Двое – это Юля Зуйко и Саша Шадт. Оба они живут дома с бабушками. Эти дети приходящие, они обогреты и обласканы теплом своих бабушек. Иногда мне хочется сказать этим бабушкам: «Заберите отсюда детей! Отдайте их в нормальную школу! Пока не поздно!»
Но что я буду делать без этих детей и без этих бабушек?
К концу урока возвратилась Грошева – тихая, смирная. Она не смотрела на меня.
– Садись, Карина, – разрешила я.
На математике новое ЧП – Ширяев расковырял бородавку.
– У меня кровь, – показал он, и сидящая рядом Оля Ланочкина побледнела.
– От бородавки бывает заражение крови, – компетентно заявил Скворцов. – Бородавка – как родинка.
У Ширяева задрожала губа. Снова у нас медсестра.
– Да я у вас скоро пропишусь, второй «Б»! – шутит она.
Мне не до шуток. Я вымотана двумя уроками напрочь. Мне срочно необходимо человеческое участие.
После второго урока у меня окно, я отправилась искать Анжелу. Это наш школьный психолог, и еще она выполняет работу воспитателя. Мы близки по возрасту, и поэтому иногда чаевничаем вместе.
Увидев меня, Анжела включила электрический чайник и вытряхнула из сумки конфеты «Коровка».
Я взяла чашку – руки у меня тряслись.
– Не могу больше. Чувствую себя беспомощной с этими детьми. Они меня с ума сведут.
– Съешь конфетку, – улыбнулась Анжела. Слушая меня, она никогда не делает сочувствующего лица. Может быть, благодаря этому я выдерживаю здешнюю школьную жизнь.
– Ненавижу понедельники. В этот день мои дети неуправляемые. У них просто крышу сносит. Моя Грошева в этот день просто безумная.
– Понедельник – день тяжелый, – согласилась Анжела, наливая чаю.
– Может, дело в том, что они за выходные от дисциплины отвыкают?
– Мимо. – Анжела вынула пакетик с чаем и с видом факира закрутила нитку. – Сразу видно, что ты уроки ведешь, а по интернату дежуришь редко.
– Ну так раскрой мне секрет!
Анжелка любит обжигающе горячий чай, я же пью, когда он немного остынет.
– По выходным они ждут своих матерей. К некоторым ведь приходят, навещают. Остальные тоже ждут хоть кого-то. Чуда ждут. Это мучительно для интернатских – выходные. Кто-то уходит в гости к родственникам, но большинству некуда идти.
– Ну, это я могу понять – взрослые не приходят, взрослые виноваты… Но моя Грошева кидается на детей. Иногда мне кажется, что она кого-нибудь покалечит! Прошлый раз она швырнула Репину о подоконник, та подбородок до крови разбила!
– Ну, Карина – особый случай. А взрослых она готова обожать, правда?
– Да. – Я удивлена. – Ты знаешь почему?
– Ты просто, Свет, не очень еще изучила своих учеников. А мне пришлось. У меня на них досье. Твою Грошеву родила мать-малолетка. Бедолаге пятнадцати не было, когда залетела. Вот и представь – подружки на танцы бегут, по женихам, а у нее орущее чадо в подоле.
– А бабушка?
– Бабушка такая же непутевая, как мать. Ты, говорит, родила, сама и расхлебывай. И вот мать-малолетка одна, с орущим кульком, который раздражает. Весело?
– Ну и?
Анжелка подлила себе еще чаю и взяла конфету.
– Мать твоей Грошевой лупила свою дочь с пеленок. Повод был не нужен, Карина виновата уже в том, что родилась. Знаешь, как она ее воспитывала? Она швыряла ее об стенку, таскала за волосы, привязывала к кроватке. Девчонка готова была ползать перед ней на карачках, лишь бы заслужить одобрение, хоть один ласковый взгляд, хоть намек на улыбку. Но получала одни пинки. И это – от самого близкого и любимого человека. А чего ждать от остального мира?
Мой чай остыл, я забыла про него.
– Ненависть – это обычный язык общения, которому обучила мать. Теперь Карина борется за каждую каплю любви взрослого человека, зная, что дети заслуживают лишь ненависть.
Я слушала Анжелу, и меня слегка подташнивало.
– Откуда ты все это знаешь?
Я читала личные дела. Там лишь скупая строчка – мать лишена родительских прав. Там нет подробностей, это я знаю точно.
– Судья – моя знакомая. Она вела дело Грошевой. А иск подали соседи, которые все это наблюдали. Ты пей чай-то, остыл уже совсем.
В дверь заглянул Паша Скворцов.
– Ты почему не на физкультуре? – поинтересовалась я.
– У меня освобождение. Я к вам, мне нужно…
Скворцов покосился на Анжелу – при ней он говорить не станет. Психолог для детей что-то близкое слову «псих». Воспитатели пугают психологом.
Пришлось спуститься в свой класс.
– Что у тебя, Паша?
Скворцов достал из парты пакет и положил его передо мной. Вид у мальчика был хмурый и обиженный.
– Я это не надену.
– Что это?
В пакете лежали новые серые брюки с биркой. Я слышала, что в субботу интернатским выдавали одежду. Брюки как брюки.
– Мне таких не надо, – запыхтел Скворцов.
– Почему?
– Они велики. И вообще, такие никто не носит.
– Зато это бесплатно, – напомнила я. – Ты подходил к завхозу, чтобы обменять?
– Она сказала, что других нет.
– И ты принес мне…
Скворцов замолчал, я тоже. У меня внутри закипел протест. Анжела советует перед тем, как что-то сказать детям, в уме досчитать до десяти. Или выпить стакан воды. Я начала считать.
– Если бы я умела шить, Паша, я бы ушила их для тебя. Но я не умею.
Скворцов пожал плечами. Его мало волновали мои проблемы. Он требовал свое.
– Я такое не надену, – повторил он. – Всем дали нормальные, а мне какие-то уродские.
– Тогда отдай своей маме, и пусть она ушьет их для тебя. – Я понимаю, что использую запрещенный прием. Рядом со своими учениками я не чувствую себя взрослой и обижаюсь, как на равных. Ну в конце концов, почему он требует с меня, а не требует с матери? Это ее обязанность!
Возникла небольшая заминка, но Скворцов нашел оправдание:
– У нас нет швейной машинки.
– И что же ты предлагаешь? – недоумевала я.
– Я не знаю. Заберите. Мне не надо. – Он упрямо гнул свою линию.
– Мне – тоже! – возмутилась я.
Я знаю одно – с этими детьми нельзя раскисать. Нельзя показывать слабость, нельзя им потакать. Нужно тоже гнуть свою линию.
– Ты пойми, Паша, я – учительница. Я отвечаю за то, чтобы ты умел читать и писать. А также чтобы ты научился считать. Это тебе пригодится в жизни.
Мне хотелось сказать: «А одеждой должна заниматься твоя мама. Но твоя мама пьет. И я ее ни разу не видела. Она не была ни на одном родительском собрании. Она не хочет даже прийти и поинтересоваться, как учится ее сын-второклассник, что он ест и кто его товарищи…»
На слове «товарищи» я как раз дошла до десяти.
– А за одежду отвечает ваша воспитательница, – закончила я вслух.
Скворцов молча подошел к моему столу, стащил с него пакет со штанами и возвратился за парту. Он не смотрел на меня. Наверное, он меня в эту минуту ненавидел. Меня, а не свою непутевую мать.
