Петербуржец Леонид Десятников три года назад сделал аранжировку музыки Пьяццоллы для оркестра Гидона Кремера. А сегодня на различных площадках города проходят концерты октета «Remolino» – солистов Европейского Оркестра Танго. Им руководит Дмитрий Жученко, который сам пишет новую музыку. Не в подражание Пьеццолле, а «…сердцем», как говорил великий Рахманинов.
Необычная страна
«Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь». В этих словах Н. Некрасова больше недоумения, чем констатации.
«В Россию можно только верить», – вторит Некрасову Ф. Тютчев.
«Пора, пора, такую мать, умом Россию понимать», – жизнерадостно итожит автор «Гариков». Тоже, впрочем, не без сочувствия.
Мне кажется, что недоумение двух великих русских поэтов, которых невозможно обвинить в недостаточной любви к Родине (скорее – наоборот, что на посторонний взгляд абсурдно, неназываемо. Но это так. Любовь к Родине Есенина или Рубцова жертвенна и абсолютна, священна. Так даже мать не любят) повторяю, недоумение при великой любви Деникина и Чехова, Рахманинова и Гагарина, и многих других детей России – еще и в нескончаемости данного предложения… Никак его не закончить… Невозможно… Подступают рыдания тоски и непонимания. За что?.. Ведь все мы ее так любим!
Но она встает вдруг поперек нашей любви как бревно. Упрямая, косная, делающая назло себе и людям ее населяющим.
И вот назвал я этот очерк «Необычная страна». И как бы даже оскорбил. Хотя на самом деле в очередной раз полюбил, выделил среди прочих, которые «обычные»… Нет, здесь есть оттенок оценки. Разве можно оценивать любовь?!
И пошло, поехало. Здесь недалеко до истерики, заламывания рук, запоя и безумной жертвы.
А если трезво?
Трезво получается следующим образом: Некрасов написал в сущности кощунственные строки: «Создал песню, подобную стону, и навеки духовно почил». Это о своем народе?! Как о стае бродячих собак, которые только и способны выть на луну?!
А Кирша Данилов и Киреевский собирали былины и песни в 19(!) веке. И все похваливали русский народ и умилялись тому, что вот считали русских варварами и пьяницами, а они умудрились, несмотря на свою дурную славу, что-то сохранить в своей темной памяти.
А «Слово о полку» до сих пор многие считают поздней стилизацией.
Но почему ни у кого не созреет вполне доступная мысль о полном уничтожении после 1612 года всего культурного наследия русского народа? И «Слово», и былины, и песни – это ничтожная, чудом сохранившаяся часть величайшей культуры, сожженной, вытоптанной, оплеванной безродными романовскими оккупантами! Одна церковь Покрова на Нерли должна была рассказать кабинетным сентименталистам о истинном положении дел. Но они и Андрея Рублева поместили в банку, как заспиртованного уникума посреди всеобщей дикости.
«Рукописи не горят».
Разве? Что знал о жизни человек, написавший эти бессовестные слова? Неужели он не видел никогда костров из писем и воспоминаний? И дым от сжигаемых русских архивов через триста лет не застилал ему поле зрения?
Так вот совершенно трезво: назовите мне другой такой народ, который после четырехсот лет безжалостного и угрюмого террора изнутри (оккупационной администрацией) и извне (Западным миром) вывернулся из удушающего захвата и первым был в космосе, на Луне, в танкостроении, в балете, в литературе, в живописи, в хоккее, в музыке, в траволечении, в селекции растений, в терпении и терпимости, в доблести и славе, в духовном и душевном пьянстве, в безрассудстве и удали, в изготовлении ватников и валенок, в театре и кино, в прыжках в высоту и художественной гимнастике, в авиации, в артиллерии, в пехоте и кавалерии, в красоте женщин и любви матерей, и если вы по-прежнему будете гнусавить о миллионах жертв при этом, вы просто подлец и расист. И к нашей великой, горестной общности не примазывайтесь. Учите другой язык.
На русский у нас патент.
Несовпадение
Ни с кем не совпадаю.
У меня не было его в семье, где я жил в привычном мире внутренней жизни и наблюдениях за родителями и братом и сестрой. Я никогда ни с кем не делился своим и не спрашивал про чужое. Но я их любил совсем по-взрослому: прощая слабости и ценя родство.
В школе я наслаждался анонимностью и возможностью наблюдать. Очень не любил быть предметом внимания у доски. Вообще не любил, когда меня выделяли и рассматривали. Видимо, подозревал у всех такой же талант проникновения в чужую сущность. К тому же был влюблен со второго по седьмой класс в Галю Гордейко.
В Ленинграде – пик притворства. На факультете люди были ловкие, бесцеремонные. В общежитии вообще было не скрыться. Поэтому армия подарила мне наслаждение полного, безраздельного общения с самим собой.
Это продолжилось в Метрострое. Отравляло жизнь только накатывание возраста: мне хотелось столетия страстно ждать воплощения воображаемых близостей, практически чистых.
Дальше уже пошли подмены – произносимые слова, написанные забавы.
Нет, ребята, всё не так. Всё не так, ребята…
Бывало, перетерпишь всё, перемолчишь, перекантуешься и по ощущению понимаешь, что – всё, перевалили, сейчас будет заметно легче, а – не тут-то было, наваливает что-то совсем уже паскудное и оттуда, откуда ждать не мог, а конкретно – от Путина.
Если он лиговский бывший шкет, кем себя объявляет, пусть и до шестого класса – а до шестого класса вся жизнь уже решена – то, значит, лиговская шпана хуже всех в стране. Потому что шпана послевоенная скорей родню сдаст, чем Родину.
Повешены на нем были дела со стариками, инвалидами, малолетками. Казалось, что кроет он их от Лондона, чтоб беспредельщиком казаться, рваным по баблу. Что как Сусанин ведет западников в заповедные болота. Что целью всех запутал, кроме своей послевоенной шпаны.
И вдруг ударило нас в стране: всех он сдает по правде. Двор свой, школу, Лиговку, Питер, безногих и золотушных, старух и колхозников. Ему задание было: оставить 15 миллионов в обслуге. Он сказал «есть», бывший подполковник русской разведки, оборотень.
25 февраля 2008
Ни одного органа печати
Нет ни одного. Кто бы напечатал. Хотя бы строчку.
Итог размышлений:
Обращение.
Уважаемая редакция!
Я – председатель секции драматургии СПб отделения Союза писателей, член Союза писателей СССР с 1989 года. Не осталось ни одного органа печати, где можно было бы напечатать хотя бы строчку. Я бы сравнил ситуацию с самыми черными годами третьего рейха или самыми мрачными годами большевизма. Торжествует пошлость, она плодится. Фальсифицируется уже сам здравый смысл, как явление природы человека. С телеэкранов льется реклама в качестве рвотного, новые генсеки вылизываются, торжествуют подхалим и хам. Шлюха в шоколаде призывает к «государственному покаянию». Правящая банда питерских урчит от перенасыщения.
Приближается естественный этап всеобщего гнева. Вряд ли он примет цивилизованные формы октября 1917. Вряд ли удастся вырваться из страны сверхбогатым. Становится неизбежным полное и окончательное размежевание по национальному признаку – новая вавилонская башня рухнет мгновенно. Мирных вариантов развития не существует.
Александр Образцов
Ни родить, ни умереть, ни уехать
Впервые за последние четыреста лет в России появляется власть, которую абсолютно большая часть населения абсолютно свободно выбирает для себя.
Это прежде всего Путин с его немыслимым ни в каком другом месте и времени доверием к нему. Это Дума, над которой смеются, но которая является полным отражением народа. Так же мы покорны и сластолюбивы, как единороссы, так же хвастливы и бойки, как ЛДПР, так же безоглядно критичны и беспомощно кондовы, как коммунисты и, наконец, так же безвольны, как Родина. Поэтому отношение к Думе, как к своему отражению в зеркале – безнадежное и родственное.
Иное дело – правительство, чиновники. Это – враги. Без них не обойтись, говорят, но С НИМИ мы уже точно не выживем. Как может наш любимый и родной до жеста и летучей усмешки президент (так напоминающий в этом смысле Васю Шукшина, но – крупней), как у него рука не отваливается подписывать указы о назначении этих палачей?
Судите сами: родить ребенка в Петербурге стоит 80 000 рублей, если хочешь родить под присмотром. Родить без присмотра можно за 20-30 тысяч. Родить просто так, без участия убийц в белых халатах не дадут.
Как и умереть, кстати. Ни одно кладбище не примет тебя голым, таким, каким ты пришел в мир. О кладбищенских ценах я умолчу.
Наконец, железная дорога. О самолетах многие даже думать не могут без ужаса. Так вот билеты на поезда всех типов за три года выросли в три раза. Плацкартный билет от СПб до Феодосии стоил 600 рублей, теперь – 1 700. И министр Левитин не думает о том, что работает как абсолютный монополист и слуга народа. О качестве плацкартных и иных мест в поездах советского производства я также молчу, как и о кладбищах с больницами с их озверевшей обслугой.
