– Хочу! – но сейчас её больше волновало своё, что стало занимать с недавнего времени. – А долго ждать того дня, когда я вырасту?
– Вот как пойдёшь в школу, а потом окончишь, вот тогда, а теперь давай спать. Мы уже за сегодняшний день наговорились. Ты ноги вымыла? Хорошо, и вот постелька готова…
Наутро, когда проснулись, Юля вдруг запросилась в детдом. Во-первых, она неимоверно соскучилась по детдомовцам и воспитателям, во-вторых, ей не хотелось встречаться с Семёном. Когда вчера он ушёл на дежурство, она этому очень обрадовалась, а теперь он, наверное, должен скоро прийти. Если бы его долго не было с работы, то это другой разговор, она бы ещё могла перетерпеть день до вечера. И тогда вновь встретится со своими детдомовскими подружками и с самой близкой Машей Савиной. Их кровати в спальне стояли рядышком. Впрочем, у Вали ей стало скучно ещё с вечера, казалось, для неё всё было ясно без слов, ведь у сестры домашняя обстановка, и вовсе не детдомовская, без которой она уже не мыслила своей жизни. В её квартире так тесно, что не побегаешь и не попрыгаешь, и ещё она горевала потому, что первый раз не ночевала в детдоме. Поэтому вчера, когда Валя положила её спать в свою постель, Юле сделалось так нестерпимо одиноко и до слёз тоскливо, что вот она спит у Вали, а её кровать в детдоме стоит пустая. Наверное, ей там тоже скучно, потому что нет Юли. И что о ней болтали подружки, ей это тоже хотелось узнать.
– Ничего, ты просто ещё не привыкла ко мне, – ответила Валентина на её неожиданную просьбу отвезти в детдом, и нежно обняла девочку.
Когда проснулась Света, надо было заняться ею. Пока Валентина одевала и умывала дочурку, Юля немедля приступила к заправке широкой кровати, на которой она спала с сестрой. Увидев старания девочки, Валентина отнеслась к этому внешне спокойно; она хорошо понимала, что каждое утро в жизни этой девочки в детдоме начинается с заправки своей постели, и поэтому нет ничего удивительного в том, что то же самое она делала и у неё. Юля привыкла к заведённому в детдоме незыблемому порядку. Но сегодня лучше пусть девочка отдохнёт. Валентина, одевая дочку, хотела остановить Юлю. Но у неё это получилось почти грубым окриком:
– Что ты делаешь, Юля?
Девочка резко выпрямилась, насторожилась, как бы говоря всем своим видом: «А что я такого делаю, разве не видно, что?»
– Я сама, я сама, ты подумала, что я тебя ругаю? Нет. Я ничуть не ругаю. У тебя это так хорошо получается, что залюбуешься; какая ты умница у меня, но сегодня можешь отдохнуть. Я сама заправлю, а ты отдыхай!
– А мне это нравится, я и делаю! – почти упрямо ответила Юля и пояснила. – Я уже много отдохнула. – И как ни в чём не бывало вновь склонилась над кроватью, растягивая по всей её длине и ширине одеяло, для чего приходилось даже взбираться на постель.
После завтрака пришёл с работы Семён. Тем временем, сидя на диване рядом со Светой, Юля вела с ней беседу. Однако же она постоянно переворачивалась с живота на спину, пыталась встать на голову и не слушала, что ей втолковывали. А Валентина унесла на кухню мыть посуду, в чём Юле тоже очень хотелось поучаствовать, так как любила выполнять всякую детдомовскую работу. Но сестра убедила её, что надо непременно присмотреть за Светой.
– Ты маму любишь? – спрашивала Юля, подражая взрослым. Но Света по-прежнему на месте не сидела, и ничего не отвечала. А Юля продолжала: – Я тоже люблю воспитателей, а вот пальчик сосать нельзя, это вредное занятие, на нём есть грязь, вот заболеешь животиком, что тогда будет делать с тобой твоя мама? Это очень вредная привычка. Кто тебя научил? Мама не научит, она тебя воспитывает, а ты ей нарочно мешаешь себя воспитывать. Убери, убери из ротика пальчик. Фу, ка-ка! Вот так! – Света послушно, но больше от смущения, вынула порозовевший влажный пальчик, согнула его и спрятала в кулачок, заведя ручку за спину.
– А у меня есть кукля! – раздельно произнесла Света и на животе сползла с дивана, не совсем ещё твёрдо ступая, пошла к шкафу. Она хотела открыть плотно закрытую дверцу, которая, однако, никак ей не поддавалась. Девочка изо всех силенок старалась, кряхтела, что даже вся от натуги покраснела. Юля, видя такое дело, немедля пришла ей на выручку.
– Давай я помогу тебе, – дверь и под её руками не сразу распахнулась: наконец с обратной стороны раскаленным серебром, как-то угрожающе сверкнуло зеркало, отражавшее содержимое шкафа: зимнее мужское и женское пальто, мужской плащ и костюм. Ещё одно пальто, костюм и платья Валентины, другие вещи, а внизу разное бельё, сложенное аккуратными стопками. Почему-то именно здесь нашла приют большая кукла, как бы притаившись в углу, расставив в обе стороны ноги в нарядном цветном платьице, с голубыми большими глазами и длинными чёрными мохнатыми ресницами, с круглым на щеках румянцем. Руки тоже широко расставлены, и всем своим озорным видом как бы говорила: «А вот и я, а вы и не знали!»
И за этим невинным занятием и застал детей Семён. Как только Юля увидела его коренастую, плотную фигуру с широкими плечами и острым нахмуренным взглядом, она тотчас же в испуге отскочила от шкафа, не успев даже закрыть его. Хотя Света прямо на глазах отца поднимала ножку, чтобы коленкой опереться о край шкафа и забраться в него. Однако у неё это плохо получалось, она никак не доставала края и то и дело её ножка соскальзывала и обрывалась.
При виде открытого гардероба Семён словно напружинился. Юля, прижав к своей груди руки, от страха вся содрогнулась, отчего даже боялась дышать, как затравленный зверёк. Она тотчас отступила к стене, не спуская с Семёна наряжённого взгляда, точно опасалась пропустить нападение врага. При всём при том ей было донельзя стыдно, что Семён застиг её у открытого шкафа. Конечно, она знала, как нехорошо брать чужие вещи, но ведь она даже ни к чему не прикоснулась ни одним пальчиком, просто всего-навсего хотела помочь его же дочке. А он вообразил, будто она решила что-то украсть, чего и в мыслях не держала. Если в детдоме вдруг случались кражи у своих же товарищей, то за это строго перепадало воришкам от воспитателей. А в придачу тем, кто крал, не меньше доставалось и от самих детдомовцев…
Между тем Семён молча подхватил дочь на руки, решительно отнёс её на диван, затем воротился, покопался внутри гардероба и шумно закрыл дверцу.
– Па-па, я куклю хоцю, я куклю хоцю! – просила Света и нервно дрыгала ножками, а увидев, как отец закрыл шкаф, залилась слезами, вереща не своим голосом.
На отчаянный плач дочери поспешила Валентина, которая, моя посуду, не прекращала размышлять о Юле. Ведь за завтраком она спросила: «А у меня мама была, а папа был?» И Валентина растерялась, не зная, что можно рассказывать девочке, а что нет. Она помнила уговор с директором детдома, которая наставляла: не всё девочке говорить, например, о том, как произошла беда с родителями. Ведь она совсем их не знала и ещё думает, что их у неё никогда не было. А когда Юля повзрослеет, вот тогда можно будет приоткрыть ей правду: «Юля, я точно сама сказать не могу, но как только хорошо разузнаю, так и расскажу тебе». И вот тут её отвлёк истошный плач дочери, доносившийся из комнаты.
– Что тут у вас происходит? – она недоумённо, с укором во взгляде уставилась на мужа. – Сёма, что случилось? – Валентина взяла на руки дочь, которая ещё голосила.
– Мама, я куклю хоцю-у! – она кулачками размазывала по лицу слёзы, и ручкой показывала в сторону шкафа.
– Неужели тебе жалко дать ребёнку куклу? – в оторопи спросила жена.
– Испачкает, сломать недолго, подрастёт малость – пусть тогда играет! – раздражённо выпалил Семён.
– Вот тоже мне, отец называется! – глянув на мужа презрительно, оставив дочь на диване, она решительно подошла к шкафу.
– Так не напасёшься денег только на одни игрушки! – ворчливо бросил Семён.
– Ой, обеднял! Я сама зарабатываю и куплю, тебя не попрошу. Сёма, не стыдно при девочке говорить такое?
Затем обратилась к Юле:
– Ты чего стоишь там, иди, сядь на диван!
Юля робко, боязливо прошла к дивану. Света держала куклу, бережно прижимая к себе обеими ручонками, поглядывая с опаской на отца.
Как бы там ни было, Семён умел в душе примиряться с женой, ведь она намного его моложе. Взял её совсем девчонкой, полюбил крепкой поздней любовью за мягкий, покладистый и, в общем-то, добрый характер. Он чувствовал, что она любила его, может уже не так сильно, как он, Семён. Но и за эту любовь был ей очень благодарен…
В своё время Валентине муж казался каким-то загадочным, человеком нелёгкой судьбы, с налётом даже романтики. Правда, это было её первое впечатление, от которого со временем ничего не осталось. Когда стали жить совместно, Семён начал открываться во всей своей природной сущности. После каждых стычек с мужем Валентине всегда становилось на душе неуютно или просто гадко. Вот и сейчас, готовя ему завтрак, вспомнила, как первое время после свадьбы она тряслась, если к его приходу с работы не успевала приготовить ужин. Хотя этот страх проходил по мере привыкания к нему, он всё глубже открывался изнутри. Действительно внешне он казался суровым, зато после вспышек гнева быстро остывал. Валентина опять мысленно вернулась к недавнему поступку мужа, и в ней чуть ли ни с прежней силой вновь проснулось возмущение: «Ну что за человек, постоянно его что-то не устраивает, надо же, пожалел для дочери куклу, а тогда зачем её покупал? Чтобы спрятать? И что за человек, вот жмот, скряга, чёртов Плюшкин! В тот раз хотела купить ему туфли, говорил: у меня есть! А у самого денег, как у куркуля. Вот у людей в квартирах что-то путное стоит, а у нас одна рухлядь. Да ещё мечтает поехать зарабатывать на Север и меня с собой вербует. Никуда с ним не поеду! Пускай сам уматывает! Я теперь сестру не брошу, а с ним о ней поговорю серьёзно. Хотя бы ему дали квартиру, тогда будет легче… Вот сейчас с Юлей пойдём в кино – заглянем в универмаг, посмотрю что-нибудь для неё. Да разве его, чёрта, уговоришь, чтобы посидел со Светой? Опять скажет, спать надо, устал, а сам на своём молокозаводе наверно всю ночь продрых. Знаю, как работают в ночной слесаря, сама вижу на кондитерской фабрике. Легче столб уговорить с места сойти, всё равно, сколько сможет наупрямится, потом согласится. Такой уж характер, чтоб обязательно его уговаривали…»
