Как только сел, подлетел кельнер. "Ein Bier" – заказ принят. В ожидании пива вглядываюсь в изрезанную столешницу. Стилизация под нашумевшую эпоху. Но причудливые линии и знаки не складываются в имена или призывы, не пересекаются в свастику. Некоторые столы покрыты скатертями. Понять можно. Не всем посетителям такая стилизация может показаться приемлемой. На одной из стен портрет мужчины с узнаваемыми усами. Разумеется, не Гитлер. Может Чарли Чаплин? Тоже вроде не похож. Можно было подойти, посмотреть, но не стал. Висит и висит. Значит так нужно.
У национал-социалистов в почёте были и другие мюнхенские пивные: Бюргерброй, Левенброй, Штернекерброй... Но Хофбройхауз занял особое место. Как вспоминал сам Гитлер о своём программном выступлении: "…в 7 ч.15 м. зашёл я в большой зал Придворной пивной, и сердце моё затрепетало от радости. Гигантский зал был полон народа. В зале негде было яблоку упасть". "…Теперь основные цели нашего движения уже не останутся без внимания, поскольку они завладели умами немецкого народа... Мы возожгли огонь, на котором будет выкован меч нашей свободы", – писал он в "Майн кампф".
Ein Bier оказалось литровой кружкой фирменного, оригинального мюнхенского пива по 6 евро 20 центов. Неплохо. Прикидываю на наши рубли. Да, в России нам такое пиво не по карману. Но я небольшой его поклонник. Не все и в Германии его пьют литрами. Гитлер, кстати, сам не очень любил пиво. "Пивной путч" в 1923 году, когда он появился с револьвером в одной руке и кружкой пива в другой – театр для возбуждения публики. Позже он совсем отказался от традиционного немецкого напитка. Цвет пива ему напоминал кое-что другое. Фюрер был брезглив.
У него была давняя любовь к Хофброй. Не став профессиональным художником, Гитлер своего увлечения не бросил. Рисовал акварели, тяготея к архитектуре, переносил на бумагу старинные здания, среди которых оказался и пивной трактир. Историк В.Мазер, перу которого принадлежат биографии многих немецких политиков, в своей книге об эпистолярном наследии фюрера пишет: "К знаменитым картинам Гитлера мюнхенского периода принадлежат его изображения Хофбройхауз". Сходство с оригиналом можно сказать безупречное.
За пивом размышления текли дальше. Губило людей не пиво. Но как на этом слабом напитке забродила эта мощная и жестокая сила? Не ради иронии, но предположим: если бы в этих трактирах употребляли водку, то какой крепости тогда оказался бы фашизм? Вряд ли он вообще бы состоялся. Водка не тот напиток. Это зелье забирает у человека волю, силу и разум. И вся заряжённость уходит на какую-нибудь бесшабашную выходку, слезливые всхлипы о загубленной жизни с битьём посуды, а после этого – похмелье, унижение и раскаяние… Не потому ли русский человек, тяготея к крепкому напитку (сколько его уже выпито им в истории!), так и не смог соорганизоваться. Да, погубило немцев не пиво, а политика, которая к нему примешалась. Мне потом говорили, что в Хофброй ещё приходят ветераны со своими кружками. И может, кто-нибудь потихоньку затягивает Хорста Весселя "Die Fahnen hoch, das Reihen dicht geschlossen…" Что ж, и их понять можно.
Но хватит размышлений, вернёмся в зал. Появилась девушка в баварской цветастой юбке и белой блузке с плетёной корзиной, предлагая посетителям баварский бренцель – крендель по- нашему. Отпробовать не мешало бы, но дороговат. Да и девушка что-то смахивает на турчанку. А вот этого пропустить нельзя. Фотограф, причём не с поляроидом, а с цифровой камерой, фото за пять евро и будет готово через пять минут. Запечатлеть себя в таком исторической месте, конечно, надо. Так прямо за столом, с литровой, опустевшей уже наполовину кружкой, и сфотогра- фировался. Фотографию принесли в фирменной рекламной открытке "На память о Вашем посещении Хофбройхауза", дату можно поставить самому. На обратной стороне открытки представлена хроника Придворного трактира в Мюнхене и подробный адрес, включая и интернетовский.
Внимание привлекла группа китайцев. Как и положено туристам из коммунистической страны, вошли дружно, организовано, впереди старший, у него был какой-то значок на лацкане пиджака. Прошагали по залу и уселись невдалеке за свободный стол. Взяли пива по небольшой кружечке, бренцелей на закуску, заговорили на своём о своём. Ведут себя без стеснения, уверенно. Что им Европа, когда за спиной такая страна и полтора миллиарда населения. А может быть им ведомо, что там написал Гитлер в своём завещании о торжестве жёлтой расы, после того как рухнут две великие державы? Одна, как известно, рухнула. А вторую, как пророчествовал фюрер, "ждет гибель еще до наступления поры зрелости".
Китайцы продолжали приковывать внимание к себе. Они не стали, как я, фотографироваться у трактирного мастера, а расчехлили свою технику. Сфотографировались за столом, потом переместились к оркестру. Решили запечатлеть себя на фоне баварских музыкантов. Но этим не ограничились. Старший группы, насвистев какую-то мелодию, пожелал, чтобы её подхватил оркестр. Получилось. У китайца неплохо выходило с дирижированием. Бросили мелочь в специальную банку. Заказали еще музыку. Стали подпевать. В общем, такой небольшой смешанный концерт из баварских мелодий с китайской спецификой.
Заказывать "Катюшу" я не стал. Но засняться на фоне оркестра тоже неплохо. Чтобы композиция была более основательной, фотограф попросит ребят привстать, оказать честь русскому гостю. Так и вышло на фото: четверо музыкантов в кожаных шортах на широких подтяжках и белых рубашках, и я с фирменным баварским пивом в руке. Я потом сделал снимок своим фэдом, и, надо сказать, фотография получилась отменной. Оркестр сидел под фонарями, что компенсировало отсутствие вспышки.
Мое сидение затягивалось, и само собой появилось желание попробовать что-нибудь из закуски. В меню выбор был ресторанным. Остановился на разделе "для постоянных посетителей", к которым я не относился, но зато мог быть уверен, что блюдо окажется истинно баварским. Так оно и вышло. Кельнер принес свиные косточки в кислом отваре, кислую капусту с отварным, мелким картофелем. Я уже привык, что порции в немецких кухнях внушительные, здесь они были просто гигантскими. На троих, не менее. Хотя, если ещё взять пива… Оно, кстати, оказалось не хмельным, под него можно было и оратора послушать. Завтра как-никак 9 ноября – годовщина "пивного путча". Да, только не нашлось таковых. Время ораторов прошло. А может, ещё не пришло?
…Обратно из Мюнхена в "свой Рур" ехал 7 часов на поезде. Состав идёт рядом с Рейном. Смотреть – одно удовольствие. Городки, домишки, на противоположном берегу по горам желтеют виноградники. А главное – река! Полноводная. В Германии все реки в берегах. Не то что наши, высыхающие, мелеющие, заброшенные. Суда, баржи, катера, лодки – всё это плывет вверх-вниз. Работает Рейн. Летом был разлив, они стали частыми в последние годы. Но заброшенности не видно. Последствия стихии устраняются быстро. Нет, у этого народа жизненная сила не иссякла...
Татьяна Реброва Я ПОМНЮ...
Десять лет тому назад ушёл из жизни Владимир СОЛОУХИН...
Владимир Алексеевич...
Это и промозглый московский вечер, когда в Знаменском соборе разноцветно, но не цветасто, а дивно, как радуга, величает Россию ансамбль Дмитрия Покровского. Это домик Корина, где его вдова оставляет наедине с Русью уходящей, неизвестной, запрещённой, как душа. Это тоскующий голос Николая Гедды в мастерской художника, когда над Москвой летит снег, не знаю уж какого столетья. Это принесённые из Большого театра пластинки с записями древних церковных песнопений. Это пережитые с ним вместе всё чудо и вся мощь русской культуры, её истории, её духа. Это... Но всё это могло быть и сможет быть, если каждый день пронизывается ими обычно и незаметно, как воздух нашим дыханием.
Не помню, то была ранняя пасха или поздняя весна. Сугробы и сосульки. Сумки, полные рыночной снеди, на вокзале Конакова подхватил Владимир Алексеевич, уложил в багажник серой "Волги". Заранее рад: разговляться будем вместе. Пасхальная ночь Воскресения. Не просто ночь тайны, но втайне от всех – запрещено воскресение-то Господне. Он воскрес, а нам влетит за то, что знаем это, верим в это, что с Ним в этом заодно мы. Соучастники мы Господнего таинства, вот и радуемся. И нельзя нам сейчас порознь.
Дом князей Гагариных. Покои Владимира Алексеевича в одном конце, мои в другом. И никого, кроме нас.
Вечером едем в Городище – сельцо, в котором на крутом берегу Волги старинная церковь. Ледяные, сырые сумерки всё гуще. По краю обрыва, по старому кладбищу, утопая в снегу, пытаемся обойти храм. И вдруг из мрака появляется священник. Он узнал Солоухина и пошёл за нами. Батюшка благодарит за "Письма из Русского музея", вспоминает какие-то стихи и рассказы, говорит с воодушевлением, и видно, что этот образованный добрый усталый человек любит Владимира Алексеевича и рад несказанно этой встрече! И мы втроём уже родные люди, ожидающие одного и того же. Батюшка приглашает нас обогреться. В простом бедном доме много детей, с которыми мы наполняем винегретом большой таз. А в церквушке деревянные, выскобленные, свежевымытые полы, печка истоплена, на скамейке шубёнки, пальтишки. Женщины с узлами разноцветных яиц, и пахнет куличами. И все иконы, как фотографии в деревенских домах, на которых всё свои, кровные, заступники ненаглядные. И матушка всех, как гостей, встречает.
