Еще в молодости Михал стал крупным проповедником, как и его отец, и, проповедуя, разъезжал по городам. Он поражал и запугивал свою аудиторию, хотя и постоянно подчеркивал, что порицания, которые они слышат в его проповедях, обращены не только к слушателям, но и к нему самому. Баал Шем осуждал Михала за то, что он налагал на грешников очень тяжелые наказания, и, по–видимому, убеждал его стать мягче. Рассказывают, что уже после смерти Михала к одному молодому цадику пришли души и начали жаловаться на равви Михала, который стал главным судьей в небесном суде, что даже неумышленные земные прегрешения он судит очень строго, ибо, прожив жизнь в чистоте, не понимает страстей человеческих. И хотя равви Михал полностью воспринял и усвоил хасидские учения и следовал за Баал Шемом, развивая доктрины о Злом Начале как помощнике человека и о возвышении сексуальности, сам никогда не переставал быть аскетом, хотя крайние формы аскетизма и отрицал. Согласно одному сообщению, наиболее отчетливо из всех подчеркивающему разницу между возвышенным и нелепым, равви Михал никогда не грелся около печи, чтобы не дать повода для лени, никогда не наклонялся над пищей, чтобы не пробудить появление жадности, и никогда не чесался, чтобы не впасть в грех сладострастия. Но особый вклад равви Михала в подлинный хасидизм чрезвычайно важен. Наиболее замечательной его чертой является то, что Михал развил традицию тех «первых хасидим», о которых Талмуд сообщает, что они молились до тех пор, пока не достигали в самих себе состояния кавваны. Равви Михал распространил эту традицию на всю общину: чтобы сделать свою молитву представляющей всех своих хасидим, он старался объединить себя как с самым лучшим из учеников, так и с самым последним в особую единую, продолжительную и мощную цепь молитвы, и – отступая от традиции отца и от заповедей Баал Шема – он также хотел, чтобы хромые на молитве стояли, чтобы поднимали даже тех из них, которые не могли сами стоять. Это нововведение, за соблюдением которого равви Михал следил очень строго, оказало сильнейшее воздействие на последующие поколения, которые стали относиться к равви Михалу с глубоким почтением. Но уже один современный ему цадик говорил о Михале, что он был «душой душ» и в своем поколении играл такую же роль, какую равви Симеон бен–Йохай, основатель тайных учений, играл в своем.
Подобно равви Михалу, двое из пяти его сыновей фигурируют в преданиях о необычных путешествиях души на небеса. Но третий сын, равви Зев Вольф из Збаража (ум. ок. 1802[31]), который в детстве был очень непослушным мальчиком, прославился на ином поприще. Как и его современник, равви Моше Лейб из Сасова (принадлежавший к четвертому поколению), он стал великим другом человека и земли. В отличие от отца – хотя не следует забывать, что равви Михал заставлял сыновей молиться за врагов, – равви Зев Вольф упрямо отказывался рассматривать грешников как людей, совершенно далеких от добра. Вольф одаривал своей любовью всех людей, которых встречал, и даже животных. Он считал, что человек должен любить все живое и что эта любовь не должна зависеть от того, как относится объект любви к человеку.
Среди учеников равви Михала был и равви Мордехай из Несхижа (Нисухейце, ум. 1800), которого учитель брал с собой во время одной из поездок к Великому Маггиду. Он фигурирует во многих чудесных историях; рассказывают, что даже демоны признавали его силу. Источник подобных утверждений кроется в действительной власти равви Мордехая над душами людей, несомненно происходившей из единства его собственной души. Данное единство тем не менее находило адекватное выражение не столько во власти над душами людей, сколько в единстве всей жизни равви. Должно быть, именно это единство жизни имел в виду Люблинский Ясновидец, когда говорил, что все действия равви Мордехая были на самом деле одним действием.
Согласно хасидской традиции, у Великого Маггида было триста учеников. Примерно о сорока из них сохранились довольно многочисленные свидетельства, от некоторых – также и их сочинения. Десять из учеников Великого Маггида представлены в настоящем томе, но – как и в случае с учениками Баал Шема – истории об этих десяти избранных отнюдь не охватывают действительно великие события их жизни, поскольку бытовавшие в среде простых людей легенды вообще не в состоянии дать связные биографические описания. Вот имена этих десяти учеников: Менахем Мендель из Витебска (ум. 1788), которого Маггид брал с собой к Баал Шему еще в детском возрасте; Аарон из Карлина (ум. 1772); Шмелке из Никольсбурга (ум. 1778); Мещуллам Зуся (идиш: Зише) из Ганиполя (Аннополь, ум. 1800); его младший брат Элимелек из Лиженска (Лежайск, ум. 1809); Леви Ицхак из Бердичева (ум. 1809); Шнеур Залман из Ляд (ум. 1813); Шеломо из Карлина (ум. 1792); Израэль из Кожниц (Козинице, ум. 1814); Иаков Ицхак из Люблина (ум. 1815).
Особую значимость равви Менахему Менделю в истории хасидизма придает тот факт, что он перенес хасидское движение в Палестину, куда до него, судя по всему, перебрались многие другие цадиким. Со времен Баал Шема, который, согласно легенде, повернул назад, почти дойдя до Святой Земли, «Земля Обетованная» была в центре хасидской, как, впрочем, и дохасидской, тоски по избавлению. После того как равви Менахем Мендель возглавил борьбу с противниками хасидов, он выразил свою тоску по избавлению актом путешествия в Палестину (1777) с тремястами своих хасидим. Сперва он поселился около Сафеда, древнего города каббалистов, а затем – в Тивериаде. Так, равви Менахем Мендель наделил движение местом, центральным не по расположению, но по духу, и органично связал его с былыми временами. Он сделал Святую Землю элементом новой жизни. Имея в виду именно это, внук друга Менделя, Шнеура Залмана (который не смог сопровождать Менделя в Палестину), сказал однажды, что когда Земля Израиля процветала, она обладала способностью возвышать человека, но теперь, когда она попрана и унижена, она уже не в состоянии возвышать человека; поэтому теперь человек должен возвышать Святую Землю, и единственным, кто обладал такой способностью, был равви Мендель. В одном письме из Палестины равви Мендель писал, что считает себя гонцом во дворце короля, посланным наместниками провинций, которому ни на минуту не следует забывать о материальном и духовном благосостоянии провинций. Равви Мендель всегда оставался близок к тем, кого он оставил в изгнании, и поддерживал с ними постоянный контакт, настолько тесный, что – как писал один из тех, кто уехал с ним в Палестину, – он весь был связан с ними, весь участвовал в их помышлениях, весь проявлялся в них, когда молился перед сном.
Из всех учеников именно Аарона из Карлина Маггид избрал выразителем своей воли, поскольку тот, как никто другой, знал, как воздействовать на души людей, хотя и предъявлял к ним повышенные требования. Он скончался молодым, и в проповеди на его похоронах преемник равви Аарона, равви Шеломо из Карлина, сказал, что Господь забрал его к Себе преждевременно, поскольку сила Аарона обращать людей к Богу была столь велика, что он почти лишал их свободы выбора, а это гораздо важнее. Маггид, услышав о смерти равви Аарона, сказал: «Он был нашим оружием. Что же нам теперь делать?» Равви Аарон не пытался противостоять народному характеру хасидского движения, который не просто упорно держался в школе Карлина, но и приобретал в ней довольно странные формы. Тем не менее очевидно, что он стремился создать некий элитный кружок, состоящий из людей, полностью посвятивших свою жизнь вере. Главный метод, при помощи которого равви Аарон собирался этого достичь, заключался в том, что один день в неделю он выделял для того, чтобы члены кружка проводили его в уединенном созерцании, посте и посещении бани для ритуального омовения. Однако эти упражнения не имели ничего общего с аскетизмом, который равви Аарон считал искушением, придуманным самим Сатаной. Требования равви Аарона исходили из его собственного внутреннего опыта. Его «завет» выражает всю серьезность, с которой он относился к самому себе: подготовить подобающую каввану к тому часу, когда душа отделится от тела. Друг равви Аарона, Шнеур Залман, говорил о нем, что он был воистину источником Божественной любви и что всякого, кто слышал молитву равви Аарона, наполняла любовь к Богу. Но картина станет полной только тогда, когда мы вспомним слова, которые сказал тот же Шнеур Залман после смерти равви Аарона о том великом страхе перед Богом, который он испытывал*[32]. Его любовь была плодом его страха перед Богом, ибо только через великий страх – какой был основным чувством равви Аарона – можно достичь великой любви. Кто не испытывает этого страха, не любит по–настоящему великого и грозного Бога, но творит для себя какого–нибудь ничтожного идола. Одно из изречений правнука равви Аарона, последовавшего по стопам предка, гласит: «Страх без любви несовершенен; любовь без страха – ничто». Этот мир, в котором мы живем, является местом, где через страх можно достичь любви и где страх и любовь слиты воедино. Вот почему в другом изречении правнука равви Аарона говорится: «Этот мир – низший и в то же время – самый возвышенный из всех».
