— В разных странах — разные обычаи, разные верования. Причем каждый, разумеется, считает свою веру истинной. Если хотите, я расскажу вам легенду о змее и голубке, которую мне не раз доводилось слышать во время путешествия по Вечной Степи.
— Расскажи, расскажи! — раздалось сразу несколько голосов, и Эврих, отхлебнув из протянутой ему чаши, сделанной из половинки кокосового ореха, чуть хмельной, сладковатый напиток, начал рассказ:
— В приморских городах Фухэй, Умуката и Дриза, возведенных на восточном краю Вечной Степи ещё до Последней войны, издавна верили в то, что колокольный звон, предупреждавший горожан о приближении врага, способен также отгонять всевозможную нечисть и нежить. А кое-кого из слуг и приспешников Ночного Пастуха, коего считают тамошние жители прародителем мирового зла, звук колокола может и вовсе лишить жизни. Потому-то вешают в том краю колокола испокон веку не только на вершинах дозорных башен, но и в маленьких деревенских храмах. Кочующие по Вечной Степи скотоводы посмеиваются над верой в очистительную силу колокольного звона, ибо поклоняются другим богам, и все же, разграбляя прибрежные деревни, не осмеливаются разрушать чужие храмы и снимать звонкоголосые колокола. После ухода кочевников разоренные деревни обычно отстраиваются заново, но случается, если большая часть их жителей пала в неравном бою или была угнана лихими людьми в рабство, от богатого селения остается только стоящее на холме святилище, и лишь ветер с моря заставляет иногда висящий на его башне колокол звенеть тихо и печально…
— Этак ты нас всех, чего доброго, разрыдаться заставишь! — прервал Эвриха Жилоиз — приятель Серекана, выделявшийся среди других воинов обилием мускулов и полным отсутствием мозгов. — Ты нам про змея да про голубку сказывай, а не про плачущие колокола!
— Дай срок, будет и про них, — пообещал аррант и, переждав, пока заинтересованные слушатели перестанут шикать на туповатого здоровяка, продолжал:
— Шел как-то берегом моря одинокий путник. Возвращался из плена в родную деревню, и только-то у него добра и было, что похищенный во время бегства от кочевников лук да колчан, в котором с каждым днем становилось все меньше стрел. Даже имени он в плену лишился, получив вместо него кличку — Нань, что значит «добряк».
Долог был путь Наня, и здорово парень отощал. Удавалось ему иногда зайца или суслика подстрелить, а чаще съедобными кореньями, водорослями или ракушками приходилось пробавляться, ибо стрелы он берег. Но как ни береги, а настал момент, когда осталось их у него всего две, и тут-то он и увидел, как вьется с жалобным криком над дикой вишней голубка, а по стволу дерева змея к гнезду подбирается, дабы малых птенцов сожрать.
Жалко было расставаться Наню с предпоследней стрелой и все ж таки натянул он тетиву, прицелился и пригвоздил ею змею к дереву. Поглядел, как голубка, радостно воркуя, в гнездо к деткам своим опустилась, и побрел дальше. Высоко стрела его в ствол вонзилась, не достать ему её, не выдержат Наня тонкие ветви.
Долго ли коротко ли шел путник, но вот сумерки начали сгущаться, и пришлось ему заночевать у подножия холма, на котором стояло заброшенное святилище — все, что осталось от большого и богатого селения. Закутавшись в плащ, заснул он, и приснился ему скверный сон: будто кто-то душит его. С криком открыл он глаза и понял, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Громадный змей опутал его своими кольцами, а сидящая на соседнем дереве голубка напрасно кричала, стараясь предупредить Наня о смертельной опасности.
— О Великий Дух, — едва шевеля губами, прохрипел несчастный, — за что наслал ты на меня этого ужасного змея?
— Я выследил тебя и умертвлю за то, что ты убил мою жену! — ответил ему змей человеческим голосом.
— Ну что ж, поделом мне, — промолвил Нань и, закрыв глаза, приготовился к смерти, но тут змей, вместо того чтобы сжать свои страшные кольца, неожиданно распустил их и прошипел:
— Я должен тебя убить, но помилую, если выполнишь ты мое условие. Был я некогда злым и жестоким человеком. За это Великий Дух после смерти моей заключил мою душу в тело гигантского змея. Много столетий томится она в змеином теле, и суждено ей пребывать в нем до тех пор, пока в полночь не зазвонит ради меня храмовый колокол. Если хочешь сохранить жизнь, поспеши ударить в него, ибо времени до полуночи осталось мало.
Страх за себя и жалость к тому, кто столь страшно принужден был расплачиваться за совершенные злодеяния, заставили Наня пообещать змею, что он позвонит в колокол высящегося на холме храма. Едва освободившись от опутывавших его колец, он со всех ног бросился к древнему святилищу и, к ужасу своему, обнаружил, что ведущая на вершину деревянная лестница давно сгнила и обрушилась. В отчаянии Нань попытался вскарабкаться на колокольню по выщербленным от времени каменным стенам храма, но сорвался, не поднявшись и на десяток локтей. Снова и снова принимался он взбираться по каменным блокам, но тщетны были его усилия. А змей гневно шипел за его спиной, и жалобно вскрикивала кружившая над храмом голубка.
И тогда Нань вспомнил, что у него осталась ещё в колчане стрела. Одна-единственная, последняя. Обрадовавшись, он решил, что колокол зазвонит, если попасть в него железным наконечником. Пусть тихо, но зазвонит! Вскинув лук, Нань натянул тетиву, прицелился и метнул стрелу в колокол.
Змей замер, замер человек, и замолкла кружившая над храмом голубка. Густо прогудела тетива, свистнула стрела, но колокол не издал ни звука. То ли от волнения, то ли из-за темноты промахнулся Нань. А змей за его спиной разинул пасть и яростно прошипел:
— Наступила полночь. Человек, готовься к смерти!
Бросился он на несчастного Наня, и в тот же миг где-то высоко-высоко, тонко, чуть слышно, коротко пропел свою светлую песню храмовый колокол.
И тотчас же с радостным возгласом исчез гигантский змей. Истаял, словно туман под жаркими солнечными лучами. Со вздохом облегчения опустился Нань на землю у подножия святилища, недоумевая, почему же зазвонил колокол. И долго бы пришлось ему гадать, если бы выглянувшая из-за туч луна не осветила лежащую подле его ног голубку с разбитой грудью. Тогда-то и догадался он, кто избавил его от неминуемой смерти, кто ценой собственной жизни заставил ровно в полночь запеть колокол старого храма…
Воцарившуюся у костра тишину нарушил Жилоиз, сырым голосом произнесший:
— Здорово горазд врать, аррант! Выдавил-таки слезу, негодяй!
* * *
С тех пор как возглавляемый Газахларом отряд миновал пригороды Мванааке, Эвриху казалось, как это часто случалось и прежде, что он вступил в новый период жизни, подведя под старым толстую жирную черту. Ощущение было приятным — такой же обновленной, вероятно, чувствует себя сменившая кожу змея. Длилась, однако, эта иллюзия недолго и нынешним утром окончательно развеялась. Причин тому было несколько, но все пустяковые, а вот поди ж ты — и тех оказалось достаточно, чтобы сердце защемило от тревожного непокоя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
