Юля удивилась, когда узнала, что сестре известны те прозвища, какими девочки обзывали её. И теперь уже меньше водилась с домашними детьми. Но именно с этого времени с новой силой начала испытывать неодолимое желание узнать тайну свого рождения. Как и четыре года назад, опять спросила у Валентины об этом, однако сестра снова ничего толком ей не объяснила. Лишь сказала, что мать давно умерла, о чём она будто бы тоже мало что знает…
Ночью за Юлей пришли из детдома и увели, при этом отчитали Валентину, что взрослые люди так беспечно не поступают.
– Зачем ты меня так подводишь? – упрекнула она Юлю, которая виновато, с понурым видом молча опустила голову.
– А мы с ног сбились: на дворе вечер, а её нету. Спросили у Маши: туда же – молчит. Уже хотели было идти в милицию, и тут её подружка сразу заговорила. Смотри, Юля больше так не делай! Сестре доставила неприятность. Вот не будем пускать, тогда узнаешь, – её ругали несильно, только журили.
Юле у Валентины нравилось бывать ещё и потому, что в детдоме завтрак, обед и ужин были установлены в определённые часы, то время как у сестры она могла поесть, когда ей вздумается. В детдоме после обеда воспитанники стаскивали со столов хлеб, и прятали его где кто находил для себя удобным. И хлебом подкармливались за играми до ужина, с которого про запас опять несли на ночь в спальни. Хотя голодными-то и не были, но вот повелась такая привычка. А за эти проделки иногда ругали воспитатели, повторявшие без конца, что не так жалко хлеб, как им крошат по коридорам и на постелях. Но бывало и того хуже, когда озорники брали хлеб, чтобы бросаться друг в друга сделанными из мякиша шариками, которые валялись всюду: и в спальнях, и в коридорах. Впрочем, хлеб могли найти даже в засохшем виде под подушками, в карманах. Самые шустрые и проворные ребята всегда имели его впрок и охотно делились с тихонями, которые просто не успевали за ловкачами. А иногда бывало, даже выменивали на хлеб какие-нибудь безделушки: пробки из-под пузырьков, переводнушки. Но если вдруг несмелым везло стащить хлеб, они ни с кем им не делились, зная, что в следующий раз им могло просто не повезти. И добытый хлеб старались не показывать постоянным везунчикам, словно опасались, что у них его отнимут или потребуют вернуть как долг. Словом, такие дети довольно редко делились своей добычей, а чтобы были добрей, сами же детдомовцы как следует и проучивали жадюг.
С возрастом у Юли развивалось тщеславие, которое более наглядно проявлялось в тех случаях, когда на неё обращали внимание мальчики старшего возраста и её ровесники. Впрочем, даже задиристые и хулиганистые относились к ней весьма благосклонно. Они никогда её не оскорбляли и даже защищали в школе, если к ней грубо приставали домашние мальчишки, норовя подергать за косу. Почему так происходило, об этом она тогда особенно не задумывалась. Может потому, что в этом возрасте её больше привлекали разные детские игры, которыми она увлекалась вместе с подружками. Хотя всё больше уже хотелось знать о жизни, о любви. Игры постепенно интересовали всё меньше. Когда на школьных уроках она уяснила, что мир состоит из шести частей света, с разными странами, с большими и малыми городами, сёлами и деревнями, реками и озёрами, лесами и полями, морями и океанами, пустынями и горами, и всего этого она ещё не видела наяву, в ней, разумеется, забродила мечта: сесть на поезд и уехать посмотреть другие города, безудержно манившие к себе своими тайнами и загадками. Но как их увидеть, она пока не имела понятия. Как-то раз Юля решила выяснить у Маши: откуда в далёкие города уходят поезда, которые, впрочем, она уже видела, даже слышно по ночам, как они призывно гудят. Но может это вовсе не те?
– А ты спроси у Вали, она всё знает! – посоветовала Маша.
К сестре подруги отправились после школы.
– Я хочу уехать к матери, – призналась по дороге Маша. – А давай к ней поедем вместе!
– А ты знаешь, где она живёт?
– Где-то под Магнитогорском. Точно забыла! Помнишь, она присылала мне письмо, приглашала в гости. Вот и поедем.
– А ты знаешь, как туда ехать? – спросила Юля.
– Сначала надо приехать в Москву, а там скажут. Я у девочек больших узнавала. И мать тоже писала, если, дескать, были бы деньги, то приехала бы ко мне, а я догадываюсь, что она последние пропивает.
– Она не любит тебя, а то бы давно забрала и пить перестала бы. Вот, где мы столько возьмём денег на дорогу?
– Да можно зайцем, думаешь, так никто не ездит?
За последние годы в новой квартире сестры почти вся обстановка обновилась: теперь старого шкафа не было. В большой комнате стоял трёхдверный шифоньер. На выкрашенном полу устланы не старые дорожки, а новый серый палас во всю ширину комнаты. Правда, кровать была всё та же, железная, только над ней висел новый, дороже старого, ковёр, а прежний с оленями давно красовался над Светкиной кроваткой. Вместо настенного зеркала угол занимало большое трюмо, новый круглый стол, застеленный вишневой бархатной скатертью, облюбовал середину зала. В простенке между окнами на высокой тумбочке стоял новенький приёмник, наверху которого полукругом выстроились «по росту» белые слоники. Старый диван стоял в передней, а новый – в зале. На больших окнах – вышитые белые занавески, на подоконниках в горшочках – комнатные цветы, на стенах те же самые рамки с фотографиями. В квартире поддерживалась всегда идеальная чистота. И по всему было видно, что хозяйка старалась украшать свой быт новыми предметами.
Маше Юля похвасталась, что сестра разрешает ей самой включать новенькую радиолу. Один раз она слушала, как рассказывали о Гагарине, совершившим недавно облёт Земли. Только жалко, что ничего не говорили о космосе и его впечатлениях, о том, что он увидел там. Хорошо приземлился, потом с визитами объехал все страны, и рассказали, как и где его встречали, потом повторяли ещё раз. А почему бы не рассказать о тех городах, в которых он побывал, что видел, где они находятся и как он туда ехал. Наверное, летел на самолёте, ведь Гагарин лётчик. Вот бы к ней, Юле, прилетел и забрал с собой! – мечталось сладостно девочке.
– Знаешь, какие города красивые: Париж, Лондон, Москва, Ленинград, Таллин, Рига, Берлин, – говорила Юля подруге. – Вот куда надо поехать! Вообрази, я ловлю их по приёмнику, и хочу представить, какие там живут люди, что они делают. Временами читаю надписи на тёмном стекле, подсвеченном изнутри двумя малюсенькими лампочками, и думаю, что в тех городах обитают совсем другие люди, они не похожи на нас с тобой и даже на сестру и Тамару Игнатьевну. Ты когда-нибудь воображала, что где-то далеко-далеко, в ином, внеземном мире, на какой-нибудь космической звезде живут такие же точно девочки, как ты да я, во всём похожие на нас, как две капли воды. И те космические девочки вроде тебя и меня так же думают, радуются, плачут, так же хотят жить, как мы, и живут они в детдоме, как мы…
– Ты большая фантазёрка! – воскликнула Маша. – Этого не может быть в природе. Так не бывает. А хорошо бы поездить по свету, как Гагарин. Вот бы ему написать и пусть расскажет, что видел в космосе и существует ли там такая фантазерка вроде тебя! – Маша засмеялась, но Юля на подругу не обиделась и даже ещё больше разоткровенничалась, что с ней бывало крайне редко.
– Ничего ты не понимаешь, ведь мы когда-нибудь умрём, это так страшно! А в космосе, предположим, живёт моя двойничка, и будет продолжать жить вместо меня. Ты разве об этом не мечтала? Ну и зря! Когда я поняла, что тоже смертна, меня это так расстроило. И никак не могла с этим согласиться: зачем я тогда живу? Помнишь, по нашей улице проходила траурная процессия. На машине, обитой красным ситцем, стоял гроб с покойником: за ним шагало много людей. А потом в спальне я укрылась с головой одеялом, представила себя умершей, как надо мной плачут девочки и мальчики, и ты тоже со всеми стояла рядом. Тамара Игнатьевна, воспитатели, повара, дворник… И все плачут. Тебя и сестру мою успокаивают. Только один Семён смеётся. А дед Иван-муковоз плачет и приговаривает: «А я прогонял её от лошади, не давал погладить и хлебушком покормить, без конца цыкал на неё.» Ты знаешь, как вообразила себя лежавшей в гробу и как потом старая буду лежать в сырой холодной земле и стану задыхаться без воздуха, что мне правда почудилось, будто там, в земле всё так и происходит со мной. Над могилой сомкнулся свет жизни, чёрная темень залепила глаза, я не вижу ни окон спальни, ни стен, ни кровати соседок, ни тебя, всё ушло из жизни, погасло, исчезло, как в бездну. Я тогда не слышала, не ощущала ни дыхания заснувших девочек, ни шороха, ни звука. Я не чувствовала своё тело, меня будто уже нет! Вот хочу подняться, да не могу – давит кто-то на грудь, и нет сил дышать, сознание потухает, меркнет. Исчезли улица, двор, дом, деревья, качели, столовая, все наши дети, воспитатели: я умерла…
