удивление просторной и светлой. Атмосферу не портили даже решетки на окнах. Красный огонек, отражающийся в матовом стекле, свидетельствовал о том, что охрана включена. Окно прикрывали шторы из светлого хлопка. Мебели здесь было немного, только самое необходимое. Все обито поролоном и мягкой тканью. Кровать, стол, инвалидное кресло. За ширмой — туалет с душевой. Внутренних дверей не было, после череды самоубийств пару десятков лет назад тревербергский минздрав ввел новый стандарт, запрещающий двери в подобных палатах.
Мирдол сидела в инвалидном кресле. Аксель посмотрел на нее в последнюю очередь. Он прошел в палату, услышал, как закрылась дверь. По широкой дуге обошел стол и опустился на стул. Хотел положить ногу на ногу, но передумал. Он сидел с идеально прямой спиной, как будто был не военным, а аристократом. Сжал зубы. И наконец поднял на нее глаза.
Сердце пронзила такая острая боль, что на мгновение он потерял способность дышать. Или на вечность. Ярко-зеленые глаза увлажнились. По идеально белой щеке скатилась слеза. Чувственные губы, которые он когда-то с такой отчаянной жаждой целовал, приоткрылись в несмелой улыбке.
Аксель чувствовал присутствие Аурелии, которая заняла свое место в углу палаты, и только благодаря этому не вылетел вон. Слишком прекрасна была рыжеволосая женщина. Слишком обманчиво-невинна. Слишком псевдочиста. В своем белом костюме, обезвоженная, тонкая и хрупкая, она казалась почти прозрачной. Только огненное облако постриженных до уровня плеч волос обрамляло бледное лицо — бледное, но прекрасное, не болезненное, а изысканное.
Девушка медленно подняла руку и прикоснулась тонкими пальчиками к губам.
— Ты пришел. Видите, доктор Баррон? Я же говорила, что он придет! Я же говорила, что…
Она осеклась, так и не сказав что-то важное. Грин инстинктивно слегка наклонил голову к плечу, будто так он лучше бы услышал то, что слышать вообще нельзя. Ее голос почти не изменился. Будто стал слегка глубже, чуть ниже. Из-за травмы шеи? Что у нее было? Перелом? После комы люди долго приходят в себя. Он ожидал, что увидит живой труп. Но вместо него перед ним сидела Энн. И сейчас, глядя ей в глаза, он распадался на части.
— Ты же знаешь, — с трудом начал Грин, — работа.
Она несмело кивнула.
— Все мы носим маски, — проговорила Энн, окончательно выбивая почву из-под ног. — Ты не знал моей тайны, моей страшной тайны о потерянных часах. Я плакала, не понимала, что происходит, обнаруживала себя в таких местах, где бывать не могла. Инвентаризация, помнишь? Ты оставил меня дома. Я занялась кофейней, а знаешь, где себя обнаружила?..
— Перестань…
— Я сидела на скамейке у моста, соединяющего Старую и Новую половины, — с неожиданной силой продолжила молодая женщина. — Сидела там, видимо, давно, потому что ноги затекли. Они говорят, — она зло мотнула головой в сторону Баррон, — что я убийца. Ты можешь в это поверить? Ты знаешь меня лучше кого бы то ни было!..
— Я совсем тебя не знаю, — с прохладцей отозвался он, прерывая поток ее мыслей. — В последний раз я видел тебя знаешь когда?
Она побелела.
— Я застал тебя с ребенком, которого ты вздернула на дереве, — безжалостно продолжил Аксель. — Не волнуйся, девочка жива. Я вытащил ее из петли и запустил сердце.
Он хотел сказать еще много. Про то, что Энн повесилась, убив их ребенка. Про ее сообщения, которые он так и не решился стереть. Про рухнувший мир, про те чувства, которые уничтожили его. Про год мрака и одиночества, когда он медленно убивал себя в ночных клубах, пристрастился к запрещенным веществам, алкоголю и потерял связь с самим собой и с реальностью. Про то, как разрывали его душу любовь и ненависть. И стыд. За то, что он ничего не увидел. Чувствовал же, что с ней что-то не так, но ничего не сделал, чтобы перепроверить. Он был опьянен.
Энн заплакала.
Аурелия не вмешивалась.
А Грин вдруг почувствовал, как эти слезы — ее слезы — медленно, но неотвратимо очищают его душу от пережитого кошмара. Ему вдруг стало легче дышать. Он расслабился, откинулся на спинку стула и, кажется, улыбнулся.
— Это была не я, — сквозь слезы прошептала девушка.
Монстр. Убийца. Душитель. Эдола.
Энн. Его рыжеволосое солнце.
Его проклятие, надежда. Морок.
— Мне рассказали, — ответил он. — Ты хотела меня видеть. Зачем?
Ее глаза расширились.
— Я люблю тебя! — воскликнула она отчаянно и зло. — Как ты можешь сомневаться?
Грин прикрыл глаза, замер. Кажется, он ничего не чувствовал. Буря внутри улеглась.
— Я не смогу быть с тобой. Нас разделяет судебная система, мораль и прошлое, о котором лучше не вспоминать.
— Я знаю, — неожиданно сказала она. — И ничего не прошу. Просто хочу, чтобы ты знал. Я теряла саму себя по капле всю жизнь. Знаешь, когда впервые надолго выпала из реальности? В больнице. Когда моя Ангела умерла. Тогда у меня пропало почти полгода. Я не знаю, что делала, но врачи говорили — психоз: бросалась на стены, плакала, грозила отомстить. Я не знаю, о чем она говорила с Александром, не знаю, на что настраивала. Мне сказали, он покончил с собой в попытке меня защитить. Это правда?
— Он покончил с собой, потому что его застали над трупом маленького ребенка, из которого он делал инсталляцию.
Она отвернулась.
— Это жестоко, — сообщила она. — Жестоко раз за разом напоминать мне о том, что…
— Жестоко? — не выдержал Грин, снова резко выпрямившись. — Ты хотя бы понимаешь значение этого слова? Жестоко — вешать детей. Жестоко — рисовать детской кровью. Жестоко — срезать лица с жертв и швырять их в лицо полиции, втягивая в игру. Все это делают особые люди, страшные люди, люди, которых вообще не должно существовать. Но вы — существуете. А я создан для того, чтобы вас вычислять и ловить.
— Я не убийца, — чуть слышно, но твердо возразила Энн.
— Даже если так, ты часть убийцы. Доктор Баррон говорит, что Эдола — это твоя вторая личность. И что она якобы умерла. Знаешь что? Я в это не верю. Умерла та женщина, которую я по глупости полюбил.
Не
