поехал из предместия в самый Константинополь, чтоб посмотреть визирского шествия и выноса Магометова знамени, ради чего и нанят был благовременно дом на той улице, по которой помянутая военная процессия должна была идти. Едва же туда прибыл и сел только ужинать с своею супругою и тремя дочерьми, из коих две были уже совершенные невесты, также переводчиками с их женами, секретарем Кавалерицею и духовником, как соседи того дома по наущению одного имама или попа, прибежав стремительно, выгнали всех оттуда, нанеся иным сильные удары толчками, а некоторым саблями и показывая чрез то ревность свою к закону. По таковой худой и вовсе нечаянной встрече желал он возвратиться коль можно скорее в свой дом; но как время было нощное и путь к Перу дальний, то решился препроводить часа два или три в одной кофейной лавке, где собралось несколько христианских фамилий для равного же зрелища, и кои присоветовали ему остаться с ними до утра, уверяя о совершенной безопасности своего места. На утрие же при выносе Магометова знамени идущие впереди и позади оного емиры вдруг стали громогласно кричать, что никому не позволяется смотреть священною знамени великого про рока Магомета, кроме прямых мусульманов, и что, если кто из христиан, жидов или иных безверных дерзнет сие учинить, таковые на том же месте преданы будут смерти. Слова сии произвели мгновенно ярость в буйных сердцах, и многие бросились, как лютые тигры, на снискание и поражение иноверцев. Они не щадили ни женского пола ниже самых малых детей и, обагряя таким образом руки свои в крови невинных, услышали от одной турчанки, что в вышеупомянутой кофейной лавке многие христиане находятся, куда они ворвавшись, начали всех тех, кои там случились и первые им в руки попались, бить и некоторых рубить; супругу же Посланника и дочерей мучили сперва в оной лавке, потом, вытаща на улицу, таскали по оной всех их за волосы и, наконец, вырвав из ушей их серьги и затаща на разные дворы, бросили их там нагих почти замертво, где, будучи в таком бедственном состоянии целые сутки, мать не знала, где ее дочери, а дочери не ведали, где тогда их мать находилась: поелику мать затащена была на двор к одному армянину, дочери к другому, а служанки к третьему, одного же переводчика беременную жену оные варвары, бросая на землю, били нещадно, и один емир, вскоча на оную, давил ей нарочно брюхо ногами, чтоб выдавить из нее младенца, однако же чудным образом бедная сия и весьма слабодушная женщина осталася жива и по некоторому после того времени разрешилась от бремени своего благополучно: умерщвлено же вообще христиан в день выносу Магометова знамени более двухсот, да около пятисот ранено и изувечено. […]
16 числа повещено нам, чтоб мы были в готовности сопутствовать войску […].
* * *
В то же почти время получено тут известие из Константинополя, что там свирепствовало пресильное моровое поветрие, так что по всем улицам ничего иного не видно было, кроме трупов человеческих и полумертвых лиц.
Декабря 26 в ночь на 27 число в одиннадцать часов и девять минут было в Демотике[55] жестокое землетрясение, но, по счастию, недолго продолжалось и состояло только в двух или трех самых сильных ударах, от которых все здания вдруг затрещали, как бы нарочно кто оные ломал, и домы колебались на все стороны, подобно колыбели, отчего мы все с постелей вскочили и выбежали на двор. Сим страшным приключением, как будто бы нарочно угрожавшим мщением турецкому жестокосердию и неправосудию, кончился тот год и настал 1771-й, который был для нас еще счастливее прежнего, потому что мы в оном освободились из плену, о которой нашей свободе получили первую ведомость марта 27-го, в самый день Святыя Пасхи, и притом совсем нечаянным образом; ибо предстал внезапно пред нашими окнами один знакомый нам чегодарь, о котором прежде слышно было, что ему голова отрублена за то, что к нам пред самым открытием войны в дом хаживал. Он объявил в присутствии некоторых чиновников нашей орты, что мы из Демотики скоро поедем и не будем более под стражею содержаться и что он надеется с нами увидеться скоро в визирском стане; также что в непродолжительном времени заключен будет мир между обеими воюющими державами.
П. А. Левашов
Цареградские письма
о древних и нынешних турках и о состоянии их войск, о Цареграде и всех окрестностях оного, о Султанском Серале или Хареме, о обхождении Порты с Послами и Посланниками Иностранными, о любовных ухищрениях турков и турчанок, о нравах и образе жизни их, о Дарданеллах, проливах и проч.; о Царедворцах, о Султанах и их важных делах от самого начала монархии их поныне, с обстоятельным известием о славных Кастриотовых подвигах; о державе их; о различных народах порабощенных игу их и о их вере, языке и проч.; о Греческих Патриархах и избрании их; о гражданских, духовных и воинских чинах и о многих иных любопытных предметах.
Об авторе «Цареградских писем» — книги, в 1789 г. дважды публиковавшейся в типографии Петра Богдановича, до последнего времени приходилось судить лишь по ее содержанию. На близость стиля «Цареградских писем» и записок П. А. Левашова уже обращал внимание Б. М. Данциг [3, с. 91]. Глава о порядке приема послов дословно совпадает с соответствующей частью книги П. А. Левашова «О неравенстве и председательстве...». Правда, она не входила в первоначальный план последней книги и потому не отмечена в оглавлении, но вряд ли можно думать о заимствовании ее из анонимного сочинения — автором ее, несомненно, был П. А. Левашов. С другой стороны, в «Цареградских письмах» данная глава предваряется словами о том, что описание составлено иным лицом, бывшим в Стамбуле. Тем самым автор хочет снять с себя обвинение я тенденциозности из-за причиненных ему турками обид. Однако мы имеем дело с явной литературной мистификацией. Сравнение «Цареградских писем» с книгой «Плен и страдание россиян у турков» обнаруживает совпадения как по форме, так и по содержанию. Сходным образом говорится, например, о коронации султанов — опоясании их саблей, рассказывается эпизод казни русских в Исакче — свидетелем последнего был именно П. А. Левашов (когда «мы еще по сю сторону Дуная находились»). Недавно найдено и документальное подтверждение авторства П. А. Левашова [7, с. 58] — он включил «Цареградские письма» в список своих трудов.
При составлении отдельных глав книги им была использована имеющаяся литература, а кроме того, книга могла
