– Я его у богомолки купила, у божьей странницы, – тихим голосом объяснила она, кутаясь в шаль. Юную графиню знобило. Ее бросало то в жар, то в холод – это было сильно заметно.
– Но зачем? – В свою очередь осведомился Владимир с выражением сострадания на лице. – Ты прилегла бы на оттоманку, – попросил он ее.
– Все блажь! – всплеснула руками Наталья Михайловна. Она возвела глаза к потолку и перекрестилась.
– На осине Иуда повесился, – невозмутимо сказала Елена, – она всякую нечесть отпугивает, – юная графиня сложила тонкие руки у себя на груди.
– А чеснок-то у тебя в комнате для чего? – простонала Наталья Михайловна. – Весь дом провонял уже!
– Матушка! – шикнул Владимир. – Выбирайте, наконец, выражения.
– Не смейте мне указывать, молодой человек, – сверкнула на него черными глазами вдова.
Подпоручик осекся и замолчал, уставившись в пустоту.
– Чеснок – это символ очистительного огня, в котором сгорает вся нечисть, – с лихорадочным блеском в глазах проговорила Элен.
– Ну вот! Вы слышали? – Наталья Михайловна в отчаянии развела руками. – Ты же в могилу себя сведешь своими бреднями! – обратилась она к Элен.
– А кто такой Алекс? – поинтересовался я, внимательно вглядываясь в лицо Елены.
– Так вы, стало быть, уже все знаете? – не притворно удивилась она. – Значит, верно о вас говорил Владимир, что вы в какие-то там тайные обряды посвящены? – Она медленно опустилась на круглый стул с высокой спинкой.
– Что? Что? – уставилась на меня Наталья Михайловна. В этот момент я понял, что она принадлежала как раз к тем людям, которые думали, будто масоны хотят погубить Россию, считая нас проводниками французского влияния на Россию, сторонниками вольности и революции… – Так вы масон, – прошептала она. – Как же я сразу не догадалась?! Как ты мог?! – накинулась Наталья Михайловна на графа Владимира.
Из ее слов я заключил, что она ничего не знала о принадлежности своего покойного мужа и пасынка к вольному братству свободных каменщиков.
– Вы не ответили на мой вопрос, графиня, – напомнил я.
– Алекс – вампир, – тихо сказала Элен. – Тот самый, что преследует женщин из рода Олениных, – объяснила она. – Он выбрал меня своей нареченной женой.
«Так вот, значит, откуда этот горячечный бред про свадьбу и флердоранж! Но кто же сыграл с ней такую кошмарную шутку?! Неужели, отвергнутый жених? Как-то все это странно», – размышлял я, вглядываясь в ее измученное лицо.
– И когда должна состояться свадьба? – как можно, спокойнее осведомился я.
– Алекс сказал, что как только я буду готова, – прошептала Елена, глотая слезы. – Он мучает меня уже больше месяца, является мне по ночам, оставляет какие-нибудь знаки, рассказывает о своей несчастной любви, предательстве и женском коварстве. – Графиня заплакала и закрыла лицо ладонями.
– Какие такие знаки? – поинтересовался Кинрю.
– Всякие надписи, – сказала Елена, – на стенах. Не верите? Если хотите, то я покажу!
– Очень хотим, – ответил я.
– Тогда идемте со мной, – поднялась Елена со стула.
– Снова эти чудачества, – вздохнула Наталья Михайловна. Однако и она все же последовала за приемной дочерью.
– Эта надпись на стене в моей комнате, – дрожащим голосом проговорила Элен. Она едва держалась на ногах, и Владимиру пришлось взять ее под руку.
– И в самом деле будто кто из нее кровь сосет, – угрюмо проговорила вдова.
Стены в комнате графини Елены Александровны Олениной были расписаны цветочным орнаментом по китайскому шелку. Комната была обставлена изящной мебелью. Два зеркала в узорных рамах стояли друг против друга. На них – бронзовые светильники. На шифоньерке лежали пяльца с незаконченной вышивкой; рядом – «бобик»; на секретере – изящный альбом; кровать у окна застелена несколькими белоснежными покрывалами. Два мягких кресла стояли на паркетном полу, а чуть поодаль от них – диванчик, прикрытый цветным покрывалом. Здесь же был низкий столик перед киотом, на котором стояла и едва-едва теплилась свеча, рядом с которой лежал молитвенник. Вся комната была уставлена фарфоровыми вазами с высокими роскошными оранжерейными розами на длинных ножках. Половина из них увяла, но в будуаре стоял удушающий розовый запах, от которого начинали кружиться даже самые трезвые головы.
– И где же ваша надпись? – осведомился я.
Графиня Элен растерянно озиралась по сторонам, словно попала в какую-то чужую страну.
– Здесь же была, на шелке, – прошептала она.
– Это только доказывает, что ты все выдумала! – вскричала Наталья Михайловна. – Или что ты… – вдова не договорила до конца своей фразы, но все поняли, что она хотела этим сказать.
Владимир закрыл лицо руками.
– Вы думаете, что я сумасшедшая, – пролепетала Элен и снова заплакала. Она выглядела такой жалкой, что даже мне стало как-то не по себе.
– Вы, по крайней мере, можете хотя бы сказать, что там было написано? – Я старался говорить с Еленой как можно мягче, чтобы по нечаянности не усугубить ее и без того плачевное состояние.
Элен на какое-то время перестала рыдать, вытерла слезы батистовым белым платком и подняла на меня свои светло-голубые глаза.
– Рок, – дрогнувшим голосом проговорила графиня Оленина, – На стене моей комнаты всегда появляется слово «рок», – убежденно повторила она. – Его пишут кровью.
– Или красными чернилами, – вставил свое слово Кинрю.
– Если его, вообще, пишут, – скептически заметила Наталья Михайловна.
– Вы можете с Лушей переговорить, – всхлипнула Елена Оленина. – Она тоже видела эту надпись.
– Что еще за Луша? – обратился я к мачехе Элен.
– Горничная, – пожала плечами Наталья Михайловна.
– Хорошо, хорошо, – согласился я. – Вашу горничную я обязательно расспрошу.
– Мне надоело, что все в этом доме, – сверкнула глазами молодая графиня, – включая даже моего брата, считают меня за сумасшедшую! Я еще не лишилась рассудка!
Она одарила Владимира укоряющим взглядом,
– Луша! – крикнула Наталья Михайловна. В этот раз она даже не воспользовалась шнуром от сонетки. – Луша!
И минуты не прошло, как в дверях появилось худенькое личико горничной с лисьими темно-карими глазками. На ней было платье из темно-синего ситца и длинный белый передник, уложенный складками. Толстая каштановая коса спускалась ниже пояса и была перевязана бирюзовыми лентами.
– Звали, барыня? – осведомилась горничная, обводя комнату пристальным взглядом. Особенно ее удивили гости, которых она без какого-либо стеснения в упор рассматривала.
– Звала, – подтвердила Наталья Михайловна, поджав тонкие губы. – Видела ли ты какие-нибудь надписи на стенах в комнате Елены Александровны? – сурово осведомилась она.
Горничная смутилась и опустила глаза, комкая руками края передника.
– Смотри мне в глаза! – крикнула Наталья Михайловна. – В глаза! – гипнотизирующим тоном повторила она. Графиня Оленина напомнила мне удава, которого мне однажды довелось повидать на Востоке, когда я предпринял путешествие в Индию, повинуясь тайному поручению Орденского начальства. – Итак! – повелительно проговорила она. – Я тебя очень внимательно слушаю.
Луша прикусила губу, бросила взгляд сначала на Елену Александровну, потом на вдову и отчетливо проговорила:
– Да, видела!
– Ну вот, я же говорила! – воскликнула Элен. – Я же говорила! – она залилась звонким нервным смехом. Ее щеки вспыхнули лихорадочным румянцем, таким, какой обычно бывает у женщин, неизлечимо больных чахоткой.
– Это правда? – спросила Наталья Михайловна инквизиторским тоном, прищуривая непроницаемые глаза. – Если ты лжешь… – она поднялась и медленно пошла на встечу к насмерть перепуганной Луше.
– Вот вам крест, барыня, – горничная неистово начала креститься.
– И что же это была за надпись? – безжалостно продолжала допрашивать Наталья Михайловна.
– Я не понимаю по-гречески, – смутилась горничная. Она часто-часто заморгала глазами.
– А откуда тогда ты знаешь, что эта надпись была сделана на греческом?! – с торжествующим видом воскликнула Наталья Михайловна.
– Барышня мне сказала, – развела руками несчастная горничная.
– Так, может, и про надпись тебе тоже она сказала? – не отступала вдова.
Элен замерла, устремив отчаянный взор светлых глаз на Лушу, словно в ней только видела для свое спасение.
– Нет, я ее сама видела, – уверенно заявила горничная. – Вот здесь, на стене! – она ткнула пальцем в шелковые обои. – Вы мне не верите?
– Странно все это, – заметил я. Горничная Луша с ее хитрой улыбочкой и лисьими глазками вовсе не внушала никакого доверия.
– А куда же тогда подевалась надпись? – недоверчиво прищурилась Наталья Михайловна.
– А мне-то откуда знать? – пожала плечами Луша. – Нечистый, – уверенно заявила она. – Его проделки!
Елена благодарно ей улыбнулась.
