— Но…
— Что за «но»! Пойдем! Ты летописец — беседа мистра Леона тебе пригодится… Жалеть не будешь. Пока дойдешь, солнце сядет и совы станут слетаться… Вероятно, некоторые, что посмелее, уже там…
— Но кто же этот мистр Леон?..
— Увидишь сам и запишешь как очевидец…
Никитин нехотя повиновался, отвязал своего коня и разбудил Алмаза…
— Не ждите меня! — сказал Никитин и пошел за Андреем, держа поводья.
— Куда же это он? — протирая глаза, спросил Алмаз. — Ого! Да уже и не рано. Заучились! Пора бы и домой; княгиня, чай, в окно глаза высмотрела… Ну, слава те Господи, расходятся…
Действительно, вся академия, то есть отец Мефодий и десятка два юношей от пятнадцати и до двадцати лет разбрелись по аллеям. Учитель и многие юноши ушли или уехали, некоторые доканчивали диспут в саду, к числу последних принадлежали князь Василий Холмский и Дмитрий Федорович Ласкир, сын важного греческого выходца, который был почтен Иоанном и пожалован в бояре. Холмский изо всех греков любил одного Дмитрия; образованный, по-тогдашнему даже ученый, Ласкир с познаниями соединял приятную наружность и светскую любезность… Диспут молодых людей был ненаучного содержания, он велся насчет очаровательной хозяйки…
— Ты должен ее видеть! — говорил Ласкир, самодовольно улыбаясь. — Отец считает меня ребенком, а мне уже двадцать второй год; она моложе меня, она богата…
— Но ты сам говорил, что шалости ее непозволительны и противны александрийскому учению…
— Василий! Я не рассудил об одном, что она тайно беседовала со мной, тайно ездила в государевы сады на прогулку со мной, и только со мной… Ветреница, конечно, но я не знаю соперника.
— А Палеолог, Андрей?..
— Вчера я все узнал! Он насильно хочет быть ее другом… А она не сдается…
— А она, любезный Митя, она хочет быть его женою — и он сдается…
— Бабьи сказки! Чего не выдумает подозрительность Софьи Фоминишны. У вас там в теремах, я думаю, каждый день новые вести. В день, я полагаю, сто человек переженят и разведут. Удивляюсь, как тебе не скучно в этой бабьей клетке…
— Ах, Митя, если б ты знал, как там весело! Правда, маленькие дети иногда подымут такой визг и писк, что бежать приходится. Зато дети и спят много; тогда мы отличаемся. Я старший, всему начало; потом, у меня сподручница Елена. Такого другого ангела на земле нет. Разве Феодосия перещеголяет, но та еще мала… А уж как умна, никогда с детворой не возится, всегда с нами…
— Да что же вы делаете?
— Что? Играем в жмурки, после поем церковные песни; ну, Митя, если бы ты слышал этот удивительный голос, чистый-чистый, кажется, будто с неба льется; уж как придет время петь, смейся не смейся, а у меня в груди так душа и разболится; мутит, душно, пока не запоет наша Леночка. Недаром ее все сорок нянь теремным соловьем называют.
— Сорок нянь… Да это у вас бабий полк… А мужчин совсем нет.
— Как нет? Василий, он уже десяти лет; мальчик умный, мы с ним очень дружны; есть теремной дворянин, Стромилов, у него помощники да прислуги; вот Алмаз, он, правда, наш холоп, но к дворской челяди приписан и окладом пожалован…
— И все вместе…
— Как можно? На мужской половине Стремилов голова, а на женской няня Кирдина; утром к молитве все сходимся; помолимся, тут государыня придет, мы ей поклонимся и завтракать станем, если обедни нет, а есть — с нею к обедне идем; нас всех за золотой решеткой уставят, там мы литургию и слушаем; потом с Софьей Фоминишной дети пойдут наверх, там недолго остаются; воротятся — давай учиться; отошло ученье — пошли игры или в сад поведут. Потом кушать усядемся, а там опять играть; вот эту пору я больно люблю, потому что на утренние игры не всегда поспеешь, с вами засидишься. Зато вечером… Такой гром подымем, что государь сверху присылает, наказывает, чтобы дети потише играли… Ну да и этого скоро не будет; говорят, теремной каменный дом скоро поспеет, тогда государева рабочая палата от нас подальше будет…
— Вася! Вася! Да неужели ты хочешь навсегда в теремах оставаться?
— Как навсегда?
— Удивляюсь, что отец теперь уже не берет тебя с собой на войну…
— На войну! Да что ты это? С чего ты это взял? Оставить терема, матушку, моих друзей. Я умру с тоски…
Ласкир с нежностью смотрел на Васю; добродушная, невинная привязанность Василия обличала состояние сердечных дел его, но Вася сам не знал и не понимал, что таится в свежем сердце. Одно слово могло разрушить этот рай и тихо теплившиеся чувства обратить в страсть. Это разрушительное слово было уже на устах Ласкира, но ему как-то жаль стало Васю; не по расчету благоразумия, но из безотчетного сожаления, по какому-то инстинкту Ласкир смолчал и глядел на юношу с горькою улыбкой… Ласкир даже забыл про Зою. Задумавшись, оба шли к воротам, где Алмаз ворчал за поздние диспуты… Но едва они вышли на улицу, из других ворот, которые вели на двор Меотаки, выбежало несколько мужчин и женщин…
— Помогите, — больше других кричала известная нам соседка, жена Хаима Мовши. — Умерла…
— Кто? — воскликнул Ласкир, и хотя получил ответ, но ничего уже не слушал; схватив за руку князя, он бросился в дом Меотаки…
Смеркалось. В вечернем сумраке они увидели Зою; она лежала на софе бледная и холодная, как мрамор; Ласкир схватил ее за руку и с ужасом опустил руку…
— Вася! Если ты меня любишь, посиди при ней, а я притащу мистра Леона! Я ничего не пожалею…
Ласкир убежал; князь Василий не знал, что ему делать с больною, он приподнял ее голову; умирающий день осветил лицо ослепительной красоты; юноша задрожал и в испуге едва не уронил чудной головки, но легкий вздох, вырвавшийся из полуоткрытой груди, ободрил его и порадовал. Он вскрикнул от удовольствия, когда томные, черные глаза раскрылись и блеснули. Полагая, что причиною воскресения Зои было то, что он приподнял ее голову, Вася обхватил Зою обеими руками и, усадив ее на софу, хотел отступить. Как бы не так? Голова его была в руках Зои. Она повернула ее к свету, и руки ее задрожали, от них и от дыхания Зои стало жарко юноше…
Прошло мгновение, и Зоя осыпала юношу поцелуями, каких, конечно, не доставалось Васе испытать на своем веку; он обеспамятовал, голова его кружилась, он горел — и бессознательно, сам не зная, что делает, прижимал Зою, целовал ее как безумный… Крики и шум шагов заставили обоих опомниться.
— Я не пущу их, — вскрикнула Зоя и побежала к двери, но было поздно… В комнату с светильником вошли неотвязная соседка и какой-то мужчина…
— Сюда, сюда, мистр Иоганн, — сказала жидовка и едва не уронила светильник, увидев «покойницу» на ногах, с красными щеками.
— Так ты… — Жидовка не кончила, заметив князя. — Вот что! Ну, мистр Иоганн, извини; было так, как я тебе говорила, — стало иначе, сама выздоровела.
— Душевно рад, но после обморока я замечаю у этой госпожи горячку… Советую успокоиться… Верно, поразила ее какая-нибудь сильная нечаянность, испуг…
— Да, ее испугал Андрей! Объявил своей невестой…
— Что такое? — прошептал князь, и мысли его стали приходить в порядок…
Врач поздравил Зою, дал несколько полезных советов, взял приношение и ушел с жидовкой…
— Так это не сон?! — сказала Зоя печально, упав на софу, и рыдания заглушили ее голос…
Несмотря на то что Василий имел довольно времени прийти в себя и припомнить многое из прежних рассказов Ласкира, но рыдания женщины были для него совершенною новостью. Он опять забыл все и бросился к Зое…
— Что с тобой, Зоя?..
— И ты спрашиваешь? Да, я не скрываюсь, я люблю тебя; знаю, что это безумно, потому что я старше тебя. Но у меня есть к тебе просьба; если не захочешь исполнить ее, то лучше убей. Я должна спешить: могут помешать. Слушай, я выхожу замуж…
— Слышал!..
— Не но любви.
— Этого я не знаю, но верю…
— Замужество это и почетно, и хорошо…
— Тебе знать…
— Жена Палеолога может принимать таких больших гостей, как ты, князь…
— Если матушка позволит…
— Не зову на свадьбу, потому что это может быть неприятно для теремов…
— Ну!
— Не забудь своей должницы… Ты придешь?..
— Если позволят, — проговорил князь.
— Разве ты дитя?
— Но я приду посмотреть на тебя, непременно, а пока прощай…
— Не пущу… Дай слово.
— Ну, приду!
И Вася вышел. Ему было как-то и весело, и легко. Выбежав на улицу, он вскочил на коня и, вместо того чтобы повернуть в Москву, повернул на Жидовскую улицу.
— Князь Василий Данилыч! Куда ты это? — кричал Алмаз, с трудом догоняя Васю.
— К мистру Леону.
IV
НОЧНОЕ
Двор мистра Леона, не в пример другим дворам Греческой слободы, был обнесен высокой каменной оградой и снабжен огромными железными воротами; за оградой дома не было видно; по всей улице раздавались удары камня в железные ворота и разносился звонкий голос Ласкира. Напрасно, на дворе будто все вымерли; измученный Ласкир заметил, что калитка не плотно примыкает к воротам, и усиленными ударами надеялся победить ее. В это самое время прискакал Вася…
