Нечто похожее прослеживается и на примере другого выдающегося представителя хасидизма второго поколения, равви Иакова Иосифа из Польного (Попонного). Он не был самостоятельным мыслителем, таким, как Маггид, но умел хорошо толковать; он смог понятно изложить учение Баал Шема, «вытащившего» его из аскетического уединения и обратившего к простой жизни со своими последователями. Существует множество версий истории о том, как Баал Шем сумел одержать над ним верх, но всем им присущи две общие черты: Баал Шем не открылся ему сразу, он долго утаивал, кто он есть на самом деле (это был обычный метод Баал Шема), он рассказывал равви Иакову Иосифу истории (что он всегда любил делать), сначала рассердившие слушателя своей примитивностью и кажущимся отсутствием в них разумности, но затем заставившие его увидеть и понять, что в этих историях говорится о его собственных тайных стремлениях. И здесь, в рассказывании простых историй и притч, которые, однако, оказывают сильное личное воздействие, вновь проявляется союз между духом и природой, союз, который дает возможность образам стать символами, как это делает сам дух, обретающий в природе свою форму. То, что оба эти ученика еще могли бы сказать об учении Баал Шема и о своих отношениях с учителем, характеризуют следующие факты: Баал Шем, среди прочего, научил Маггида понимать язык птиц и деревьев, и – как рассказывал равви из Польного своему зятю – у Баал Шема была «священная привычка» разговаривать с животными. Гаон из Вильны, крупный противник хасидизма, ответственный за его запрет, человек, стремившийся бороться с хасидизмом, как «пророк Илия боролся с пророками Ваала», обвинял Баал Шема в том, что тот «совратил» Маггида из Межрича «своим магическим искусством». Но то, что казалось ему магией, на самом деле было единством небесного света и земного огня, духа и природы, единством, осуществленным в границах одной личности. Когда подобное единство воплощается в одном человеке, то такая личность становится свидетелем, подтверждающим всей своей жизнью реальность божественного союза духа и природы, обновляет с помощью этого союза мир людей, все более и более удаляющийся от единства духа и природы, и наполняет его восторженной радостью. Ибо подлинная радость происходит не от духа и не от природы, но от единства этих двух начал.
Немногие из ближайших учеников Баал Шема оказались в центре внимания легендарной традиции. Это случилось потому, что со временем сила экстатического видения, развитая у Баал Шема в высочайшей степени, измельчившись, сосредоточилась в немногих людях, ставших излюбленными героями народных легенд, тогда как о других учениках упоминают лишь отдельные, хотя и очень характерные предания. В период третьего поколения[27] Дом Учения Великого Маггида стал центром, создавшим длительную преемственную линию цадиким, каждый из которых при этом значительно отличался друг от друга и память о которых с величайшим благоговением сохраняли и приукрашивали легенды. Помимо этого поражает полное изменение тона повествования, когда мы переходим от преданий о Баал Шеме к историям, рассказывающим о его учениках и никак не связанных с ним самим. Трое учеников, о которых в первую очередь повествуют легенды, – Маггид из Межрича, Пинхас из Кореца и Иехиэль Михал из Злочова – были прежде всего учителями: первый – это глава ведущей хасидской школы; второй обучал небольшой круг близких учеников, развивая хасидскую мудрость самостоятельно и независимо; третий оказал огромное воздействие на потомков, хотя при жизни и не занимался постоянной наставнической деятельностью. В легендах об этих трех людях главным образом говорится об их учительстве, тогда как в преданиях о Баал Шеме его поучения фигурируют как одна из функций, одна из частей его жизни. В легендах о третьем поколении происходит еще одна важная перемена: истории становятся более разнообразными и более живыми. То есть они становятся похожими на легенды о Баал Шеме, с той–лишь разницей, что во всей их пестроте чувствуется гораздо больше жизни – но ничего не говорится ни о тайне их происхождения, ни о тайне их изначального величия.
Равви Дов Баэр, Маггид из Межрича (ум. 1772) был учащим мыслителем или, вернее, его сделал таким Баал Шем, избавивший Маггида от его одиночества. После знакомства с Баал Шемом задача наставничества полностью определила глубинную основу его мышления. Знаменательно, что излюбленным сравнением Маггида является то, где говорится об отце, готовом отдать все ради сына, который хочет учиться. Маггид рассматривал мир как нечто приготовленное Богом для Своего маленького сына – человека, которого Он воспитывает с нежной заботой, чтобы сделать его способным подняться до своего Отца. В этом пункте, под влиянием основного педагогического опыта Маггида, каббалистическая концепция «сокращения» Бога в целях создания места для творения, для мира, перестает быть космогонической и входит в сферу антропологии. Именно эта идея побудила Маггида попытаться рассматривать мир с точки зрения методов Бога по воспитанию человека. Но фундаментальная предпосылка любого образования – это крепость и одновременно нежность отношений между учителем и учеником. Только тот, кто испытал это, подобно равви Баэру, может делать то, что делал Маггид, может – как рассказывает нам равви Шнеур Залман, один из самых близких учеников Маггида, – соединить милость Божью с любовью человека к Богу, суровость Бога со страхом Божьим, который испытывает человек, другими словами, превратить взаимность этих отношений в фундаментальный принцип.
Необходимо понять огромную важность собственного опыта Маггида в получении необходимого для его души обучения, чтобы оценить не только ту внимательность, с которой он подходил к каждому из своих учеников в соответствии с особенностями их характера и внутренних достоинств, но и то, что рассказывают о его манере преподавания. Говорят, что у каждого из учеников Маггида было совершенно отличное от других понимание того, что рассказывал учитель, однако Маггид отказывался высказывать свое мнение об этих интерпретациях, ибо неважно, какое именно из семидесяти лиц Торы человек постигает в истинном духе – в любом случае он все равно постигает истину. Сказанное проливает свет на еще один аспект метода Маггида: когда он учил, то не придерживался строгой системы, но высказывал отдельные суждения и рассказывал притчи, не заботясь об их связи друг с другом. Перед учениками же ставилась цель – и эта цель полностью вовлекала их в работу – поразмыслить над сказанным и попытаться обнаружить в нем возможные смысловые связи. Каждый из учеников занимался этим самостоятельно либо они делали это все вместе. Один из них заметил как–то в своем письме: «Мы постоянно размышляли над каким–нибудь высказыванием, размышляли довольно долго, держа его в памяти в чистоте и цельности, пока снова не слышали из уст учителя нечто похожее». Считалось, что таким способом Маггид пробуждает истину, укорененную в духе своих учеников, пробуждает ее, «возжигая свечи» поучений.
Но мы не поймем всего сказанного в его полноте, пока не вспомним, что Маггид всегда был возвышенным человеком, но под влиянием Баал Шема его возвышенность из аскетического уединения преобразовалась в активную жизнь, связанную с обучением учеников. С этого момента его возвышенность приняла форму наставничества. Многие из учеников Маггида свидетельствуют о возвышенном характере слов, которые он произносил. Они рассказывают, что стоило ему лишь раскрыть свои уста, как у них возникало ощущение, что Маггид не находится более в этом мире и что через него вещает само Божественное Присутствие (Шохина). Этот феномен также нельзя понять, пока мы не погрузимся в еще большие глубины, на какие только окажемся способны. Тогда нам станет ясно, что со всей страстью своей души Маггид отдал себя на служение воле Бога, цель Которого – возвысить «маленького сына» до Самого Себя. И чтобы исполнить это свое служение, Маггид считает себя, свое мышление, свое учительство не более чем сосудом, в который должна вместиться божественная истина. По его собственным словам, он «превратил свое нечто в ничто». Именно с этой точки зрения мы можем понять то воздействие, которое оказывал Маггид на своих учеников и о котором младший из них, ставший затем Ясновидцем из Люблина, писал после своей первой встречи с учителем: «Когда я приблизился к наставнику, к Маггиду, то увидел, что он лежит на кровати; но этот лежащий на кровати был не чем иным, как чистой волей, волей Высочайшего». Вот почему ученики обучались более из самого его существа, нежели из тех слов, которые он произносил.
Основатель хасидизма Баал Шем не был учителем в специальном смысле этого слова. По сравнению с ним Маггид представляет собой квинтэссенцию того, что называется учителем, и в этом заключается основа его особенного влияния. Баал Шем жил, работал, помогал другим, исцелял, .молился, проповедовал и учил. Все это, по сути, было одним и тем же, некой органической частью единой спонтанной жизни, и учительство является здесь лишь одним из многих других естественных проявлений этой всеобъемлющей жизни. Иначе обстояло дело с Маггидом. Конечно, он не был профессиональным учителем, то есть человеком, который занят одним–единственным делом. Ибо только тогда, когда мир духа пребывает в упадке, к учительству, даже в своей самой совершенной форме, начинают относиться как к профессии. В периоды же духовного подъема ученики просто живут со своим учителем, подобно тому как живут вместе с мастером подмастерья; наставник «учит» их одним своим присутствием, учит многому из того, что им необходимо и для работы, и для жизни, делая это как вольно, так и невольно. Именно такими были отношения Маггида со своими учениками. Неоднократно ученики говорили, что Маггид – это носитель учения в человеческом облике и что, обучая их, он воплощает собой Тору. Сам же Маггид, однако, считал, что воля к учительству – это просто основной способ его существования. Он влил в учеников всю свою жизненную силу, которую сам почерпнул из общения с Баал Шемом. А всю силу своего интеллекта он вложил в дело наставничества. Как и Баал Шем, Маггид не написал ни одной книги. Но если – в отличие от Баал Шема – он позволял другим записывать свои слова, то делал это намеренно, затем, чтобы передать свои поучения будущим поколениям учеников в качестве опоры для них, опоры, которая не подвержена разрушению.
