгар
Его трясло от холода, но едва ли не сильнее — от неразрешимого конфликта: необходимости что-то делать, двигаться и соображать, когда в животном страхе хотелось забиться под несуществующее одеяло, спрятать голову, зажмуриться и ничего не видеть. Может, тогда все исчезнет, как сон? Не исчезало. И неумолимый наездник внутри не исчезал. Да, конечно, — наездник. Как мог Малютка вообразить себя напарником этого невидимого существа? Для Эдгара он всего лишь скот, да и то никчемный, судя по всему…
«Обожаю эти места. Лучше многих клоак, включая ту, где ты родился. Дерьмоеды и трупоеды отлично справляются. Ты заметил, какой тут чудесный воздух?» — разглагольствовал дядя в полном противоречии с тем, как он отозвался о синем городе раньше. Впрочем, противоречие могло быть кажущимся — Эдди постепенно привыкал к тому, что Эдгар часто издевался над ним, намеренно искажая смысл того, о чем говорил. А может, приучал его ничему не верить без весомых доказательств. Иногда дядя издевался и над собой. Для Малютки это было едва ли не самым полезным уроком. Не принимать себя всерьез. Сомневаться во всем, чтобы не быть обманутым или не оказаться жертвой собственных иллюзий.
Значит, помимо дерьмоедов здесь обитали еще и трупоеды. Новость не из приятных, но он и не ожидал ничего приятного в ближайшем будущем. Очередной бесплатный урок от Эдгара. Хотя почему бесплатный? Малютка ежесекундно расплачивался с ним своей плотью. Несмотря ни на что, он все еще считал себя хозяином своего тела. Странно дело — дядя этого не оспаривал. Пока.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
По пути к «другу» Эдди струхнул еще дважды. Не так сильно, как в первый раз (до поноса дело не дошло), но тем не менее. «Гляди в оба», — требовал дядя, однако Малютка, хоть и глядел в оба, даже не знал, чего и кого следует остерегаться в первую очередь. Например, Эдгар велел ему развернуться и пробираться в обход только потому, что завидел впереди какого-то нищего калеку. Тот сидел, привалившись к стене и выставив напоказ обрубки ног. На вид, совершенно безобидное создание, но в дядином «голосе» Эдди неожиданно ощутил такую дрожь, что предпочел ни о чем не спрашивать. В конце концов, это он недавно обделался.
Незаметно для Малютки происходило кое-что важное. Если раньше Эдди и Эдгар занимали каждый свою территорию и общались при помощи образов и слов, то теперь в расщепленном сознании мальчика появилась некая зона, принадлежавшая обоим в равной степени. И эта зона постепенно расширялась. Защита. Оружие. Страх. Что дальше? Продолжение последовало вскоре.
Когда с Эдди заговорили из темноты голосом его мамы, он понял, что понимает здешний язык, хотя язык знал, конечно, дядя Эдгар. «Ничему не верь», — шепнул дядя. Это не избавило Малютку от ложной надежды и всех страданий маленького потерявшегося ребенка. Мамин голос, мамин запах, под конец — мамино лицо. Вот только настоящая мама не могла появиться здесь. Никак не могла…
Это оказалось самым страшным испытанием. Дядя замолчал, предоставив ему выбирать. Эдгар сильно рисковал, потому что в какой-то момент Малютка едва не поддался ласковой тьме и не погрузился в последние объятия. Ему почти хотелось, чтобы все поскорее закончилось. Влечение к смерти он обнаружил в себе слишком рано… И только чужие воспоминания о другой жизни и другой матери — дряхлой, морщинистой, умиравшей в муках и мертвой уже два столетия — заставили его отшатнуться. «Когда-нибудь расскажешь о ней, дядя?» — попросил он. Это был шантаж. Дядя Эдгар оценил это. Он сказал: «Когда-нибудь», — и потащил его дальше.
Свернув за угол, он очутился возле дома «старого друга». Похоже, «друг» держал оборону — иного, менее уважительного отношения к себе этот город не потерпел бы. Ближайшие к земле окна, узкие точно бойницы, находились на пятиметровой высоте и были забраны решетками. Поверхность двери напоминала серую шершавую броню. Примерно так Малютка представлял себе борт линкора.
С дядиного «благословения» он встал перед дверью и постучал. Казалось, с таким же успехом он мог биться головой об стену. Но его услышали. Раздалось хлопанье крыльев. Откуда-то сверху слетел ворон и уселся на перекладину, с которой свисал бронзовый фонарь. Сплетенный из потемневших полос, фонарь изображал полую человеческую голову. Внутри нее находилась бледная копия воронки, болтавшейся в небе, — черная точка, истекавшая густым ультрафиолетом.
С папиной подачи Малютка уже успел посмотреть пару фильмов об одном из тех, в честь кого его назвали Эдгаром. Он мало что понял, но вóрона, который по любому поводу орал «Никогда!», запомнил. Ему чудилось, что он влип в какую-то киношную историю с примесью старины и чертовщины. Напарник отреагировал иначе. «Анекдот, мать твою! Это судьба. Ненавижу пернатых», — простонал дядя. Тем не менее за его сарказмом Эдди ощутил тоску и несвойственное дяде смирение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Эдгар заставил Малютку открыть рот и исторгнуть из себя некую последовательность хриплых звуков. Очень приблизительно это смахивало на «Нейдаркодваш». Слово на вороньем языке? «Да брось, — сказал себе Эдди, не осознавая, что невольно копирует Эдгара. — Это тебе не дешевая сказочка…»
Ворон долго глядел на него круглым глазом с блестящим зрачком. Потом выкрикнул:
— У тебя есть книга?
