– И счастлив способный оценить красоту творения, – ответил мелодичный женский голос за воротами. Гельге на своем вороном первым въехал под арку, воинам пришлось задержаться и спешиться, пропуская громоздкий фургон. – Наконец-то ты вернулся, любимый! Как же я скучала!
Дагоберт, похоже, отнес приветственные слова прекрасной незнакомки на свой счет. По его физиономии расползлось столь блаженное выражение, что тургауды совершенно невместно разразились громовым хохотом, незамедлительно пресеченным окриком их командира:
– Молчать, сыны свиньи! – Фидхельм выбросил вперед жилистую лапу и огрел незадачливого гандера промеж лопаток, да так, что бедняга с трудом устоял на ногах, вцепившись в поводья своего коня. – Ты, белобрысый, и варвар, оба имейте в виду: замечу чью-то рожу ближе пяти шагов от госпожи Вивии – уши отрежу и сжевать заставлю!
– Госпожа Вивия – это… – начал Конан, но в этот миг задок фургона с летящим орлом на зеленом фоне, хрустя колесами по гравию, пересек наконец линию ворот, и вопрос киммерийца отпал сам собой. Конан увидел госпожу Вивию Ханаран, супругу Гельге Кофийца.
Вивия Ханаран по всем канонам являлась красавицей. Прежде всего, страсть Гельге к всяческого рода редкостям отразилась и на выборе спутницы жизни. Вивия, несомненно, происходила откуда-то из Закатных или даже Полуночных стран, о чем свидетельствовала ее молочно-белая кожа, огромные изумрудные глаза и волосы цвета червонного золота. Среди черноволосых, черноглазых и смуглых женщин Полудня она выделялась бы подобно белому голубку в стае ворон. Узкое темно-зеленое платье со скромной вышивкой и тонким серебряным пояском подчеркивало великолепную фигуру молодой женщины. Вообще зеленый цвет ей поразительно шел, хотя Конан подозревал, что и любой иной смотрелся бы не хуже в сочетании с почти безупречной красотой госпожи Вивии.
Едва только увидев и осознав сие редкостное совершенство (а также поймав свирепый взгляд Гельге Кофийца, коим он, прежде чем заключить жену в объятия, ожег двоих новичков), Конан сделал на удивление зрелый вывод о необходимости держаться от Вивии Ханаран как можно дальше. Смешно даже и думать, решил он, что сия девица заинтересуется простым воином, разве из одной скуки или по случайной прихоти, а вот неприятностей из подобного интереса может проистечь ой как много.
«Жизнь скучнее, зато уши целее», – рассудил варвар и глянул на Дагоберта, желая увериться, что приятель полагает так же.
И убедился, к своему ужасу, что белобрысый гандер не сводит с красавицы влюбленных глаз.
* * *
– …Она из Аквилонии, можешь себе представить? – восторженно заливался Дагоберт спустя два дня. – Правда, не из самой Тарантии, ну что с того? Ее отец – аристократ, аквилонский дворянин. У ее семьи небольшое поместье недалеко от городка… как его… забыл. Вот откуда эти царственные манеры! Эта вольность мыслей! Изящество во всем! Эта осанка…
– Под ноги смотри, – буркнул киммериец. Стояла глухая ночь, тонкий серп молодой луны то появлялся в просвете облаков, то снова исчезал, предоставляя стражникам пробираться по саду Гельге в кромешной тьме. Нынешней ночью обходить дозором границы усадьбы выпало им двоим. – Наступишь в цветник – Фидхельм тебя вчетверо сложит. Как ты прознал, откуда она родом? Неужто у самой Вивии спросил?
– Ну-у… – неопределенно протянул гандер. – Это только ты у нас нелюбопытный. Кое-что Кайелан рассказал. И Соджир, он давно уже у Гельге служит. Но больше всех знает Кетлик. Он – один из того десятка, что оставался сторожить поместье, пока хозяин был в отъезде. Так вот он говорит…
Кетлика, красивого белозубого шемита родом из достославного Шадизара, почти все тургауды любили за веселый и покладистый нрав, а хозяева ценили за кое-какие редкостные умения. Никто лучше его не управлялся с кинжалом, кроме того, парень видел в темноте, как кошка, и умел прекрасно ладить с жуткими сторожевыми псами, которых содержали в вольере в дальнем углу сада и которых побаивался даже сам Фидхельм. Конан довольно близко сошелся с шемитом, когда выяснилось, что они имеют некоторых общих знакомых в Сахиле и Нарикано и единодушны в восторженной оценке определенных веселых заведений Ак-Сорельяны. Парень любил прихвастнуть своими успехами на любовном поприще и, похоже, не врал. Во всяком случае, молодые смазливые служаночки, коих Гельге держал при кухне и на всяческой уборке в огромном доме, при встречах с Кетликом становились как-то особенно рассеянны и начинали стрелять бойкими глазками. Поэтому упоминание имени Кетлика в нынешней беседе встревожило Конана.
При всех своих достоинствах шемит, увы, не относился к умеющим крепко держать язык за зубами. Если скучающая Вивия в отсутствие супруга позволяла себе какие-либо вольности… и учитывая непонятный талант Кофийца знать все обо всех… Кетлик, а следом за ним и влюбчивый Дагоберт, могли оказаться в большой беде.
– …ты слушаешь?
– А? – вздрогнул Конан, и очень кстати – еще миг, и витающий в своих любовных грезах гандер наступил бы на большой стеклянный колпак, прикрывающий нечто маленькое, зеленое, колючее и уродливое, то есть наверняка крайне редкое и невообразимо ценное. Поспешно выброшенная рука Конана удержала его от подобной оплошности. – Нет, не слушаю. Я глухой. Зато ты – кривой на оба глаза.
– Эй, варвар!..
– Вон там беседка. Пойдем-ка присядем.
Они направились туда, где в сплетении ветвей притаилась небольшая деревянная постройка в туранском духе – одно из местечек на достаточно длинном пути вдоль высокой, почти крепостной стены, где разрешалось остановиться и передохнуть. Из беседки можно было видеть достаточно далеко вокруг, оставаясь притом незаметным для чужих глаз. Другое дело, что холодной бессонной ночью двум приятелям не помешала бы фляжка чего-нибудь согревающего кровь, но вот согревающее в дозоре запрещалось самым строгим образом. На глазах Конана начальник стражи однажды расправился с Хатлави, учуяв исходящий от того перегар – одними кулаками, не прибегнув к дубинке или мечу, однако туранец после экзекуции двое суток валялся пластом. Беседка – крохотный, выкрашенный зеленой краской домик – еле проступала на фоне огромного старого куста шиповника. Подходя к ней, оба хранили молчание, и киммериец горячо возблагодарил Митру Наставника за своевременную сдержанность их грешных языков. Ибо, едва нога Дагоберта коснулась первой ступеньки в беседку, из тени раздался негромкий, но такой знакомый чарующий голос:
– О, доблестные стражи. Нет-нет, не смущайтесь. Зайдите.
Госпожа Вивия сидела на укрепленной у стены скамеечке, подложив под себя пухлую вышитую подушечку и закутавшись, по случаю прохладной ночи, в теплую пелерину из тончайшей верблюжьей шерсти. Густая тень не позволяла разглядеть надетое на ней платье – Конан мельком заметил нечто мерцающее и облегающее, от чего у него мигом перехватило дыхание. Дагоберт кашлянул:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
