Едва ступил Жарислав на порог, как Яроелавич подскочил к нему и выдохнул:
– Ты что?!
Боярин остановился на пороге, вмиг позабыв все оправдательные речи, придуманные по дороге. Гарлав, шедший позади, ударил его в затылок кулаком, и Жарислав распластался перед князем.
– Зачем учинил татьбу над чужинцами? – спросил князь. – Зачем челядинов своих натравил? Зачем смутил людей? Думал, не узнаю? А? Говори, дохлый пес!
Боярин стал все отрицать:его перед князем оговорили, оклеветали. Да разве он может, разве рука поднимется на такое?
– Ведаешь, княже-господине, по-божески живу, твою землю украшаю, тебе помогаю, детишек сирых приютил. Ибо возлюбил ближнего, яко самого себя.
Князь, взбешенный льстивой речью, прервал его:
– Ангельские словеса речешь, а нож за спиной держишь! Гляди, боярин, жизнь твоя на волоске!
Откуда-то из угла, из-за спины князя, появился невысокий худой человек, одетый в черную рясу. Огромные серые глаза смотрели задумчиво. Он держался просто, но с достоинством. Человек словно глядел сквозь боярина, словно не замечал Жарислава. Он сказал, обращаясь к самому себе:
– Бес ничто противу злого человека. И бес того не замыслит, что зол человек замыслит.
– Верно слово твое, Феодосий, – повернулся к нему князь. – А то и не человек. Скот неразумный.
И опять к Жариславу:
– Моих людей в чужой земле как встречают? В Царьграде дают купцам-русичам улицы:живите, радейте. В Париже мой брат король Филипп ссужает и дружиной для охраны, чехи встречают меня с почтением. А ты со всеми поссорить меня надумал? Безголовый. А и взаправду таким станешь!
Жарислав молчал:оправдательные слова только распалят князя. Резоимец был уверен:гроза минет. Князь не убьет его. Суда боярин не боится доказательства нет, ведь донос – еще не доказательство. Даже скудной княжьей милости не лишится. Как только Ярославич немного успокоится, начнут действовать тиун Николай и воевода Коснячко, заступятся за него перед князем. Не задаром. Немало денег дал им Жарислав. И еще неизвестно, кому больше служат тиун и воевода – князю или ему?
А самый крепкий заступник за боярина – княжий сын, сребролюбец Святополк. Уж он-то замолвит слово перед отцом. Одумается Изяслав, сменит гнев на милость.
Боярин перевел взгляд на черного человека. Князь назвал его Феодосием. Наверное, это монах Феодосий, игумен тех затворников, что живут в печерах за Крещатицким ручьем, в берестяных дебрях. Говорят, праведной жизни человек. А если говорят – праведник, значит, в силу входит. Стало быть, неплохо его милость заслужить. Боярин протягивает руки к Феодосию:
– О столп премудрости, труба небесная, отец братии святой! Распознай – невинен я.
И прося заступничества у праведного мужа, Жарислав уже отсчитывает в уме, сколько надо будет дать гривен на святую братию – затворников.
Глава IV
ВОЗВРАЩЕНИЕ
1
Гребцы еще несколько раз взмахнули широкими веслами-лопатами, лодья вынеслась из-за обрывистого берега на быстрину, и взгляду Изяслава-отрока открылся Киев, сказочный – в легком мареве, опоясанный синим поясом и огражденный деревянной стеной. На безоблачном небе выделялись тринадцать куполов храма Святой Софии, взметнувшие ввысь свои кресты.
Но вот взгляд отрока скользнул по домам Подолия. Вспомнились речи подольских кожемяк и дерзкие слова, слышанные в Новгороде. В нужде живут на Подолии и гончары, и кожемяки, и древосечцы… А хитрые и гордые бояре жиреют в праздности. Праздность же, известно, мать пороков. Разве боярин смог бы прокормить семью, если бы жил лишь на то, что добудет на войне? На него работают челядины. И он к тому же волен в их жизни и смерти. Разве это по правде?
Изяслав испугался таких мыслей, отмахнулся от них, как от наваждения.
…Лодьи подошли к пристани. Бояре – послы новгородские отправились на гору, в княжий дворец. Турволод и Верникрай остались на подворье, а Изяслав прошел длинным коридором к княжьей палате. Но не один он добивался в этот день к князю. Неожиданно отрок лицом к лицу столкнулся с сыном боярина Жарислава, Склиром, своим давним обидчиком. Не раз в детстве, поймав Изяслава, Склир заставлял его быть "конем" – садился на плечи и больно пришпоривал каблуками. И позже, встретив сына бывшей отцовой холопки, понукал им, как слугой. Изяслав не осмеливался ослушаться. Он лишь старался избегать встреч со Склиром.
И вот теперь они оба ожидали вызова к князю как равные. Жариславич не подал и виду, что знаком с дружинником, лишь недобрая ухмылка мелькнула.
Изяслав же обрадовался случаю досадить обидчику. И когда сам воевода Коснячко выглянул из светелки и обратился к нему со словами "князь кличет", он прошел совсем близко от Склира, задев его краем плаща.
Если бы можно было убить взглядом, Изяслав был бы мертв.
2
Изяслав-отрок решил навестить своих. Ему было неловко:уже восемь дней он в Киеве, а только теперь выбрался на Подолие. Правда, необязательно сообщать матери и брату день своего приезда. Но совестно перед самим собой.
Отроку кружила голову милость князя. Ярославич собственноручно надел серебряный крестик на шею отроку и назначил челядина Верникрая ему в услужение. Отрок купался, как в меду, в льстивых улыбках тиунов и дружинников, узнавших о княжьей милости. Наконец-то он проник в этот манивший мир, как равный, как боярский сын. Пусть теперь Славята попробует посмеяться над ним!
Чем ближе Изяслав подъезжал к Кожемякам, тем явственней вспоминал насмешливое лицо Славяты, хохот его товарищей.
И еще острее почувствовал свое возвышение, повидавшись с матерью и братом Лукой. Лука вбежал в дом с огорода как был – в грубой одежде, перепачканный землей. Его молодое лицо уже поблекло от непосильной работы.
Отрок обнял мать, прижал к груди.
– Мамо моя, теперь вам лучше будет!
– А нам и так стало лучше – спасибо тебе, сыне. – Она просияла от его ласки. – Ты воротился здоровым. Чего же еще просить у Господа?
Отрок не устоял перед соблазном похвастаться собственным слугой и взял Верникрая с собой на Подолие. Теперь он послал новгородца подсыпать корм коню и достать из переметной сумы гостинцы.
– Верникрай останется на семь дней у вас, поможет по хозяйству, сказал отрок, гордый тем, что и он волен кем-то распорядиться.
Лука подсел ближе, сказал внезапно:
– Резоимец Жарислав прибегал. Хотел взять нас в холопы.
– Хорошо, что Славята оберег, а то бы пропали, – добавила мать.
Изяслав повернулся к ней:
– Кожемяка Славята?
Она подтвердила:Славята внес за них деньги.
"Как же это выходит?" – думал отрок. Славята, который позавидовал его счастью и так жестоко посмеялся над бывшим учеником? Тот самый Славята теперь спас его семью? Почему он это сделал? Потому ли, что Изяслав стал большим человеком, княжьим огнищанином[32] и может ему пригодиться? Но отчего же кожемяка не побоялся посмеяться над ним тогда?
Изяслав порывисто вскочил.
– Куда ты, сыне?
Он должен немедленно поехать к кожемяке поблагодарить. Мать улыбнулась и закивала головой. Да. Пусть едет. Ее сын всегда такой скорый на решения, честный и добрый.
Изяслав вместе с Лукой и Верникраем вошли во двор кожемяки. Тут стояла большая кадка из колотых плах. В ней лежали коровьи и конские шкуры, засыпанные известью. Сначала они очищались от шерсти. Затем их заливали щами, очищали от мездры, мяли руками. Это была самая тяжелая работа. Потом кожи дубили корой и вывешивали сушиться на распялках.
Славята вышел навстречу гестям. Увидев Изяслава, насмешливо прищурил глаза и взглянул на его пояс. Кровь бросилась в лицо дружиннику, но он сдержался. Непонятный человек этот Славята. То насмехается, то выручает в беде. Отрок протянул кожемяке деньги. Тот молча взял их, отдал жене. Наступило неловкое молчание. Наконец Славята пригласил гостей в свой дом.
Хозяева и гости уселись на лавках и принялись за угощение.
Славята почти не разговаривал с отроком. Неприязнь к Пустодвору возникла давно, еще в тот день, когда староста заметил, с каким восхищением смотрел юноша на проехавшего боярина и как потом, сравнивая, взглянул на одежду кожемяки, а проходя мимо бочек с рассолом, задержал дыхание.
Пустодвор был неважным работником. Иногда опускал скребок и долго сидел неподвижно, мечтая, пока окрик старосты не возвращал его к делу. И оживлялся ученик всякий раз, если речь заходила о боярах и князьях, об их богатствах.
"С червоточиной парень, – думал Славята. – Из таких получаются боярские блюдолизы, настоящие рабы…"
А рабов староста ненавидел. Не тех, кто силой был обращен в рабство, но не смирился, а таких, кто по нраву своему был рабом.
