Впоследствии Мершан упорно отказывался отвечать историкам, желавшим пролить свет на эти события. Потом говорить о нем перестали, и Сертог, ставшая к тому времени недосягаемой, была всеми забыта.
Возможно, он все еще жив? Уго быстро прикинул, сколько ему может быть лет: должно быть, не меньше девяноста трех… Но альпинисты, если, конечно, не погибают в горах, иногда доживают и до глубокой старости. Уго решил, пожалуй, отправиться на коллоквиум в Шамони, а Прямой американский – что ж, может и подождать.
В телефонном справочнике Мершанов было немного. «Его» Мершан жил на улице Соссюра – забавное совпадение. Договориться о встрече оказалось удивительно легко. В большой квартире, похоже, вот уже сорок лет как ничего не менялось. Картины на стенах, старые снимки, книги, огромный книжный шкаф – и ничего, что напоминало бы о горах. Старик самолично открыл ему дверь: спина сгорблена, ноги и руки трясутся, но голова работает прекрасно – Уго быстро это понял.
– Итак, вы – Уго Деллапорта? Я ожидал, что рано или поздно кто-нибудь появится. Просто я уже стал думать, что прежде умру… Скажу вам сразу: я не смогу рассказать ничего нового, кроме того, что уже говорил, мне нечего сообщить о Сертог, кроме того, что вас только разочарует. Что, впрочем, не может меня не порадовать: я терпеть не могу альпинистов, спортсменов, исследователей – словом, все то, что вы собой представляете.
– Но вы сами – один из них!
– Нет. С этим покончено. После трагедии на Сертог и всем, что за этим последовало. Мы с вами живем в разных мирах. Ваш-то я хорошо знаю: этот мир и всех этих авантюристов, только и мечтающих выставить напоказ свою задницу.
Уго приготовился возразить, но Мершан не дал ему на это времени.
– Не стоит понимать меня так буквально. Меня смущает не демонстрация чьей-то задницы, а то полное вызывающе бесстыдное отсутствие всякой щепетильности, притворство, которому никто не верит, зато все принимают его как должное. В четырнадцатом году все рядились в цвета французского флага и возмущались лицемерием, меня первого оно возмущало. Но те люди верили в свою родину! Сегодня спортсмен подписывает контракте президентом компании по производству известной марки минеральной воды и обязуется принародно пить эту минеральную воду; он хвалится суммой контракта; мы видим, как он подписывает чек, впрочем, ненастоящий, огромный фальшивый чек, все – напоказ, все – для галерки; потом мы видим, как он превозносит эту минеральную воду, как он чокается стаканом минеральной воды с производителем минералки; и все знают, что он не любит минеральной воды; все догадываются, что позже, празднуя заключение выгодной сделки, оба они станут пить шампанское в компании с блестящим рекламным агентом, провернувшим эту операцию, и это никого не шокирует; никто этому не верит, но все считают, что это – нормально, под тем предлогом, что это – установление «связей с общественностью», хотя в мое время это именовалось просто «пропагандой». Но это – то же самое, это – те же методы, за исключением того, что вместо того, чтобы славословить преимущества нацизма или коммунизма, теперь восхваляют достоинства минеральной воды, нет, даже не воды, а ее товарного знака, названия, бренда! Сейчас идет борьба между брендами, марка «Деллапорта» старается победить марку «Бонатти», если позволите мне такой пример, а вы, бедный слепой идиот, считаете себя героем! Ваши подвиги, ваша Сертог предназначены для продажи рюкзаков и ни для чего более – для рюкзаков, ну, может, еще минеральной воды, пока не дошла очередь до часов с духами, потому что главная мечта (не говорю – ваша мечта, но вашей марки) – продавать не только обувь, крючья и минеральную воду, но еще и духи с часами, и именно этому будет служить ваше восхождение на Сертог! Вы стали рабом своего торгового знака, а он – раб сложившегося положения вещей, и вы хотите, чтобы я вам помогал?… Ведь это не вы просите у меня помощи, это – марка минеральной воды или, скорее, калифорнийского вина, если я вас правильно понял! Тот тип, что болтается где-то там, позади, Уго Деллапорта, все, кто он есть, все, что он совершил, – все это ничего не значит. Вы лично – ничего не значите. Попробуйте-ка сами сразиться со своей маркой, увидите: у вас нет над ней никакой власти. Если ваша марка захочет, Деллапорта станет коллекцией модной одежды, впрочем, легко допускаю, что она уже существует: коллекция одежды, сорт сигарет, все что угодно. Ваша марка – священна, а вы – вы просто ее носитель: вывеска, эмблема, лицо на монетке, символ; и хочет она только одного – освободиться от этого лица, которое для нее смертельно опасно, потому что ваша марка, ваше имя способны пережить вас; и можете быть уверены – ради этого оно готово на все, включая ваше убийство. Готов пари держать: как только вы умрете, ваше имя все еще будет использоваться для продажи; какой-нибудь ловкий менеджер тут же займется получением доходов с вашей марки, как делают все наследники великих людей, упорно выжимая доход с принадлежащих им имен – теперь это называется «увековечить память». Вы – плоть от плоти этого мира. Но не Сертог, пока еще нет. Не вижу причины, по которой я стал бы помогать вам превратить Сертог в торговую марку, накрепко связанную с маркой «Деллапорта». А если смогу, я вам в этом помешаю.
Наступила долгая тишина. Уго молчал, не зная, что сказать. Отповедь старика проняла его до глубины души. Потом он мягко ответил:
– Но вы не можете ничему помешать…
Теперь уже Мершан почувствовал себя сбитым с толку.
– Вот как? Вы правда рассчитываете, судя по тому, что я читал в прессе, первым подняться на Сертог? В одиночку? Это совершенно невозможно.
– Невозможно? Почему же?
Уго хотелось рассмеяться.
– Сертог уже покорена.
– Германом фон Бахом. Мне известно, вы не исключаете этого предположения, но оно кажется мне невероятным.
Старик улыбнулся.
– Ба! В конце концов, сами увидите… Но речь не о Германе. Сертог – священная гора. Отсюда – две и только две возможности: либо она посвящена богам, либо является целью паломничества. В случае Сертог верны обе гипотезы, несмотря на явное их противоречие. Очевидно, рассказы монахов требуют подтверждения, но мне выпал случай обнаружить, что они говорили правду…
– Это шутка?
– Вовсе нет.
– Но это нелепо! Сертог слишком трудна, вы знаете это лучше меня! На гору, убившую лучших альпинистов 1910 года, не могли подниматься одетые в лохмотья паломники – вроде тех, что совершают парикрама на Кайлас! Эти ваши паломники, я заранее уверен, что они не в состоянии дойти до вершины… Впрочем, и вам, и мне известно, что в старинных рассказах полным-полно легендарных восхождений! Пейре III Арагонский – на Канигу,[21] Миларепа[22] – на Кайласе, золотой крест, водруженный на Шезаплане,[23] и столько других… Даже подъем Петрарки на гору Ванту[24] не имеет хронологического подтверждения и, следовательно, недостоверен!
– Браво! Вы хорошо информированы. Об этих альпинистах я не знал и услышал кое-что только недавно, читая последние филологические изыскания… Но неужели вы действительно верите, что все так просто? И что на большой риск способны идти только альпинисты ради доказательства преимуществ «техники альпийского стиля»?[25] Любое плавание через океан до 1550 года было не менее рискованным, чем все ваши экспедиции: почему же вы хотите, чтобы человек прошлого оказался более робким, чем это было тогда, когда он бросал вызов высоте или бездне у него под ногами, как только испытывал в этом необходимость? Подъем на самые высокие или самые трудные вершины по религиозным соображениям практиковался и у африканских догонов, и у американских индейцев, и в греческих Метеорах, и в Андах, вам, разумеется, известно об этом не хуже меня. Во всяком случае, альпинисты, уверенные в первенстве своего восхождения на гору, дотоле считавшуюся технически недостижимой без соответствующего новейшего снаряжения, – замечу, к слову, гораздо более современного, чем то, каким располагали мы в 1913-м, – добравшись до вершины, часто обнаруживали следы человека. Тогда почему бы не Сертог? И потом, вы же итальянец, не мне цитировать вам «Божественную комедию»…
– Quando n'apparve una montanga, bruna / Per la distanza, e parvemi alta tanto / Quanto veduta non avлa alcuna… Данте взбирался по символической горе, не существующей в реальности…
– Решительно, вы меня удивляете! «Когда пред нами появилась гора, черневшая издалека и показавшаяся мне такой высокой, подобной которой я никогда раньше не видел…»[26] Что ж, теперь моя очередь: Vuolsi cosí cola dove si puote/Cio che si vuole – «Того хотят – там, где исполнить властны / То, что хотят».[27] Те, кто «хотят», то есть Бог, «там» – на Небесах, встающих прямо над горой Рая, – и Бог может исполнить то, что хочет, в отличие от человека, живущего на земле, который может только покориться его воле. Именно поэтому все вершины – символы, и любое восхождение – поиск силы и власти. Но у каждого – свой собственный символ: ваш – высочайшая непокоренная вершина… Граница человечества в некотором роде. Точка соприкосновения с Небесами – местом, «где исполнить властны / То, что хотят»: где же различия, разве это не то же самое, что у Данте?
