— По-моему, я неплохо провожу занятия. Ребята даже довольны, — так ответил я. — И я не гашу детской радости.
— А зачем ты учил детей драться? Драться нехорошо.
— Я не драться учу, а физической выносливости. Это им еще пригодится в жизни.
— Так-так. А вот у нас есть еще такие сведения: когда ты водил детей на прогулку, ты присоединял их к похоронным процессиям.
— Да, это правда. Видите ли, когда ведешь ребят по панели, они плохо слушаются. Некоторые даже дерутся между собой на ходу.
— Четные и Нечетные?
— Вот-вот! Они между собой дерутся, так как им не дождаться, когда мы придем на пустырь и начнем войну. А тут Смоленское кладбище близко, туда как раз по Шестнадцатой линии похоронные процессии идут.
— Ну, и что же дальше? Ну, идут похоронные процессии?
— Ну, идут, и я детей сзади пристраиваю. И тогда они между собой не ссорятся, в особенности если музыка играет. И никто на то не обижается — вот только вы. Провожающие даже довольны, потому что ясно же: чем больше народу провожает, тем больше авторитет у покойника. А на кладбище я ребят не веду. Процессия поворачивает на Камскую, а мы отделяемся и идем через мост на остров Голодай, то есть остров Декабристов. И там мы играем.
— Мирно играете, так сказать?
— Ну, не совсем мирно, но ведь надо поощрять детскую инициативу. Это я на курсах усвоил.
— А куда ты еще водил детей, мальчик?
— Еще я вожу детей на стадион Козявкина.
— Что?
— Это такой пустырь на углу Четырнадцатой и Среднего. Там дикий стадион. Кто хочет, тот и кикает. Там я разбиваю ребят на две команды...
— Четных и Нечетных?
— Вот-вот. А девчонки — загольными. Они мяч подносят, если далеко забьют. А некоторых назначаю болельщиками. Девчонки — ведь тоже люди.
— Ну и как вы там играете?
— До первого гола все хорошо. А потом команды начинают играть в войну.
— Ну, мальчик, нам все ясно. Ты свободен. Мы тебя решили освободить.
— От чего меня освобождать? Я и так свободный человек.
— Мы тебя освобождаем от этой работы. Видишь ли, ты к ней не вполне подготовлен.
За проработанные дни мне все-таки уплатили. На первые заработанные деньги я купил тете Ане вазу для цветов. Ваза была из синего стекла с лиловыми разводами, приобрел я ее в керосиновой лавке. Когда я принес ее домой и стал мыть на кухне, Лиза сразу сказала, что только дуб-физкультурник мог выбрать такое пошлое изделие. Но я пропустил ее замечание мимо ушей: пусть говорит что хочет. Ведь если б я принес даже хрустальную вазу из Зимнего дворца, Лиза все равно нашла бы ее плохой — только потому, что принес ее я.
Мне эта ваза казалась очень красивой, не хватало только цветов, а на цветы не хватало денег. Тогда я решил пойти на остров Голодай и там на каком-нибудь пустыре набрать цветов. Проходя по Среднему, я зашел к своему другу Тольке.
— Пойдем со мной, поможешь мне цветы собирать, — предложил я ему.
— Вэри велл, — ответил Толька. — Хорошо. Это будет мне полезно для практики. Ты ведь знаешь английский?
— Плохо. У нас в классе, правда, английский, но учительница все болеет. У нее слабые нервы. Она не выносит шума в классе. А зачем тебе-то английский? Ведь у вас в школе — немецкий.
Толька объяснил мне, что родители решили обучать его английскому языку и хотели взять учительницу. Но он поклялся им, что сам обучится, а за это пусть ему купят фотоаппарат — на деньги, сэкономленные на уроках. Сейчас родители уехали на курорт, а он здесь в городе с бабушкой. И он занят только тем, что учит английский язык. Когда через месяц вернутся родители, он ошарашит их знанием английского языка — и фотоаппарат готов.
Тут я заметил, что на Толькином столе лежат самоучители английского языка. Кроме того, поперек комнаты была протянута толстая проволока, и на ней висели на веревочках: ложка, вилка, карандаш, будильник, мыло, сапог, собачий намордник, клизма, спички, очки, кусок колбасы и еще несколько вещей. К каждому предмету была прикреплена бирка с наименованием этого предмета по-английски.
— Это я наглядным методом учусь, — пояснил Толька. — Когда запомню вещь — снимаю или съедаю и вешаю другую.
— А рояль? — спросил я. — Или паровоз? Их тоже на проволоку?
— Не шути по-глупому, — обиделся Толька. — Это самый новый метод обучения. Это я в специальной брошюре прочел. Один человек таким способом изучил восемнадцать языков за год и написал эту самую брошюру.
Толька полистал словарь и важно сказал:
— Ви го то зе айленд Холидай то кип зе фловерс. Мы идем на остров Голодай брать цветы.
Мы вышли из дому и пошли по Среднему, потом свернули на Шестнадцатую линию но направлению к Малому и Смоленке. Толька и на ходу продолжал заниматься английским.
— Надо учиться думать на том языке, который изучаешь, — сказал он. — Вот, например, навстречу идет симпатичная девушка. Ты сразу же должен о ней подумать по-английски: «Шо из вери бьютифул герл». Или, представь, ты идешь, никого не трогаешь, а к тебе вдруг подбегает большая злая собака. Ты не должен теряться, а должен сразу же произнести в уме по-английски: «Ко мне подбежал греат дог — большая собака». Понял?
— Пока я буду произносить в уме, она возьмет да укусит меня.
— Если, в крайнем случае, она тебя и укусит пару раз, то это будет тебе только на пользу. Пусть себе кусает, а ты в это время думай по-английски: «Меня сейчас кусает одна большая злая собака». И ты эти слова уже хорошо запомнишь.
Мы пересекли Малый и шли по Шестнадцатой по направлению к мосту на остров Декабристов.
— Вот здесь я преподавал физкультуру, — показал я Тольке на площадку за изгородью. — Меня уволили с работы — ну что ж, пусть поищут другого такого!
Дети понуро сидели на скамейках и слушали воспитательницу, которая им что-то читала. Но не все. Некоторые, наиболее инициативные, не гасили в себе детской радости и играли в пятнашки в другом конце площадки. Это были настоящие пятнашки — от слова «пятнать». Там стояла бочка с зеленой краской, оставшейся от покраски ограды; дети окунали руку в эту краску и пятнали друг друга.
— Зе чилдрен шпилен ин дн пятнашки, — вдумчиво сказал Толька на трех языках сразу, и вдруг к нам подскочили несколько ребят нашего возраста и загородили дорогу.
— Четные или Нечетные? — спросил один из них.
— Мы нездешние, — дипломатично ответил я. — Мы не Четные и мы не Нечетные.
— Ви хэв но намберс, — сказал Толька. — Мы без номеров. А вы, скобарье, убирайтесь к черту!
— Еще ругаются! — загалдели ребята. — Они, верно, Нечетные, они, верно, с Семнадцатой!
— Ю из зе грет ослы и уши холодные! — строго сказал Толька, и с этого началась драка.
Толька отбивался старательно, я тоже дрался по мере сил — я был неуклюж, но не слаб. Однако под давлением превосходящих сил Четных нам пришлось отступить. Мы побежали за проходящим в это время трамваем, и Толька успел вскочить на заднюю площадку — и сразу как в воду канул. Я же вскочить на площадку не успел. Трамвай увез Тольку; впоследствии выяснилось, что он попал прямо в объятия кондуктора, а денег у него не было, и его довезли до кольца и сдали в пикет.
Я побежал к Смоленке и повернул направо. Здесь Четные прижали меня к воде, и я отбивался на краю берега. Вдруг я поскользнулся на свае и упал в речку. Враги мои сразу же убежали, а я остался барахтаться в воде. Но плавать я умел, так что ничего опасного в этом не было. Берег у Смоленки низкий — ведь при наводнениях эта речка первая в Ленинграде выходит из берегов, — и я ухватился за сваи и быстро вылез на сушу.
Народу, к счастью, на набережной не было, так что никто — как мне казалось — не видел моего позора. Возле берега, чуть подальше от того места, где я выкупался, стояло на цепях несколько частных шлюпок, и я решил забраться в одну из них и там выжать одежду. И вдруг со дна первой же шлюпки, к которой я подошел, поднялась какая-то не то девчонка, не то девушка в синем платье и захохотала. В руках у нее был черпак, она, видно, только что вычерпывала им воду из этой шлюпки. А теперь она сидела на кормовой банке, размахивала черпаком и смеялась.
— Глупый смех, — сказал я. — Ничего тут нет смешного. Это со всяким человеком может случиться.
— Я все видела, — сказала не то девчонка, не то девушка. — Ты плюхнулся в воду, как старая жаба. Я даже хотела спасать тебя.
— Меня не надо спасать, я сам кого угодно спасу, — ответил я. — А что это за дурацкая шлюпка у тебя? В первый раз такую вижу!
Действительно, шлюпка была странная. Один борт у нее был выкрашен белой краской, и на носу было написано «Магнолия». Другой борт был черного цвета, и на нем красовалось название «Морж».
— Эта шлюпка не дурацкая, — обиженно сказала не то девчонка, не то девушка. — Это шлюпка моего брата Кольки и одного его товарища.
И пояснила, что Колька и его товарищ оба копили деньги на шлюпки, каждый на свою. Но настало лето, а денег было мало. Тогда они объединились и купили одну. Но так как у них разные вкусы, то они никак не могли прийти к соглашению о цвете и названии. Поэтому они разделили ее на две части. Они считают, что у них разные шлюпки — у каждого своя.
