— Я погладила пухлого щенка ротвейлера между его висячими ушами и получила в ответ слюнявый поцелуй.
— Он все еще малыш. И не понимает, что сделал не так.
Моника дернула за поводок.
— Это моя собака, а не твоя.
— Я не пытаюсь украсть его у тебя.
— Тогда какого черта ты здесь делаешь?
— Я здесь, чтобы напомнить, что тебе нужно быть с ним помягче.
— Он сторожевой пес. По крайней мере, так должно быть. Возможно, мне придется потребовать свои деньги обратно, если он будет продолжать лизать сопливых детей. Сколько тебе лет? Восемь?
Я сжала кулаки.
— Одиннадцать.
— Неважно. Ты ребенок. Ребенок, который действует мне на нервы, хотя я уже потратила их все на него. — Она кивнула в сторону пса.
— Как его зовут?
— Рэмбо.
— Хорошее имя для сторожевой собаки.
С минуту она смотрела на клубок черного меха, и я заметила привязанность в ее взгляде.
— Будем надеяться, что он его оправдает. Эй, Рэмбо, сидеть. Сейчас же.
Рэмбо не опустился на землю. Вместо этого он уставился на меня, а Моника тащила его маленькое тельце по траве. Я понимала ее потребность в сторожевой собаке. Тем более что она жила одна с младшей сестрой и матерью, но единственный способ заставить Рэмбо подчиняться — добавить немного тепла к ее авторитету.
— У тебя есть лакомства?
— Лакомства? Малышка, у меня едва хватает еды на себя и семью. У меня нет никаких угощений. К тому же он не сделал ничего, чтобы их заслужить.
Я покопалась в своем рюкзаке и достала батончик мюсли. Возможно, это не самый полезный корм для собак, но внутри нет шоколада, поэтому я предположила, что он не так уж ужасен.
— Можно мне кое-что попробовать?
Моника взглянула на меня, затем на шуршащую обертку. А потом, поскольку она не была злой, а просто устала и хотела поскорее все решить, вздохнула и согласилась.
— Если он нагадит, убирать будешь сама.
— Договорились. Можешь отстегнуть его?
Она приподняла проколотую черную бровь, но снова уступила. Как только Рэмбо освободился, он прыгнул ко мне, высунув язык.
Я отломила уголок батончика.
— Рэмбо, сидеть.
Собака прыгнула на меня, пытаясь достать еду, но я держала ее высоко.
— Сидеть, Рэмбо, и тогда получишь.
Он опустился на четвереньки и принялся лизать мне икры и лодыжки.
Я рассмеялась, потому как было щекотно.
— Рэмбо, сидеть.
Моника смотрела на меня, скрестив руки на темно-синей майке, которая вторила оттенку синяка на ее левом бицепсе. Я не знала, как она его получила, но подозревала, что кто-то ей его поставил.
Я присела и нажала указательным пальцем прямо над хвостом Рэмбо.
— Сидеть.
Собака села.
— Сиди.
Завиляв хвостом, он вскочил на лапы.
— Сидеть. — Я снова нажала, и он сел. На этот раз, когда я сказала «Сиди», Рэмбо остался на месте. Я скормила ему кусочек батончика, который он проглотил, даже не распробовав.
Я заставила его повторить эти две команды еще несколько раз, а затем передала Монике батончик мюсли и попросила ее сделать то же самое. Через час, когда солнце вовсю пекло нам головы, Рэмбо выполнял команды как профессионал.
Но самое приятное заключалось в другом: когда щенок лизнул пальцы ног Моники, она не стала ругать его, а присела и почесала малыша за ушами.
Она заработала одно из трех очков греха за плохое обращение с Рэмбо. Моя задача состояла в том, чтобы напомнить ей, что доброта, в отличие от жестокости, окупается с лихвой. Как только я получила свои три перышка, я потратила пособие на двухмесячный запас собачьего корма, прежде чем исчезнуть из их жизни.
Я вынырнула из воспоминаний, как ныряльщик, который слишком долго пробыл без воздуха. Ашер навис надо мной, сжимая пальцами мои бицепсы.
Несмотря на то, что он спас меня от падения лицом вниз, я прорычала:
– Убери от меня руки!
Его пальцы разжались, но он не отступил, как и не отвел взгляд. Быть может, он надеялся, что воспоминания, заключенные в стержне пера, сделают меня спокойнее и податливее?
Я прижала дрожащую руку к своему охваченному спазмами животу.
– Собери ее душу и убирайся.
Бронзовые кончики его бирюзовых перьев качнулись, когда Ашер повернулся и обогнул кровать.
Я бы не повернулась.
Не хотела смотреть, как он завладевает душой Мими и уносит ее прочь.
Но когда я села на пол и обхватила колени, мой взгляд наткнулся на зеркало в рамке, прислоненное к стене.
Я не хотела видеть.
Но я видела.
Видела все.
Видела, как Ашер приложил ладонь к груди Мими.
Видела, как золотые нити ее души поднялись из безжизненной оболочки и прилипли к его рукам. Как нежно он за них потянул. И теперь на его ладони лежала сверкающая сфера, цельная и мерцающая.
Мне хотелось вырвать душу Мими из его рук и заключить ее в кокон своих. Спрятать ее в шкатулку, которую она подарила мне на шестнадцатилетие. Мюриэль наполнила ее шестнадцатью кольцами, по одному за каждый год, который она пропустила. Мими смеялась, когда я отложила ложку, полную крем-брюле, чтобы надеть каждое кольцо. По-видимому, предполагалось, что носить их нужно отдельно. Я никогда этого не делала. Я держала их вместе.
Если бы только я могла так же сохранить вместе наши с ней души.
Взгляд Ашера встретился с моим в зеркале.
– Уходи, – пробормотала я.
Во мне бушевал яростный шторм, угрожая разрушить слабеющее достоинство.
Вместо того чтобы воспользоваться дверью, Ашер открыл окно, взмахнул крыльями и спрыгнул с балюстрады в предрассветное небо.
Глава 6
Спустя долгие часы я позвонила мистеру Олдерману, адвокату, с которым Мими поручила мне связаться. Он приехал и взял все заботы на себя, пока я сидела на диване как зомби, прижимая к груди подушку и безучастно глядя на медленный танец облаков за окнами эркера.
Поскольку Мими умерла дома, мистер Олдерман вызвал полицию, чтобы они могли засвидетельствовать смерть от естественных причин, а затем приехал коронер, чтобы забрать ее тело. Когда прибыла клининговая служба, я очнулась от транса и закричала, чтобы они убирались.
Мистер Олдерман попытался меня успокоить.
– Мисс Моро, Мюриэль попросила снять постельное белье, чтобы вам не пришлось…
– Я хочу, чтобы ничего не трогали, – прорычала я. – Ни простыни, ни ее одежду, ни зубную щетку. Ничего.
Будучи достаточно благоразумным, адвокат не стал со мной спорить.
– Хорошо. Как только вы будете готовы, просто
