Следующим утром стало тише. Ночью дочиста разграбили магазины и военные склады, поскольку ушли охранявшие их часовые. Вокруг валялись седла со срезанной кожей. Еще не было слышно гула артиллерии, а в городе уже не стало милиции. Грузовики с солдатами шли навстречу друг другу. Создавалось впечатление, что войска мечутся, не зная куда ехать. Вероятно уже отрезаны дороги отступления. Как быстро все переменилось! Война смахивала на ту, которая разыгралась два года тому назад в Польше. Еще хуже. Сейчас паники больше, и движутся немецкие войска быстрее, несмотря на лучшую вооруженность Красной Армии по сравнению с польской.
Впереди польская линия укреплений, а за старой границей - советская. Немцам к нам не добраться. Ведь слабые финны против сильной Красной армии и то долго сопротивлялись на своей "линии Маннергейма". Ночью с севера стала слышна артиллерийская канонада. Утром установилась тишина, по дороге с запада никакого движения. Наверно, немцев погнали назад. Раньше говорили, что наша армия начеку, а если придется воевать, то только на чужой территории. В середине дня со стороны города Барановичи показалась колонна танков, на башнях алели красные полотнища. Наши танки. Но когда они стали спускаться к мосту, то на середине красных полотнищ я увидел белые круги с черной свастикой. Глазам не верилось: откуда немцы без боя на четвертый день войны оказались у нас? Я вбежал в дом, закрыл дверь на замок. Мама тихо плакала. Затарахтели мотоциклы, послышалась лающая гортанная речь.
Говорили, что немцы уже в Минске и даже под Смоленском. Странно. Ведь в сентябре 1939 года новую границу СССР установили далеко на западе за Белостоком на реке Нарев севернее Варшавы. Теперь немцы, ударив из Восточной Пруссии и Брестского подбрюшья, пройдя через польские и советские старые укрепления, отрезали не только белостокскую группировку, но взяли в клещи огромную территорию. В 1942 году, проходя по болотам Гродненщины, я видел ряды советских танков, не подбитых, а брошенных экипажами из-за отсутствия горючего, того самого, в изобилии направлявшегося в течение двух лет немцам.
Через наш город гнали колонны военнопленных. Сопровождало их обычно всего несколько конвоиров. Измученные, голодные, эти недавно еще сильные молодые люди, медленно передвигались, поддерживая друг друга. Они даже не пытались бежать. Упавших немцы тут же пристреливали.
Стояла жара. Немцы, не стесняясь, раздевались до трусов, демонстрируя хорошо откормленные, жирные телеса. Питались солдаты обильно. Германия много набрала трофейного. Банки со свиной тушенкой местами уже проржавели, и верхний слой жира покрылся рыжими пятнами. Хлеб был хорошей выпечки; упакованный в целлофан, он мог долго храниться. У солдат были и ржаные хлебцы "кнеккеброт". Это советская рожь для хлебцов шла непрерывным потоком к заклятым друзьям в течение двух лет. Добротной была и одежда солдат. Сапоги прочные, кожаные, с короткими широкими голенищами. В них можно моментально сунуть ноги в носках и не надо долго наматывать портянки и обмотки. Многочисленные фотографии в немецких газетах свидетельствовали об огромном количестве захваченной советской техники. В одной газете помещена фотография заснятого в профиль небритого черноволосого командира - пленен сын Сталина Яков Джугашвили. Была картинка из Варшавского гетто: на проезжей части лежит умирающий от голода старик, а рядом богато одетая парочка шествует в еврейский театр. Евреи не помогают друг другу.
На шестой день после прихода немцев в дом вбежала счастливо улыбающаяся невредимая сестричка. Мама схватила ее в объятия и от безмерного счастья заплакала. Вслед за сестричкой вошел дядя Шлоймэ. Сорелэ рассказала, что после первых выстрелов на границе никто и не думал эвакуировать детей. Начальство вместе с пионервожатыми уехало на пароходе вверх по Неману, а детям сказали самим добираться домой. Две сотни километров дети прошли по страшным дорогам июня 1941 года. Спали на сеновалах и кормились у крестьян. Бездетная женщина предложила сестричке остаться у нее. Девочка была светловолоса и голубоглаза, сошла бы за польского ребенка. Но она не соглашалась:
- Если останусь, мамочка будет плакать. В Барановичах она встретила дядю, и они вместе пришли домой.
В первые часы новой войны Шлоймэ явился в военкомат. Ему сказали придти на следующий день. Но назавтра это учреждение уже было безлюдным, а потом на улицах Лиды появились немцы.
Мы ожидали грабежей, погромов и убийств евреев. Так велось с древних времен. Однако если не считать инцидента с обрезанием одной бороды, в городе было спокойно. Немцы заходили к евреям по мелочам, поскольку местное население их не понимало. Войска были в приподнятом настроении: через две недели возьмем Москву, а потом, говорили, войне конец и - домой. Наш сосед Пиня оделся, как на праздник, и прохаживается по улице. Мама:
- Что это вы так вырядились? Немцы пришли.
А он:
- Немцы лучше большевиков, я с ними в ту войну торговал, это честные люди.
К нам в дом зашел пожилой солдат попить воды. Увидев сестричку, стал ее обнимать и целовать.
- О, фрау, - сказал он маме, - она очень похожа на мою дочурку.
Он оставил нам буханку хлеба и банку тушенки, хотя догадывался, что мы евреи.
Объявили, что наша местность называется Вайсрутения, или Беларусь. Видно, немцы заранее подготовили кадры, поскольку, как грибы после дождя, возникли местные органы администрации из белорусов: управы с войтами и солтысами. Появилась и полиция. Вместо парней, надевших красные повязки, теперь нашлись другие - с белыми повязками. В Минске образовали Центральную Раду - белорусскую власть во главе с президентом. Стала выходить на белорусском языке "Баранавицкая газэта". Вскоре провели перепись населения, потребовали сдать советские паспорта - выдадут другие. После этого изменилось отношение к нам. Евреям предписывалось нашить желтые кружки материи (латы) на груди и спине (позже кружки приказали заменить на желтые шестиконечные звезды). Ходить нельзя нам по тротуарам, а только с левой стороны проезжей части. Еврей, обнаруженный за пределами города, подлежал расстрелу.
К нам в дом явились немцы в черных мундирах со списком, забрали Шлоймэ. Тогда арестовали 22 человека - евреев, белорусов и поляков. Такие же аресты по спискам, составленным местными управами, провели в Барановичах и других городах. Брали главным образом учителей и врачей. Арестованных расстреливали в ближайшем лесу.
В школьных классах нашего дома разместился немецкий штаб. Нас не выселили. Мы оставались жить в двух комнатах и кухне с отдельным входом. Штабной офицер приносил постирать белье и за это давал что-нибудь из съестного. На вид ему было лет сорок, в очках, лицо интеллигента. Однажды прибежал Пиня: немецкий солдат хочет забрать его выходной костюм. Мама пошла в штаб к офицеру, и тот прогнал солдата.
Дома становилось все хуже с продуктами. Мы подъели довоенные запасы. Потом питались выращенным на огороде. Мама меняла кое-что из одежды и мебели на муку. Но этого надолго не хватит. Соседка предложила мне пойти с ней в ближайшую деревню на уборку картофеля. Накормят и еще с собой дадут ведро клубней. На работу мы вышли рано утром, сняв желтые латы. Хозяйка еще управлялась по дому, пекла гречневые блины и жарила сало. На кухне было тепло, тянуло ко сну, а от запаха горячей пищи очень хотелось есть. Завидно стало, что мы, евреи, лишены этой спокойной жизни, размеренного труда, домашнего тепла и обилия сытой пищи. Наконец нас пригласили к столу, где уже высилась горка блинов и стоял горшок с молоком. После завтрака взяли корзинки и вышли в поле. Хозяин распахивал картофельные ряды, мы занимали по борозде и, разгребая землю руками, выбирали клубни. Я старался не отставать от женщин. Возвращались домой затемно. Я был безмерно горд. Заработаю картошки на зиму и голодать не будем. Но заснуть не удавалось, ныли руки, ломило спину. Стоило закрыть глаза, и передо мной вставала тянувшаяся до горизонта борозда, усыпанная белыми клубнями. Затем потянулись однообразные рабочие будни. В поле было хорошо, стояли теплые дни начала бабьего лета с росными зарницами и летящей в полдень паутиной, оседавшей густой сетью на стерне. В мирной тишине, прерываемой криком собравшихся в стаи грачей, казалось, нет гитлеризма на земле, нет войны. Настал день, когда убрали картофельное поле и сказали на работу больше не выходить. Я нес свой дневной заработок в мешке. В тот день похолодало. Пошел первый снег, все вокруг побелело, лишь на оставленных мною следах зеленела трава.
"Баранавицкая газэта" сообщила, что немецкие власти, беспокоящиеся о безопасности евреев, переселяют их в гетто, где они будут защищены от обозленного на евреев местного населения. Пессимисты качали головой: зачем нам гетто, когда столетиями живем мирно с соседями?
В начале сентября через город потянулись цыганские таборы. Спустя несколько дней стали говорить, что всех цыган убили. Уж очень страшно было поверить, что в XX веке можно убивать женщин и детей за то, что родились цыганами. Кому мешает этот народ, не претендующий ни на власть, ни даже на пядь земли?
